— Я подумал, что, возможно, вы мистер Декстер. У нас на неделю заказан номер для мистера Декстера.
Мартинс сказал: «Да, это я». Как он рассказывал потом, ему пришло на ум, что Лайм сделал заказ на эту фамилию, потому что для пропагандистских целей был нужен Бак Декстер, а не Ролло Мартинс. Рядом кто-то произнес: «Простите, пожалуйста, мистер Декстер, что вас не встретили у самолета. Моя фамилия Крэббин».
Мистер Крэббин оказался моложавым человеком средних лет с лысиной на макушке и в массивных роговых очках. Извиняющимся тоном он продолжал:
— Один из наших звонил во Франкфурт и узнал, что вы летите сюда. В штабе, как всегда, напутали и телеграфировали, что вы не прибудете. Там что-то говорилось насчет Швеции, но телеграмма была сильно искажена. Получив известие из Франкфурта, я поехал в аэропорт, но разминулся с вами. Вы получили мою записку?
Прижимая платок к губе, Мартинс промямлил:
— Да. Что дальше?
— Можно сразу сказать, мистер Декстер, что я очень рад познакомиться с вами.
— Приятно слышать.
— Я с детства считаю вас величайшим романистом нашего века.
Мартинс скривился. Боль помешала ему открыть рот и возразить. Он сердито взглянул на Крэббина, однако этот моложавый человек и не собирался его разыгрывать.
— Ваши книги, мистер Декстер, очень популярны у австрийцев, как в переводе, так и в оригинале. Особенно роман «Выгнутый челн». Это и моя любимая книга.
Мартинс напряженно соображал.
— Вы сказали — на неделю?
— Да.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Мистер Шмидт, администратор, будет ежедневно снабжать вас талонами на питание. Но я думаю, вам потребуется и немного наличных денег. Мы это устроим. Завтра, видимо, вы захотите отдохнуть, оглядеться.
— Да.
— Если нужен гид, то любой из нас, конечно же, будет к вашим услугам. А послезавтра вечером в институте состоится небольшая дискуссия о современном романе. Мы надеемся, что вы откроете ее, произнесете несколько слов и в конце ответите на вопросы.
Мартинс был готов согласиться на что угодно, лишь бы отделаться от Крэббина да к тому же обеспечить себе на неделю бесплатный стол и жилье, а Ролло, как мне предстояло узнать, всегда принимал любое предложение — выпить, пойти к женщинам, пошутить, найти новое развлечение.
— Конечно, конечно,— пробормотал он в платок.
— Простите, мистер Декстер, у вас болит зуб? Я знаю очень хорошего дантиста.
— Нет. Получил по зубам, вот и все.
— Господи! Кто же это вас, грабители?
— Солдат. Я хотел поставить фонарь под глаз его полковнику.
Убрав платок, Мартинс показал рассеченную губу. По его словам, Крэббин лишился дара речи. Мартинс не мог понять почему, так как даже не слышал о своем знаменитом современнике Бенджамине Декстере. Мне лично Декстер очень нравится, и понять ошеломление Крэббина я могу. Как стилиста Декстера сравнивают с Генри Джеймсом, однако мелочам жизни героинь он уделяет больше внимания, чем его учитель,— враги иногда называют его изысканный, сложный, неровный стиль стародевичьим. У человека, не достигшего пятидесяти, пристрастие к описанию вышивок и манера успокаивать не особенно взволнованную душу плетением кружев — прием, обожаемый его последователями,— естественно, кажутся кое-кому несколько вычурными.
— Читали вы книгу «Одинокий всадник из Санта-Фе»?
— Нет, не припомню.
— Лучший друг этого одинокого всадника,— сказал Мартинс,— был застрелен шерифом в городке Лост Клейм Галч. В книге повествуется о том, как всадник преследовал шерифа, делая все в рамках закона, и в конце концов отомстил ему сполна.
— Вот уж не думал, мистер Декстер, что вы читаете вестерны,— удивился Крэббин, и потребовалась вся решительность Мартинса, чтобы удержать Ролло от слов: «Я ведь их пишу».
— Точно так же я преследую полковника Каллагана.
— Никогда о таком не слышал.
— А о Гарри Лайме слышали?
— Да,— сдержанно ответил Крэббин,— но близко его не знал.
— Это был мой лучший друг.
— Мне кажется, он... не особенно интересовался литературой.
— Как и все мои друзья.
Крэббин нервно захлопал глазами и сказал утешающе:
— Зато интересовался театром. Одна его приятельница — актриса — изучает в институте английский. Он несколько раз заезжал за ней.
— Молодая? Старая?
— Молодая, очень молодая. Хотя актриса, на мой взгляд, неважная.
Мартинс вспомнил, что на похоронах была молодая женщина, закрывавшая лицо руками.
— Мне хотелось бы познакомиться с любым другом Гарри,— сказал он.
