возражаете, с утра.
— Согласен. Знаете что, захватите меня, — сказал Михайлов, — может быть, и помогу вам…
2
Кисляка привели первым. Когда Фомин объявил, что сейчас будет проведена очная ставка между ним и Горбачевым-Поповым, Вадим Петрович заерзал на стуле, стал оглядываться на дверь, но в глазах его Фомин прочитал не испуг, а скорее всего нетерпение.
Попов вошел твердым шагом, безучастным взглядом оглядел присутствующих и, может быть, несколько дольше задержал взгляд на Кисляке. Сел.
Фомин, давая возможность арестованным присмотреться друг к другу, заполнял шапку протокола допроса.
— Итак, — начал он, — сейчас между вами будет проведена очная ставка. Что это такое, надеюсь, вы знаете. Вопрос к арестованному Кисляку-Меленхевичу: вам знаком мужчина, который сидит перед вами?
— Да. Это Горбачев Николай Николаевич, он же Попов Николай Васильевич.
— Где вы с ним встретились впервые?
— Я познакомился с ним в сорок третьем году в лагере военнопленных под Тарту. Он завербовал меня для работы на немецкую разведку.
— Вопрос к арестованному Попову Николаю Васильевичу. А вы знаете мужчину, сидящего перед вами? — продолжил Фомин.
Попов хмурым взглядом несколько секунд разглядывал Кисляка, затем, безразлично отвернувшись от него, сказал:
— Да, знаю. Это Меленхевич Петр Степанович, он же Кисляк Вадим Петрович. — После небольшой паузы добавил: — Я имею заявление: прекратите очную ставку. Я намерен давать чистосердечные показания…
Кисляка увели.
— Разрешите трубочку, гражданин майор, — попросил Попов.
Фомин достал из стола кисет и трубку, дождался, пока Попов набьет ее и раскурит. Потом предложил:
— Что ж, начинайте. Но учтите, нам известно то, что не знает Меленхевич. Он знает вас лишь как агента-вербовщика. Мы же знаем значительно больше. Мой совет — начать свои показания короткой довоенной биографией, а дальше — рассказом о своей деятельности в варшавской школе. Это — начало начал. Затем вам нужно будет подробно вспомнить ваши заброски в наш тыл: куда именно вы забрасывались и с какой целью?
Такого оборота Попов не ждал, и на лице его впервые проявилась растерянность.
— Удивлены? — Михайлов, тихо сидевший до этого в углу комнаты, встал и пододвинул стул ближе к столу. — На первом допросе вы назвали ваш арест недоразумением и попросили выяснить все получше. Вот мы и выяснили. Знаем и о наградах, которые в абвере за пустяки не давали, и о вашей службе в РОА.
Замечание Михайлова, видимо, окончательно доконало Попова. Отложив трубку, он согнулся на стуле, обхватив голову руками.
— Пора, пора начинать говорить, — напомнил Фомин.
— Пора так пора, — Попов поднял голову, потер лоб кулаком и снова повторил, — пора…
Взял трубку, снова раскурил и, сделав несколько затяжек, сказал:
— Записывайте, начальник. Да, я Горбачев Николай Николаевич, двадцатого года рождения. Родился в Муроме. Отец погиб где-то в Туркестане. В тридцать втором умерла мать. Жил несколько лет у тетки. Связался с воровской компанией. В тридцать восьмом в Ростове попался на вагонной краже. Получил два года. Это вам — мое детство. Подробнее или как?..
— Продолжайте, — сказал Фомин.
