Интересно, сколько мне здесь придется сидеть? Посижу еще, пока не продрогну, а потом буду пугать возможным вмешательством моей могучей державы и требовать российского консула! Где здесь у нас ближайший? Получается, в Душанбе! Только вряд ли его стоит ждать в обозримом будущем.
Однако заскучать мне не дали. Дверь открылась, и молоденький талиб сделал мне знак выходить. Мы снова поднялись по лестнице, прошли по коридору и остановились перед массивной деревянной дверью. Судя по импозантному виду, это был кабинет начальника тюрьмы. Талиб сунул голову внутрь, убедился, что арестованного можно вводить, и втолкнул меня в комнату.
Мне сразу стало лучше — кабинет был хорошо протоплен. У печки спиной к двери стоял невысокий человек в песочного цвета военном мундире, греющий над нею руки. Он обернулся, и я понял, что и эта поза, и это движение были тщательно продуманы для достижения наибольшего театрального эффекта.
Кабинет начальника тюрьмы теперь занимал бывший узник Хаким Касем.
Пакистанец предложил мне сесть и пренебрежительным жестом отправил конвойного за дверь. Он сел за стол, в крутящееся кресло и взял в руку стек с кожаной петлей на конце. Да-да, это был настоящий офицерский стек, о котором можно прочесть в книгах Киплинга, но видел я его впервые. Стек понадобился Хакиму, чтобы, не нагибаясь и не придвигаясь к столу, подтянуть поближе к себе пачку сигарет. Не знаю, были они из тех, что я на днях передавал ему через тюремщиков, или из собственных запасов, но это была красная пачка «Марлборо». Пакистанец сделал небрежный жест в мою сторону — вроде бы предложил мне сигарету, хотя поклясться в этом я бы не мог. Потом, не дожидаясь моей реакции, достал сигарету и закурил. Нижняя губа у него была слегка раздута — я вспомнил, что, когда мы виделись в первый раз, она кровоточила. Но теперь Хаким был хозяином положения. Он никуда не спешил и явно наслаждался моментом.
Я не смог поддержать его в этом. Я замахал руками, судорожно потер переносицу — напрасно! — и чихнул. Раз пять подряд, распространив перед собой — извините за натуралистическую деталь — целое облако взвеси из капелек болезнетворной влаги.
Хаким на это не отреагировал никак — ни вежливым «Будьте здоровы!», ни сочувствием к простуженному, ни неудовольствием. Просто переждал извержение, задумчиво затягиваясь сигаретой. Он молчал — и я молчал. Я не люблю подавать реплики, даже самым великим! А Хаким Касем явно считал себя Лоренсом Оливье.
— Вы понимаете, что, хотя вы теперь поручены моему попечению, я не могу давать вам особых поблажек. Это выглядело бы подозрительно, — наконец произнес мой агент и тюремщик. Похоже, вину за его пленение, содержание в тюрьме и удар по лицу, когда он отказался от интервью, нес я. Я пожал плечами:
— Вы видите мое состояние. Если меня не отправят в больницу или хотя бы не поместят в помещение, в котором топят, я недолго буду на вашем попечении.
Пакистанец не спеша затянулся, выпустил дым, стряхнул пепел с сигареты.
— Я вижу. Я вижу.
Я решил попытаться взять инициативу в свои руки. В конце концов, это был наш агент, и в этом смысле мы были по одну сторону баррикады.
— Мне кажется, проще всего будет, если вы сообщите мне то, что вы знаете, дадите возможность связаться с российским посольством в Душанбе и отправите меня обратно в мечеть, пока не будет решено, как доставить меня на родину.
— Все не так просто! — возразил пакистанец.
Он продолжал говорить, но на меня напала новая серия оглушительных чихов.
— Простите! — сказал я, вытерев глаза и нос и думая, куда бы бросить свой «клинекс». — Простите, я вас не слышал.
Я слышал, но мне нужно было пресечь его попытки доминировать. Похоже, Хаким это понял, но он еще не насладился своей ролью.
— Я говорил вам, что, будучи гражданином страны, с которой Афганское государство не имеет дипломатических отношений и которая является союзником мятежников, сражающихся против Афганского государства, вы подлежите интернированию. Так что освободить вас не в моей власти.
Это был полный бред! Иностранный гражданин, нанятый на службу никем не признанным правительством, интернирует гражданина третьей страны, хотя уже и не великой державы, но все еще постоянного члена Совета Безопасности ООН, которая поддерживает признанную мировым сообществом Республику Афганистан.
— И кто сможет освободить российского тележурналиста, случайно оказавшегося в руках талибов? — я вспомнил его недавнюю просьбу. — Красный Крест? Вы-то же не откажетесь сообщить им обо мне?
