Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [с иллюстрациями] [Странный человек + Гром победы, раздавайся]

Свою квартиру Опанас выбрал с большим умом. Хата была бедная, запущенная, но, кроме прямой видимости от Мавкиного дома, была у этой лачуги еще более ценная особенность. Прежние хозяева ловили на речке бреднями рыбу. Чтоб каждый раз не подниматься на обрыв, прорыли ход в погреб под домом. Это давало возможность тайным гостям Опанаса приходить и уходить незаметно для соседей.

Мавка толкнула кое-как сколоченную дверку, почти того же бурого цвета, что земляная стена откоса. Ход был недлинный, но все-таки пришлось зажечь лампу (она вместе со спичками лежала здесь же, на приступке).

С каждым шагом сердце билось быстрей.

Это для Дела, Дело прежде всего, повторяла себе она. Но когда увидела впереди красноватый свет, просачивавшийся из погреба, чуть не застонала от нетерпения. Как знать, не потаенность ли этих коротких встреч распаляла ее больше всего?

— Что так долго? — сказал он вместо приветствия. — Не сразу дым увидела?

Как красиво, сочно он говорил по-украински! Как уверенны, спокойны и властны были его движения! Какой неяркой, внутренней красотой светились черты простого и сильного лица!

Едва сдержавшись, чтоб не припасть к его груди (он этого не любил — инициатива могла исходить только от него), Мавка объяснила причину задержки. Думала, он тоже засмеется, похвалит. Или, помечталось даже, взревнует. Нарочно рассказала, как раздевала молоденького, хорошенького офицерика. Однако Опанас нахмурился.

— Дура! Это хвост, нечего и думать! Где ты могла наследить? Тебе последнее время и заданий никаких не давалось!

— Жилин мог напоследок напакостить, — предположила она. — Его услали куда-то. Он дулся, что я им пренебрегаю. Написал какую-нибудь кляузу. Но бояться нечего. Мальчонка зеленый совсем. Я такого могу на веревочке водить.

— «На веревочке»! — Он был не на шутку встревожен. — Эх, надо бы, чтоб не рисковать… — Он запнулся, прикусил губу. — …Отправить тебя на ту сторону. Но нет у меня больше никого, а дело аховое. Только ты, кохана, можешь мне помочь.

От ласкового слова она и про «дуру», и про сердитый тон, и про то, что даже не поцеловал, забыла.

— Говори. Что хочешь сделаю!

— Слушай. На нашем участке русские, кажется, затевают наступление. Я отправил с Нимцем донесение, что точнее сообщу завтра-послезавтра.

Мавка сдвинула брови. Известие действительно было огромной важности.

— Да верно ли?

— Черт его знает. Есть у меня сомнение, не обманка ли. Понимаешь, выступал сегодня перед офицерами хлюст один, уполномоченный из штаба фронта. Намекал, что скоро у нас тут будет жарко. Но больно уж несолиден. И звание мелкое — подпоручик. Виданное ли дело, чтоб такой мелюзге доверили большое дело? Либо же они хитры и нарочно в поддавки играют. Есть такой прием в разведке, «кинуть дурочку» называется. Делают вид, будто запускают дезинформацию, а на самом деле сообщают правду. Чтоб отвести от нее подозрение… В общем, сомневаюсь я. Если ошибусь — большая беда выйдет.

— Для австрияков? — пожала плечами Мавка. — Ну и ляд с ними.

— Эх, золотце, по-детски рассуждаешь. — Он укоризненно постучал ее пальцем по лбу. Вроде невелика нежность, а Мавке и то в радость. — Если москали под себя Галицию возьмут, Львовщину, Перемышль, нам лихо будет. Сколько раз объяснять.

Она виновато опустила голову. Прав Опанас. Просто, когда он рядом, голова у нее будто затуманивалась.

— Зовут уполномоченного подпоручик Романов, — продолжил он. — Он теперь начальник дивизионной контрразведки.

— Да я его знаю! Это тот самый, что был у меня с Жилиным. Я тогда же тебе написала.

Опанас насторожился:

— Ты писала, он стажер?

— Так он назвался. Видно, подсидел поручика. А может, наврал, что стажер. Он мне намекал, что у него важное задание, но я подумала, интересничает.

Стал Опанас тереть подбородок, была у него такая привычка. Очень Мавка ее любила — и подбородок тоже любила, с ямочкой.

— Это упрощает задачу. Твое мнение о Романове?

— Нахальный. Хвастун. Неумный. Хотя… — Она подумала. — Иногда во взгляде мелькало что-то. Не очень понятное.

— Вот-вот. Я же говорю: и у меня сомнение.

— Что мне нужно делать? Скажи.

Он взял ее за руку. Пальцы крепкие, горячие.