— Возможно, она придет на вашу лекцию.
— Австрийка?
— Называет себя австрийкой, но, подозреваю, она венгерка. Работает в театре «Йозефштадт». Не удивлюсь, если Лайм помог ей выправить документы. Фамилию она носит Шмидт, Анна Шмидт. Трудно представить себе молодую английскую актрису, называющую себя Смит, не так ли? И к тому же хорошенькую. Фамилия у нее, мне кажется, ненастоящая.
Мартинс понял, что ничего больше от Крэббина не добьется, поэтому сослался на утомительный день, на усталость, пообещал позвонить утром, принял десять фунтов в бонах на неотложные нужды и отправился к себе в номер. Ему показалось, что деньги он зарабатывает быстро — двенадцать фунтов менее чем за час.
Мартинс устал: он понял это, едва прилег на кровать прямо в башмаках. Через минуту Вена осталась далеко позади, он шел густым лесом, проваливаясь в снег по щиколотку. Заухал филин, и внезапно ему стало одиноко и страшно. У него была назначена встреча с Гарри под определенным деревом, но как в таком густом лесу найти то, которое нужно? Потом он увидел какого-то человека и побежал к нему: тот насвистывал знакомую мелодию, и на душе у Мартинса полегчало от радости и сознания, что наконец он не один. Потом человек повернулся, и оказалось, что это вовсе не Гарри — в небольшом кругу талого снега стоял и усмехался какой-то незнакомец, а филин все продолжал ухать. Внезапно Мартинс проснулся — у кровати звонил телефон.
Голос с легким — очень легким — иностранным акцентом спросил:
— Мистер Ролло Мартинс?
— Да.— Приятно было снова стать собой, а не Декстером.
— Вы меня не знаете,— без особой надобности сообщил обладатель голоса,— но я был другом Гарри Лайма.
Услышать, что кто-то называет себя другом Гарри, тоже было приятно. Мартинс ощутил симпатию к незнакомцу.
— Буду рад познакомиться с вами,— ответил он.
— Я нахожусь за углом, в «Старой Вене».
— Может, встретимся завтра? У меня был очень напряженный день.
— Гарри просил позаботиться о вас. Когда он умирал, я был рядом с ним.
— Я думал...— начал Мартинс и осекся. Ему хотелось сказать: «Думал, он умер мгновенно», но что-то его удержало. Вместо этого он продолжил:
— Вы не назвали своей фамилии.
— Курц,— произнес голос.— Я бы заглянул к вам, но австрийцев не пускают в отель Захера.
— Могли бы мы встретиться утром в «Старой Вене»?
— Конечно,— ответил голос,— если вы совершенно уверены, что дотянете до утра.
— Как это понять?
— Гарри беспокоился, что у вас не будет ни гроша.
Ролло Мартинс, не выпуская трубки, снова лег в кровать и подумал: «Приезжайте в Вену делать деньги». Вот уже третий человек менее чем за пять часов предлагал финансировать его. И сдержанно ответил: «О, до встречи с вами я продержусь». Не имело смысла отвергать предложение, не зная, что за ним кроется.
— Тогда, может, в одиннадцать в «Старой Вене» на Кертнерштрассе? Я буду в коричневом костюме, с одной из ваших книг.
— Отлично. Как попала к вам моя книга?
— Дал Гарри.
Голос был доброжелательным и внушающим доверие, но, пожелав доброй ночи и повесив трубку, Мартинс невольно подумал, что если перед смертью Гарри был в полном сознании, то почему не попросил предупредить телеграммой его приезд? А ведь Каллаган говорил, что Гарри умер мгновенно — или, как он выразился, «безболезненно». Или он сам вложил в уста Каллагану эти слова? И тут у Мартинса возникло твердое убеждение, что со смертью Лайма что-то неясно, что полиция по тупости не смогла чего-то раскрыть. Он попытался сделать это сам, выкурил в раздумье две сигареты, но в конце концов заснул, не поужинав и не раскрыв тайны.
«Что мне сразу не понравилось в Курце,— рассказывал Мартинс,— так это его парик. Он просто бросался в глаза — прилизанный, желтый, великоватый, волосы сзади подрезаны как по линейке. Если человек прячет лысину, в нем непременно есть что-то фальшивое. Кроме того, морщинки, складки в уголках глаз, придающие лицу обаяние и причудливость, казалось, были наведены гримировочным карандашом, чтобы производить впечатление на романтичных школьниц».
Этот разговор состоялся несколько дней спустя — Мартинс рассказывал мне обо всем, когда это уже почти не представляло интереса. После упоминания о романтичных школьницах я заметил, что его рассеянный взгляд внезапно на чем-то сосредоточился. То была молодая женщина — ничем не примечательная, отметил я,— торопливо идущая под хлопьями снега мимо окон моего кабинета.
