Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая)

– Ау, киска, ты не уснула?

Она спохватилась, что ведет себя подозрительно. При такой тишине слышен каждый звук. И отсутствие звуков тоже… Чуть не плача от ощущения бесконечной мерзости происходящего, Мавка подняла юбку – но ничего не вышло. Внутри всё было словно зажато в кулак. Наконец сообразила. К стенке был приделан рукомойник, под ним наискось шел желоб. Пролила немного воды, позвенела струйка.

– Всё уже! Я сейчас!

Вышла, игриво посмеиваясь.

– Теперь вы, мой рыцарь. Не буду вас смущать. Подожду в доме.

– Нет уж, – живо сказал Романов. – Это нечестно. Я один боюсь, ха-ха. Ждать не заставлю. Раз-два и готово.

Он не хочет меня отпускать. Что-то заподозрил, испугалась Мавка. Тем более нужно кончать…

Стоило русскому закрыть за собой дверцу, как из густой тени абсолютно беззвучно вынырнул Нимец. Левой рукой показал: тихо! Правая была опущена. В ней поблескивала узким лезвием бартка.

Знаками крестьянин показал: пускай этот приступит к делу, тогда его и кончу. А потом кину в дыру.

Мавка задрожала. Но сказала себе: всё правильно. Кобелю собачья смерть. А зловонному греху зловонную могилу. Заодно и трупного запаха не будет…

И вдруг она словно очнулась. Что со мной? Я ли это?

Замотала головой: не надо! Схватила Нимца за рукав.

В этот миг из будки донесся звук льющейся струи. Нимец оттолкнул Мавку, сделал два быстрых шага.

Ударом ноги вышиб хлипкую дверь и тем же движением, весь подавшись вперед, обрушил страшный удар топора в раскрывшуюся щель. Раздался сухой треск.

Свет луны озарил внутренность латрины.

Мавка увидела, что на сиденье никого нет – лезвие с размаху вонзилось в доски. Сам Нимец едва удержался на ногах, упершись рукой в заднюю стенку. Романов же стоял сбоку, у рукомойника, пуская из него воду – в точности так, как недавно это делала Мавка…

Стремительный, словно распрямившаяся пружина, Нимец обернулся, хотел выдернуть бартку, но подпоручик коротко и резко ударил его кулаком в челюсть. Контрабандиста бросило в сторону. Он кинулся на офицера, норовя схватить его за горло. Второй удар, еще сильней первого, снова отшвырнул Нимца к стенке. Тогда он выдернул из-за пояса нож, занес его. Романов качнулся назад, сунул руку в карман галифе, и карман дважды выплюнул злое желтое пламя. На фоне ночного безмолвствия выстрелы были невыносимо громкими.

Нимец согнулся пополам, сел на пол и привалился к стульчаку, так и не издав ни звука.

Что-то дробно стучало сквозь вату, которой будто заткнуло уши. Это у меня зубы стучат, поняла Мавка и сглотнула. Слух прочистился.

Офицер присел на корточки, заглянул мертвецу в лицо. Присвистнул.

– Битва народов в нужнике окончена, мадемуазель, – сказал он, выходя из будки и прикрывая дверь. – Куда это вы? Стоять!

На нее был направлен маленький пистолет. Мавка перестала пятиться, из нее будто разом ушла вся сила.

По улице бежали люди. Судя по стуку сапог и металлическому бряцанью, военные.

Это был ночной патруль: офицер и двое солдат с винтовками наперевес. Примчались на выстрелы.

Романов обхватил Мавку левой рукой за плечо, оружие не спрятал.

– Что произошло? – закричал через изгородь старший патруля. – Это вы стреляли, подпоручик?

– Ну я. А вам что за дело? – заплетающимся языком ответил Романов. – Показываю мамзели, как стреляют у нас в контрразведке.

Он вскинул руку и двумя выстрелами разнес вдребезги две глиняные кринки, сушившиеся на плетне.

– Видала, душка? Теперь ты попробуй.

Офицер толкнул калитку.

– Немедленно сдайте оружие! Вы пьяны! И марш за мной на гауптвахту!

Романов надменно воззрился на него.

– А вы знаете, с кем вы разговариваете? Я Романов! Начальник отделения контрразведки! Особоуполномоченный штаба фронта! Без особого распоряжения оттуда, – он ткнул пальцем вверх, – меня даже командир дивизии арестовать не может. Ясно? Вот, у меня и удостоверение имеется…

Луна сияла так ярко, что патрульный начальник смог прочесть документ без фонаря.

– Черт знает что, – зло сказал он. – Я подам на вас рапорт!

– Хоть десять. А теперь адью. Разве вы не видите, я с дамой?