— То, что лучше всего получается у женщин. Ты умная, всякого мужчину, как под микроскопом, видишь. Захочешь — будешь нитки тянуть и на клубок наматывать. Подмани этого подпоручика. Раскуси его, разжуй. Нынче же ночью. Я узнал, где он квартирует, скажу. Но ты его к себе домой пригласи. Так лучше.

— Ночью? — переспросила она.

— Да. Время дорого. За твоим домом будет Нимец следить. Он должен к вечеру вернуться за дополнительной информацией. А я буду здесь ждать. Задача твоя не секреты выпытывать, а понять, что Романов за человек. Если таков, каким кажется, то есть свистулька глиняная, то можно не сомневаться: наступления здесь не будет. Если же хитрый лис, если болваном только прикидывается, тогда другой коленкор. «Дурочку» подсовывают и ударят именно у нас. В первом случае закрой фортку в правом окне. А если у них вариант «дурочка» — в левом. Не перепутай только, — пошутил он, зная, что на этот счет может не опасаться.

А она подумала: улыбнулся. Значит, будет у нас. Только Опанас снова вдруг стал серьезен.

— И вот еще. Это на случай экстренный. Может получиться, что не ты его, а он тебя расколет. Всякое бывает. Тогда выпускать его живым нельзя. Почуешь, что дело швах, — зажги перед божницей красную лампадку. Я скажу Нимцу, что делать. Не бойся, мы тебя в беде не бросим.

— Знаю. Но за один вечер залезть в чужую душу не так-то просто. Особенно, когда от моего мнения об этом человеке столько зависит…

Он сжал ей руку сильнее, посмотрел прямо в глаза.

— Это если ты пробуешь мужчине залезть только в душу.

Сказано было со значением, особенным. Мавка обмерла.

— Ты хочешь, чтобы…?

И не могла поверить.

Лицо Опанаса стало жестким.

— Мне это еще тяжелей, чем тебе. Уж поверь. Но ради Дела я не пожалею жизни. Ни моей, ни твоей. То — Дело, а это всего лишь тело.

Она молчала, опустив голову. Жар и томление разом прошли. Сделалось душно, тяжко.

— Ради нашей отчизны ты должна быть готова на всё. Разве ты не говорила, что пойдешь на любые жертвы? Жертва велика, но велика и задача.

Эти слова он говорил зря, на Мавку они не действовали.

— Ты у меня единственный, — еле слышно произнесла она. — Никогда другого не было. И я думала, что не будет…

Тогда он перестал ее убеждать. Просто взял за плечи, рывком притянул к себе и стал жадно, страстно целовать — будто хотел разорвать зубами.

Вот таким — властным, грубым, ненасытным — она его и любила.

Темный, тускло освещенный керосиновой лампой погреб огласился рычанием, стонами, вскриками. По земляной стене рывками метались бесформенные тени.

— Да! Да! Да! — шептала Мавка. — Я для тебя всё сделаю… Всё… Всё…

Назад она возвращалась тем же путем, но гораздо медленнее. Ее пошатывало, всё тело ныло, как после побоев, но душа будто летела, а решимость была неколебимой. Как умоляюще он на нее смотрел! Сколько раз повторил, что теперь всё зависит только от нее! Ради этого можно вынести что угодно.

Она улыбнулась, вспомнив, как Опанас беспокоился, сумеет ли она избавиться от усыпленного офицерика. Какие пустяки. Никогда еще она не чувствовала себя такой сильной. Словно Опанас зарядил ее своей мощью.

Дурачок Вася дрых, как младенец, только на бок повернулся. Язвительно усмехаясь, она тоже разделась, легла с ним рядом в одной рубашке. Он ткнулся лбом в ее плечо — отодвинулась, пробормотав: «Шиш тебе, кобелек, не про твои зубы колбаса». Ей хотелось быть вульгарной. Сладко потянулась, стянула с себя и рубаху.

Уснула легко, незаметно. Но сон был чуткий.

Как только мальчишка заворочался, Мавка сразу проснулась.

Мальчик пялился на нее во все глаза.

— Добрый вечер, любовник, — насмешливо молвила она. — Эк тебя с пары рюмок развезло.

Он сглотнул, сморщил лоб. Хрипло спросил:

— С пары? Черт, не помню ничего…

Она укоризненно покачала головой:

— Вот тебе раз. Как девушку в постель волочь, мы орлы. А проснемся — так ничего не помним?

Прапорщик захлопал ресницами, покраснел.

— А… у нас… получилось?

С недоверчивой улыбкой Мавка спросила:

— Шутишь? Как зверь накинулся. Я думала, с ума от страсти сошел, а он просто пьяный был!

— Правда, что ли?

Так он на нее смотрел — даже немножко жалко стало.

— А это я сама себе сделала?

Она спустила одеяло, показав синяки и следы укусов на шее, на груди, даже на животе. После каждого свидания с Опанасом ее тело выглядело, будто его клещами на части рвали.