— Простите, Остап Максимович, но я не понимаю назначения скафандра. Разве в герметически закрытой кабине самолета не создается постоянное давление воздуха? — спросил Никитин.
— Кабина самолета герметизирована, и давление воздуха в ней поддерживается постоянно. Но что делать на высоте двадцать тысяч метров, если самолет подбит и летчик вынужден катапультироваться? — спросил полковник.
— Мне кажется, можно сделать затяжной прыжок и быстрое падение…
— На земле человек испытывает давление примерно в один килограмм на квадратный сантиметр. На высоте двадцать тысяч метров давление ничтожно мало. Вот почему полет на больших высотах без скафандра практически невозможен. Вернемся к «АЭП-7 — Аргус». Следовательно, летчик в скафандре не может пользоваться визуальными приборами. Кроме того, перед конструкторами была поставлена еще одна, более сложная задача: надо было создать прицел, который мог бы одинаково хорошо работать и в плотном тумане, в сплошной облачности, а главное — ночью! Использование инфракрасных лучей с подсветкой категорически отметалось, так как, включая инфракрасный прожектор для подсветки цели, летчик демаскировал свой самолет и становился сам отличной мишенью для противника. Конструкторы должны были найти пути использования невидимых инфракрасных лучей, излучаемых самолетом противника. Кроме того, надо добиться, чтобы теплопеленгатор давал через электроннооптический преобразователь точное изображение цели на экране индикатора.
— Не совсем ясно, почему вражеский самолет излучает инфракрасные лучи? — спросил Никитин.
— Вот перед вами настольная лампа, на баллоне лампочки написано: сто ватт, — пояснил полковник, сняв с лампы абажур. — На самом деле только пять ватт являются видимым светом, а девяносто пять — это излучаемые лампочкой тепловые, или инфракрасные, лучи. Немалая часть энергии топлива, сжигаемого в камере турбореактивного самолета, также уходит в пространство, излучается в виде тепловых, или инфракрасных, лучей.
— Понимаю. Стало быть, излучение инфракрасных лучей — свойство каждого нагретого тела? — уточнил Никитин.
— Совершенно верно. Перед конструкторами стояла сложная, казалось, невыполнимая задача: преобразовать эти слабые излучения тепловых невидимых лучей в яркое и четкое изображение на экране индикатора. Конструкторы с честью решили и эту задачу. Если мы будем рассматривать «АЭП-7 — Аргус» в схеме, это будет выглядеть приблизительно так. — Полковник повернулся к доске, и из-под «мелка» в его руке начали появляться светящиеся линии эскизного наброска. — В передней части фюзеляжа самолета и под кабиной летчика располагаются два широкоугольных светосильных объектива, — пояснил полковник. — Изображение, полученное каждым объективом в отдельности, снимается катодным лучом и подается через усиление на экран. Такая чувствительная электронная трубка называется видиконом. Перед летчиком находятся два экрана, на которых он наблюдает за тем, что делается впереди него и под ним. Перед вылетом по тревоге летчик получает данные от службы наведения о курсе, скорости, высоте и марке самолета противника. Руководствуясь этими данными, летчик ставит на приборной доске «АЭП-7 — Аргус» цифру, выражающую размах крыльев противника и его скорость. Что касается плотности воздуха и направления ветра, эти данные поступают непосредственно с приборов на «АЭП-7 — Аргус», счетно-решающая часть учитывает все эти данные при вычислении угла упреждения. Летчику остается только совместить на экране светящуюся марку своего прицела с видимой целью. Если расчет правильный, то при совмещении марки с целью автоматически произойдет выстрел и посланный снаряд неизбежно встретится с целью в определенной точке.
— Когда же летчик успевает произвести все эти исчисления? — удивился Никитин.
— Если бы все расчеты, необходимые в данном случае, должен был выполнить человек, даже вооруженный арифмометром, на это понадобилось бы не менее двух часов времени. Счетно-решающие приборы «АЭП-7 — Аргус», его электронный мозг, производит все расчеты за десятую долю секунды.
— У меня такое ощущение, товарищ полковник, словно я попал в новый, фантастический мир, — только и мог сказать Никитин.
— Нет, Федор Степанович, фантастический мир еще впереди, — усмехнулся полковник, затем снял трубку телефона прямой связи и сказал: — Я «Перекоп»! По тревоге готов к вылету! — Положив трубку, он предупредил Никитина: — Во всей стадии испытаний, Федор Степанович, вы будете находиться за креслом. Понятно?
Никитин не успел ответить, как из динамика вырвался все нарастающий гул сирены.
