Говорят ведь, что наручники следует надевать на руки за спиной, но никто не слушает. Пользуясь этой оплошностью, поднимаю свои верхние конечности и всем весом своего тела обрушиваю их на голову спящего субъекта. После чего вскакиваю на него, стараясь одной из ножек стула угодить ему в живот. Найти ключ от наручников, освободиться от веревочных пут и от стула — все это проделываю автоматически.
Потерпевший продолжает пребывать в нокауте. Остается выяснить вопрос о его личности. Говорят ведь: не держать при себе никаких документов, удостоверяющих личность, но и тут никто слушает. Скрыть особой приметы ему, конечно, не по силам, поскольку это — его тупая башка, но держать в кармане водительские права явно не стоило.
Что касается особых примет, то я могу снабдить его еще одной, да такой, что всю оставшуюся жизнь его будут величать Скарфасом[14]. Но не будем давать волю низменным инстинктам. Парень он молодой, и жить ему еще много лет. Дай только Бог, чтобы он не промотал их в тюрьмах.
Выбираюсь на чистый воздух. Нахожусь где-то возле железной дороги, а точнее — среди садов и огородов, пустынных в это время года и в этот час. Трудно поддающееся подсчету количество столь любимых германской нацией садов и огородов — нечто вроде загородных владений для выращивания овощных культур и цветочных насаждений — дешевая форма удовлетворения мелкособственнических инстинктов, а возможно — неизбывная тяга к природе уставшего от цивилизации горожанина. Тот самый зов предков.
На каждом подобном участке имеется небольшое помещение, в котором хранится садово-огородный инвентарь и где можно переждать дождь. Сарай, из которого я только что выбрался, именно подобного рода постройка. Осталось отыскать тропинку, ведущую к ближайшему шоссе, и дождаться сердобольного водителя, который смилостивится подобрать путешествующего автостопом путника.
«Эх, Эмиль, — говорю себе с укором, — начинаешь сдавать, раз чуть было не позволил прикончить себя трем неумелым подонкам. И за что! За имущество ТТ. Какая несправедливость! И пожаловаться некому».
Валясь с ног, возвращаюсь домой на рассвете. Излагаю Марте весьма смягченную версию случившегося, чтобы она не подумала, что ее дом вот-вот может подвергнуться налету громил.
— Но они видели откуда ты выходил, — беспокоится она.
— Но они видели и еще кое-что. И это кое-что они запомнят надолго.
Часа два-три сплю, потом привожу себя в порядок и сажусь в машину, которая ждет меня перед домом.
— Да, жаль, что тебе пришлось вынести такую взбучку, — оценивает событие Табаков. — Но будем надеяться, это к лучшему.
— Взбучка всегда к лучшему, если бьют другого.
— Ладно, не придирайся. Одна взбучка тебе не повредит. А случай во всех отношениях знаменательный.
— Что же в нем знаменательного?
— Ученые, Эмиль, говорят, что в капле воды отражается вся Вселенная. Не считаешь ли ты, что в этой акции содержится предвестие надвигающейся на нас катастрофы?
— Чаще всего катастрофы происходят без предзнаменований.
— Хорошо. Оставим в покое катастрофы и пойдем поедим по случаю твоего избавления.
И обращаясь к бульдогу, добавляет:
— Пошли, Черч. Как говорил мой покойный отец, хлеб проголодался.
Завтрак, который нам приготовлен, состоит из холодных блюд, но количество их столь велико, что не берусь их описать. Быстрее всех насыщается пес, после чего засыпает на коврике, предусмотрительно постеленном для него в углу. Мы едим медленнее, поскольку многочисленны не только блюда, но и проблемы, которые требуют обсуждения и скорейшего разрешения. Одна из них связана с безопасностью дома и требует не только возвращения к прежним мерам защиты, но и введения дополнительных.
— Трудно предугадать направление удара, но откуда бы он не пришелся, его надо отразить.
— Почему бы тебе не возложить эту задачу на полицию. Насколько я заметил, у тебя с ней довольно тесные связи.
— К этому можно будет прибегнуть лишь в крайнем случае. В полиции косо смотрят на людей, создающих им проблемы, а кроме того, им платят не за охрану наших персон. Для это существуют частные охранные фирмы, которые способны предпринять все необходимые меры.
Потом наступает очередь главного — денег.
— Хорошо, что ты не рассказал им про потайную комнату, хотя они все равно найдут ее.
— Кто — «они»? Ты уже совсем утвердился в мысли, что этот инцидент — пролог настоящей бандитской операции?
— Вас к телефону, — объявляет появившийся в этот момент один из близнецов.