— Дальше, значит, так. В сороковом меня освободили. Нашел старых дружков, махнули во Львов. Весной сорок первого завалились. Тут как раз началась война, и так получилось, что из «клетки» нас выпустило гестапо. Мною заинтересовались в СС: к ним попало мое тюремное дело. Предложили учиться в разведывательной школе. Дескать, для цивильной жизни я не гожусь. Свои, мол, мне прошлое не простят, Я согласился, оказался в Сулеювеке, под Варшавой, в центральной разведывательно-диверсионной школе абвера. Изучал там множество разных наук: радио, шифр, подрывное дело, стрелковое оружие. В июле сорок второго выбросили у Малоярославца. Приказали осесть на Московско-Рязанской железной дороге. Она тогда оставалась главной на связи с промышленными районами тыла.
— Какими вас снабдили документами? — спросил Фомин.
— Документы сделали «железные». Выписан из госпиталя по болезни, с месячным отпуском на долечивание. Нужна была только крыша над головой.
— И как же быстро вы нашли такую крышу?
— Очень быстро. На Казанском вокзале прихватил бабенку с легким характером. Она меня — в Раменское, себе под бочок. Устроился и стал ездить: Москва-Сортировочная — Люберцы — Раменское. А в пути, конечно, все видать: какие где передвижения войск, техники, грузов. Раз в неделю выходил в эфир, передавал данные. Вот, собственно, и все мои грехи тогда…
— Были, как говорится, фланером [22]. Ну а как вернулись к немцам?
— Документы кончились. И установленное время задания. Велели вернуться. У Кратова в лесу «похоронил» рацию. Явился в военкомат. Оттуда без задержки на фронт. Попал удачно — на Смоленское направление. Перешел линию фронта. Назвал немцам пароль «Смоленск, подполковник Шиммель». Меня — в Псков. Знаете, кто такой Шиммель?
— Знаем, — сказал Михайлов, — деятель абвера. Продолжайте.
— Шиммеля я знал лично, оказывается, его перевели начальником абверкоманды-104, обеспечивающей немецкие армии группы «Норд». Из штаба «Валли» последовал приказ доставить меня в центр. Там и наградили бронзовой медалью. Потом был я принят подполковником Бауном [23], начальником отдела «Валли-I». — Рассказать о школе и абверовских организациях, действующих при армии групп «Центр» и «Норд»?
— Нет. О них мы все знаем, — сказал Михайлов. — Перейдем к вашей деятельности агента-вербовщика.
— Это было уже после второй моей выброски в советский тыл, прошел дополнительную подготовку. В отличие от обычных вербовщиков, отбирающих кандидатов для школы путем официальных бесед, я переводился из лагеря в лагерь как военнопленный. Изучал людей, так сказать, «изнутри».
— Значит, так «изнутри» вы нашли и Меленхевича? — спросил Фомин.
— Да. Весной сорок третьего, В рабочем лагере под Тарту. Мне удалось подобрать трех человек. Двоих направили в разведшколу в городе Валга. Меленхевича я отвез в местечко Тапа. Там готовили агентов-одиночек, радистов. Потом с Меленхевичем, он носил кличку «Купец», я столкнулся под Кенигсбергом уже в сорок четвертом. Центральная школа перебралась тогда в Нойгоф.
— Все ясно. Теперь вернемся к вашей вторичной выброске в наш тыл, — сказал Михайлов.
— Меня поставили в группу красноармейцев. Среди них был Попов, попавший на фронт после госпиталя, из Тамбова. Я его расспросил, как он там лежал, что за медицинский персонал, распорядок и так далее. На него потом мне и сделали документы, мол, с обострением болезни. Родни у него, как я выяснил, не было. А когда выбросили меня, на правах старого знакомого приехал в Раменское. Хозяйка обрадовалась. Появился я не солдатом, а уже офицером с наградами. И главное, с деньгами.
— Какое было задание? — спросил Фомин.
— Надо было выяснить, почему перестал работать агент, заброшенный ранее. Установил, что тот провалился. В это время я поменял квартиру. Познакомился в электричке с девушкой, вернее, с девочкой. Потом она стала моей женой. Не официально, конечно. Тогда ей было шестнадцать.
— Эти подробности, вы считаете, делают вам честь?