— Разумеется, разумеется, — согласился Хаким. — Но, как вы понимаете, это дело не скорое.
Я понял, кого он мне напоминает. Это был пакистанский Иди Амин Дада. Ну, тот, бывший сержант британской армии, потом маршал и президент независимой Уганды, которого носили на носилках четверо белых англичан. Конечно, Иди Амин был большим толстым негром, а этот — сухим воробышком, но комплекс у них был один и тот же. Трехгрошовый Наполеончик, Юлий Цезарь из комиксов, Саддам Хусейн для бедных! Мир вокруг него существовал лишь для того, чтобы искупить и стереть все реальные и воображаемые унижения, которым он подвергался, и восхищенно аплодировать его нынешнему величию. Этого мегаломана пора было возвращать на землю.
— Давайте оставим в стороне официальную часть дела. Вы сами придумаете, как уладить все эти формальности, — небрежно сказал я. — Меня сейчас больше интересует наш генерал.
— А что ваш генерал?
— Вы обещали мне все о нем рассказать, когда вы окажетесь на свободе. Вы — на свободе. Итак?
Хаким раздавил окурок в пепельнице, встал и принялся прохаживаться взад-вперед. Чарли Чаплин в роли Диктатора! Кто мог завербовать такое мерзкое, закомплексованное, самовлюбленное насекомое? Ведь каждая вербовка утверждается очень высоко, и решение принимают минимум человек пять! Видимо, по бумагам все получалось гладко, а квартальный план был не закрыт.
— Я подумал! — заявил пакистанец. — Бессмысленно сообщать вам сведения, пока непонятно, как вы отсюда выберетесь. Проблему нужно решать комплексно. И я этим займусь, как только разберусь с более неотложными делами.
Нет, мне не послышалось! Эта продажная мокрица собиралась мариновать меня, набивая цену.
— А пока, — продолжал Хаким, — вам придется подождать в камере. Надеюсь, недолго!
В ответ я снова набрал полные легкие воздуха, затряс головой и выдал новую серию болезнетворных чихов. Один «клинекс» уже был у меня зажат в кулаке. Я высморкался во второй, встал и положил оба в пепельницу пакистанца. Тот с брезгливой гримасой наблюдал за мной.
— Да, и, мне не хочется вас обыскивать, оставьте, пожалуйста, здесь все, что у вас есть в карманах.
Я положил на стол бумажник, в котором был и мой паспорт, покрутил перед носом Хакима уже совсем тощим пакетиком с бумажными платками и сунул его обратно в карман. Еще при мне был блокнотик с обычной шариковой ручкой. Свой «Монблан» я оставил в Москве у мамы. Блокнот мне тоже был не нужен — я записывал туда имена людей, которых мы снимали.
— Надеюсь, я могу вас попросить об одном одолжении. Пусть кто-то принесет мне лекарства, а то, боюсь, я не доживу до того момента, когда после неотложных дел очередь дойдет до меня. Деньги в бумажнике!
— Я распоряжусь, — снизошел мой тюремщик. Ну, и что я мог бы еще сделать? Надавить на него?
Напомнить, что он — наш агент и на него тоже найдутся рычаги воздействия? И как отреагирует этот закомплексованный психопат? Вы знаете? Я — нет! Я уже шел к двери, а тут обернулся.
— Чистое любопытство! Каким образом вам удалось спастись? Я видел, что ваших товарищей моджахеды расстреляли перед отступлением.
Хаким перестал играть в маятник, уселся в кресло и повернулся разок туда-сюда.
— Я думал, вы проницательнее! Моджахеды бежали в такой спешке, что не успели бы даже открыть наши камеры.
Он взял мой бумажник, вытащил оттуда паспорт и принялся листать его.
— Это я приказал их расстрелять, вместе с какими-то мародерами, которые тоже здесь сидели, — продолжил он, не поднимая на меня глаз. — Они могли что-то заподозрить после вашего визита. А я не люблю подвергаться ненужному риску.
Уф! А я еще думал, не надавить ли мне на него! Да он бы без лишних слов присоединил бы меня к ребятам, которые лежали у стены с платками на лицах. И не только никто не сможет доказать, что он имел к этому хоть какое-либо отношение, но и просто обстоятельства моей смерти никогда не всплывут!
Чтение моего паспорта было настолько увлекательным, что Хаким даже не поднял на меня глаз, когда я выходил. Я понял, что есть люди, которых даже я — убежденный сторонник ненасилия, вегетарианец и любитель Моцарта — готов задушить собственными руками.