Отяжелевший от еды и проблем, Табаков неловкой походкой следует за ним. Чуть позже близнец появляется вновь.
— Вас ждут в кабинете.
ТТ сидит на своем обычном месте за столом, положив перед собой руки и склонив на грудь голову, словно задремав.
— Его убили, — произносит он глухо.
— Кого «его»?
— Того, кого вы называете Карапуз[15].
Некоторое время молчим. Желая разделить наше молчание, из столовой к нам ковыляет бульдог.
— И кто исполнитель этого акта справедливого возмездия? — спрашиваю, машинально трепля собаку по толстому загривку.
— Какого еще «справедливого возмездия»? — сердится Табаков, выпрямляясь.
— Так, должно быть, представят публике это убийство.
— Чепуха. В бандитской среде нет такого понятия, как возмездие. Есть страх и месть. Испугались, что он заговорит.
— Тебе лучше знать.
— Да уж, я-то знаю. В отличие от тебя, который плетется в хвосте и собирает крохи в виде слухов и домыслов, чтобы пересыпать ими свой очередной рапорт. Что же до правды, то кому она нужна? Кого она интересует?
— Например, меня, собирателя слухов и домыслов.
— Ты не в счет. Не в обиду тебе будет сказано, но ты вне игры. Может быть, в игре тебе и отведена какая-то мелкая роль, но сам ты не игрок.
— Наверно, так. Но неужели простые смертные вроде меня не имеют права знать хотя бы часть истины.
Табаков медленно поднимается и делает несколько шагов к моему креслу.
— Оставь собаку в покое.
Потом устремляет на меня свой тяжелый взгляд, словно раздумывая, замечать мое присутствие и далее или пойти спать.
— Бедный ты человек, Эмиль, — говорит он снисходительным тоном. — Единственное, что у тебя осталось, не считая костюма, который на тебе, — это твои иллюзии. Не могу же я и это последнее у тебя отнять!
— Не прикидывайся добрым самаритянином, это тебе не идет, — отвечаю. — Ты ничего не в силах у меня отнять. Все, что ты соберешься мне рассказать, будет либо ложью, либо устаревшей информацией.
— Вот, вот, типичные рассуждения зомбированного человека. Все, что не укладывается в его голове, — ложь. Да, слухов и легенд — хоть отбавляй. Но как насчет свидетельств непосредственных участников?
— Я с таковыми не знаком.
— И со мной не знаком?
Он опускается в кресло напротив и, уставившись на меня, спрашивает:
— У меня были причины кое о чем помалкивать. Но сейчас, после этого убийства их у меня уже нет.
— А что, уже поймали убийцу?
— Не поймали и никогда не поймают. А если и поймают, то это ничего не даст. Важен не исполнитель, а заказчик.
— Ты, вероятно, подозреваешь кого-то.
Табаков разводит руками в знак своей беспомощности.
— Есть десятки людей, желавших его смерти. Именно поэтому я и пытаюсь тебе внушить, что изобличение нескольких участников Ограбления ничего не даст. Тут нужно начинать с постижения смысла Ограбления, потом перейти к изучению процесса его осуществления и лишь затем приступить к разоблачению конкретных участников. Если, конечно, тебе гарантирована большая удача и суждена долгая жизнь.
Слушаю, надеясь на продолжение, но он, вероятно, истолковывает мое молчание как недоверие.
— Все элементарно, Эмиль. Настолько элементарно, что даже агент способен это понять.
— Ты, наверно, имеешь в виду какого-то высокоинтеллектуального агента. Потому что я, например, этого не понимаю.
— Понимаешь, но боишься.
— Боюсь чего?
— Боишься потерять веру. Веру образцового агента в дело, которому он служил.
— Агента в отставке.
— Да, ты в отставке. И теперь вслед за работой ты боишься лишиться еще и веры. Потому что, потеряв и ее, что у тебя останется?
— Не надо вопросов. Мы не на диспуте. И нет смысла в том, чтобы, много говоря, не сказать ничего.
— Не рассчитывай, что я ничего не скажу. Скажу ровно то, что ты боишься услышать.
Он снова останавливает на мне свой тяжелый взгляд и произносит медленно — так, чтобы даже агент был в состоянии его понять:
— То, что ты называешь Великим ограблением, организовали твои же люди, Эмиль. Твои, а отнюдь не мои, потому что никаких людей у меня не было и нет.
— Остается уточнить — кто и как.
— Я знаю и это, но всему свой черед. Я пытаюсь объяснить тебе смысл операции, а ты хочешь компромата, чтобы было что доложить.