Откинув левый занавес, полковник двинулся к двери. Когда они перешагнули порог, у Никитина возникло ощущение высоты. В слабом свете дежурной лампы он успел увидеть внизу на глубине не менее пятнадцати метров огромный цилиндр. Они пошли дальше по узкому металлическому мостику, который заканчивался кабиной самолета. Все, что он увидел потом, превзошло его ожидание.
Полковник переключает тумблер.
Быстро нарастает гул самолета и затем переходит в звенящий шелест.
Площадка под ногами Никитина дрогнула, и в то же мгновение он увидел под собой все удаляющуюся землю — квадраты пашен, улицы городов, стеклянные крыши заводов, леса и снова пашни…
Впереди бесконечные гряды облаков.
Облака исчезли.
Перед ними небо чистое и, кажется, бесконечное.
Снова облака впереди.
Сплошная облачность.
8000… 9000… 10 000… метров показывает стрелка альтиметра.
Вновь ясное, впадающее в темно-фиолетовые тона, небо.
Внизу под ними облака.
На верхнем экране перед летчиком — цель, приближается самолет!
На приборной доске вспыхивает сигнал.
Летчик совмещает марку прицела с целью.
Выстрел!
Проходит еще несколько секунд, все погружается в непроницаемую тьму, затем над их головой вспыхивает большая хрустальная люстра.
«Как в театре», — подумал Никитин и, пропустив вперед полковника, направился за ним.
— Как достигается этот эффект полета? — спросил он после паузы.
— Перед кабиной самолета расположен цилиндрический экран, его радиус тридцать шесть метров. Внизу полукупол выгнутого экрана такого же диаметра. Три проекционных аппарата, находящиеся под кабиной летчика, демонстрируют на вогнутый экран фильм, снятый с самолета тремя киноаппаратами. Два аппарата снимали этот фильм перекрестно, под утлом в сорок восемь градусов, один прямо. Таким образом, получается общий угол охвата в сто пятьдесят градусов, то есть угол, наиболее близкий человеческому глазу. Вогнутый экран создает полную иллюзию третьего измерения. Проекция четвертого, вертикального, аппарата на выгнутый радиус дополняет психологические ощущения присутствия в той обстановке, в которой производилась съемка.
— Для чего же нужна вся эта дорогостоящая аппаратура? — спросил Никитин.
— На этой аппаратуре мы проверяем каждый выпущенный заводом прицел. В мгновение выстрела происходит многократное фотографирование цели, поэтому мы всегда знаем: встретился в назначенной точке снаряд с целью или нет. — Он снял трубку телефона и спросил: — Как там у вас с проявкой? Готово? Принесите сюда!
Спустя несколько минут в комнату вошел лаборант и передал полковнику зажатый в пинцет кусок мокрой пленки.
— Смотрите, — сказал полковник, поднеся пленку к свету настольной лампы. — Видите?
Никитин увидел на пленке силуэт самолета. Попадание было точным.
Мигнула зеленая сигнальная лампочка телефона. Полковник Мазур снял трубку и не без удивления передал ее Никитину, сказав: — Директор завода.
— Федор Степанович? — Никитин узнал низкий голос Боровского. — Вам нужно будет зайти к парторгу Ведерникову, он ждет вас.
Михаил Нестерович Ведерников по профессии был литейщик. На завод он пришел в сорок пятом, из армии. Поначалу Ведерников вернулся к своему литейному делу, затем избрали его секретарем цеховой партийной организации, а в цехе одних инженеров да техников человек сорок. Проработал Ведерников с год, ошибался не раз и понял, что на одном опыте далеко не уедешь — нужны знания. Поступил он в вечерний техникум, три года учился, нелегко это ему далось, но… Он о себе так рассказывал:
«…Родился я в деревне Большой Чигорак, что на реке Вороне. Глушь там у нас, лесная чащоба. Это из нашей глухой округи в восемнадцатом веке всякие самозванцы-царевичи вышли, а в двадцатом и вовсе Антонов-злодей появился, по деревням да хуторам „красного петуха“ пускал».
И действительно, была в Ведерникове какая-то большая лесная сила. Роста он был крупного. Волосы у него росли из носа, из ушей. Брови кустистые, чертополошные, а глаза… Глаза были серые, добрые, ласковые. Он глаз своих словно стыдился — с человеком говорит, а сам на ладонь своей большой руки смотрит, ногтем что-то пробует. А мозолей на ладонях нет, потому что мало теперь Михаил Нестерович физическим трудом занимается, а привычка осталась прежняя.
