что закончил топку.
— Значит, там жарковато… — Захаров вытащил из чемодана тщательно свернутую одежду из блестящей серовато-голубой материи, похожую на комбинезон. — Дверь в котельную закрыта? — спросил он, вдруг понижая голос до шепота.
— Закрыта. Не бойсь, Ефим Сидорович, здесь нас никто не услышит. Одна дверь, потом другая.
Захаров облачился в странный костюм со шлемом.
— Затяни их потуже, Василий Тимофеевич, — попросил он, указывая на гайки по обе стороны шлема.
Ефремов выполнил просьбу.
— Чисто водолаз, — усмехнулся он.
— Не водолаз, а огнелаз, — поправил Захаров, и голос его прозвучал глухо, как в бочке. — В этом костюме, пока хватит кислороду, можно спокойно жариться хоть на чертовой сковородке в аду. Вот бы захватить его с собой на тот свет, а?
Ефремов насупился. Он был суеверным, и шутка не пришлась ему по душе.
На глазах Ефремова Захаров пролез в топку, спокойно зашагал по раскаленным углям, на которых танцевали еще синие язычки пламени, и, пригнувшись, исчез в дымоходе.
— Дьявол, чисто дьявол, — шептал пораженный Ефремов.
Захаров медленно поднимался вверх по дымоходной трубе. Это было не особенно трудно: металлические скобы, заменявшие ступеньки, располагались близко друг от друга. Но огнеупорный комбинезон сковывал движения.
Вот он достиг выступа, где дымоходная труба резко сужалась и из четырехгранной становилась круглой. Здесь Захаров остановился. Прикрепив себя к скобе с помощью пояса, сделанного из того же огнестойкого материала, он расстегнул карман и вытащил ультразвуковой вибратор.
Прокаленный кирпич дымохода поддавался медленно. Приходилось откалывать кусок за куском. Но вот дело пошло быстрее — вибратор добрался до стены здания. Он входил в крепчайший цементный раствор между кирпичами, словно гвоздь в песок…
Комната-сейф… Как и предполагал Захаров, стальные листы ограждали ее лишь с трех сторон. Четвертая стена была сплошной, без окон, двойной кирпичной кладки. Никому и в голову не приходило, что здесь тоже нужно поставить стальную ограду.
На полках в запечатанных папках и рулонах лежали чертежи и документация. Захаров принялся за работу. Отобрал чертежи, казавшиеся ему наиболее важными, и стал их фотографировать. Он работал с помощью особой фотопленки, чувствительной к инфракрасным лучам, которые излучались нагретой жарким воздухом бумагой.
Закончив съемку, Захаров спустился обратно в котельную. Теперь, когда главное уже было сделано, им овладело лихорадочное возбуждение. Скорей отсюда, скорей!
— Все, Василий Тимофеевич… Деньги, считай, твои. Заработаны честно. Завтра получишь.
Он быстро сбросил огнеупорный костюм и уложил его в чемодан вместе с ультразвуковым вибратором.
— Давай веревку, я тебя свяжу… Быстрей, быстрей!
— Погоди, я сначала двери отворю.
— Зачем?
— Так лучше. Я скажу, что ты через дверь вошел, а через трубу ушел. Иначе мне могут не поверить, что я не слышал, как ты здесь стену ломал.
— Скорей!
Вернувшись, Ефремов с готовностью протянул обе руки Захарову.
— Вяжи, Ефим Сидорович, только покрепче. А тряпки вот…
Через несколько минут Ефремов со связанными руками и ногами лежал на полу котельной.
— Прощай, Василий Тимофеевич!
Захаров заткнул ему тряпками рот, взял чемодан и пополз через ход к канализационной трубе. Возле трубы он остановился и открыл чемодан. В самом его низу лежало несколько синих пакетиков с надписью: "Рафинад кусковой. Чистый вес пятьсот граммов. Винницкий сахарный завод". Соединив эти пакетики проводом, Захаров завел часовой механизм, помещавшийся тут же, в одном из пакетиков, снова закрыл чемодан и положил его на землю. Потом полез через пролом.
Обратно по трубе он двигался гораздо быстрее — с ним не было громоздкого и тяжелого чемодана. До выхода оставалось совсем немного — метров десять, когда вдруг он услышал голоса, доносившиеся из погреба сторожки. Там люди!..
В котельную он выскочил грязный, исцарапанный, тяжело дышащий. Лицо его было искажено. Глаза круглые, налитые кровью.
Он вырвал кляп изо рта Ефремова.
— Пропуск! Где твой пропуск!
— Слушай, Ефим Сидорович, — встревоженно спросил тот, — что там тикает в яме?
— Ничего, ничего… — пробормотал Захаров, лихорадочно роясь в карманах Ефремова.
Вот пропуск! Он выхватил коричневую книжечку с фотоснимком.
— Ефим Сидорович! — вдруг рванулся Ефремов. — А ты… а ты не бомбу заложил? А-а! — завопил он пронзительным звериным голосом.
— Что ты, что ты?! — Захаров с силой запихал тряпки в орущий рот. Ефремов, бешено вращая белками глаз, забился на каменном полу, тщетно пытаясь освободиться от уз.
Захаров осмотрелся — нужен острый предмет. Лопата!.. Положив на край печи левую руку, он полоснул по ней лопатой. Брызнула кровь… Теперь наверх!
Он взял в правую руку пропуск и побежал по ступенькам. Где охрана? Ага!
Он бросился к охраннику, размахивая на ходу пропуском.
— Ой, беда какая, ой, беда! — причитал Захаров. — Пропускай скорее, браток, не то кровью изойду! Надо же так себя хватить.
Расчет его оказался верным. Увидев обливающегося кровью человека, охранник не стал вглядываться в пропуск. Лишь когда Захаров уже скрылся во дворе комбината, охраннику стало не по себе. Откуда он взялся, этот человек? Из котельной? Но ведь там остался один только истопник. А его охранник знал в лицо.
Он позвонил в медпункт. Никто не ответил. Тогда он вызвал проходную комбината.
— Если подойдет к вам человек с порезанной рукой, проверьте у него пропуск как следует, ладно? И мне потом позвоните…
Но Захаров и не думал идти через проходную. Отбежав подальше от цеха "Д" и выбрав местечко потемнее, он перебрался через заводскую стену и пошел шагом, зажимая рукой все еще кровоточившую рану.
На соседней улице он остановился возле покосившегося забора. Оторвал лоскут от нижней рубахи и ловко перевязал себе руку. Вот и все! Даже раны не видно — он умышленно ударил лопатой возле локтя, чтобы место ранения было прикрыто рукавом.
Который теперь час?.. Он глянул на часы. Стоят, проклятые — повредил, видно, ударом. Стрелки показывают четверть третьего. Значит, сейчас примерно половина третьего. В его распоряжении еще полтора часа. Поезд уходит в четыре.
Но почему до сих пор еще нет взрыва? Ведь он поставил взрыватель на…
В этот момент небо озарилось ослепительной вспышкой и грянул громовой удар. За первой вспышкой последовала вторая, третья. Послышался протяжный свистящий звук, напоминающий шипение паровоза, только несравненно более громкий.
Захаров довольно усмехнулся и зашагал в сторону переезда.
— Боря! — позвала Надя.
Никто не отозвался.
— Борька!
Снова молчание… Неужели убежал во двор? Вот противный! Ведь предупреждала его — никуда не ходи! Еще опоздаешь из-за него на дежурство. И, как на зло, мама сегодня тоже дежурит в больнице…
Надя вышла во двор. От галдежа мальчишечьей братии воздух звенел, как от доброй сотни заводских гудков. Она поискала