Подпоручик глумливо поклонился вслед патрулю и расхохотался. Но, едва военные исчезли из виду, моментально протрезвел и сказал Мавке тоном, какого она от него еще не слышала:

– Что ж, фрау Русалка, хватит нам морочить друг другу голову. Судя по ноктюрну, исполненному вашим помощником, вы меня раскусили. Я вас, представьте, тоже. Побеседуем-ка без дураков.

В хате он усадил ее за стол, и хотя стол был самый обыкновенный, обеденный, да и свету в горнице больше не стало, Мавке показалось, что она в кабинете следователя, на допросе, и глаза ей слепит яркая лампа.

Взгляд подпоручика был колюч и холоден. Голос сух.

– Для экономии времени. Я знаю, что вы работаете на вражескую разведку, а Жилина обманывали. Вы ведь явились к нему по заданию австрийцев?

Она распрямилась. В том, что можно больше не прикидываться, было даже что-то отрадное. А о последствиях она не думала, слишком много всякого пережила за эту ночь.

– Никогда не видела, как убивают, – сказала Мавка и обхватила себя за плечи. Они все еще дрожали.

Романов вдруг закашлялся. Вынул папиросу, раскурил. Надо же – у него тоже прыгали пальцы. А казался железным.

– Я вам задал вопрос. Не виляйте.

– Вопрос? А, про хозяев… – Она устало вздохнула. – Нет у меня никаких хозяев.

– Как это?

– А так. Хватит нам под хозяевами жить.

– Кому «нам»?

– Украинцам. Украине. Мне что Москва, что Вена, все едино. Чем больше вы друг дружке крови выпустите, тем слабее станете.

Говорить правду было хорошо. Мавка лишь повторяла то, о чем много раз толковал ей Опанас. Это он велел ей сначала предложить свои услуги австрийцам, потом русским. Но про это, конечно, подпоручику знать незачем.

– Сейчас Австрия слаба, вы ее давите. Наступление вон затеяли. Если оно удастся, Австрия может рухнуть. Тогда вы, москали, слишком много о себе возомните. Никогда не выпустите нас из своих медвежьих лап. Еще и западную Украину заграбастаете. Вот почему я сейчас помогаю им, а не вам.

Она еще долго говорила о Деле. О том, чем была наполнена ее жизнь все последние годы. И от этих речей на душе понемногу становилось легче. Плечи больше не тряслись.

– Вы, стало быть, жрица Идеи? – язвительно спросил подпоручик, когда она закончила. – Чистая и непорочная? Что ж вы тогда с врагом в постель полезли?

– А вы? – спокойно ответила она.

Он опять закашлялся.

– …Ладно. Перейдем к практической части. Как вы держите связь с той стороной?

Мавка снова стала осторожной.

– Раньше через Нимца. Теперь не знаю.

И не дрогнула под цепким, недоверчивым взглядом.

– Вот вам мое предложение, – сказал Романов после длинной паузы. – Делаю вам его только потому, что… – Он покосился в сторону спальни. – Сами знаете почему. Законы военного времени гарантируют вам виселицу. Но вы правы. Я… я тоже хорош. И мысль о том, что веревка сдавит шею, которую я…

Он не договорил и вдруг залился краской. Мавка смотрела на него с удивлением, будто только сейчас по-настоящему разглядела.

Подпоручик сердито загасил папиросу. В пепельнице было уже с полдюжины окурков, некоторые почти целые.

– Не думайте, что я в вас влюбился. Вы мне отвратительны! – буркнул он. – Но вашей смерти я не желаю. Вот единственный ваш шанс: начинайте работать на нас. Всерьез, без двурушничества. Сейчас такой момент, когда ваша помощь может нам сильно пригодиться. Насчет независимой Украины я мало что понимаю. Не моего ума дело. Однако напрасно вы думаете, будто мы побеждаем. Немцы с австрийцами нас здорово прижали, из последних сил сдачи даем. Если в этот раз не победим, будет ваша Украина австрийской. Вы этого добиваетесь?

Она покачала головой. Но думала в эту минуту вовсе не об Австрии и даже не об Украине.

– В общем, решайте. Даю срок до завтра.

– А если откажусь, что? – с любопытством спросила Мавка. Подпоручик был ей очень интересен. – Отправите на виселицу?

Романов насупился. Молчал минуты две.

– Если откажетесь, то просто исчезните. Чтоб я вас больше не видел. И австрийцы тоже…

Ему сейчас хотелось только одного – поскорей оказаться наедине с собой. Но, даже выйдя со двора, уйти Романов пока не мог.

Остановился у околицы, чтобы его было видно из хаты. Закурил, задрал голову – вроде как любуется звездным небом.

В кустарнике что-то хрустнуло.

– Вася, ты? – тихо позвал он.

– Никак нет, – раздалось из кустов. – Прапорщик еще с вечера велел мне сюда встать, а сам у хаты Банщика залег. Виноват я, ваше благородие. Не видел, как Нимец вылез. Отсюда глядеть – колодец загораживает. Но вы, слава Богу, сами управились…