«Сладкое» осело наркотиком в сознании Гладышева, и он особо не раздумывал. Но попросил ещё кое-что — деньги и препараты для поднятия «тонуса» для занятий любовью с женой. Шмелёва согласилась и даже дала несколько ценных советов. Например, лишить её мужа служебной машины и отдать Диминой супруге в пользование. А ещё познакомила с одним из местных уголовных «авторитетов» по кличке Цыган. После Цыган стал передавать через Гладышева некоторые сведения Шмелёвой, и вообще, у Димы с ним сложились некие отношения. По наводке Цыгана Гладышев и завербовал Серафиму Мишину. Та говорила ему всё, что творилось в преступном мире Зареченска.
Гладышев за короткий срок сплёл в городе такую паутину, что сам Топтыга стал «заносить» полковнику мзду за своё пребывание в Зареченске. Дима не объявлял неподъёмных сумм, но и не бедствовал.
После первого налёта на инкассаторов Гладышев серьёзно поссорился с Еленой Петровной и задумался над своим существованием. Тем более Цыган поставлял ему девочек, когда Гладышеву не терпелось. А тут ещё и «высокая» комиссия из министерства разогнала половину состава ГУВД. После второго налёта стало ясно, что Дима «попал». Причём, со всеми «потрохами». Козырев стал смотреть на него строго, а тесть только отмахивался.
И у Димы Гладышева созрел безумный план. Это безумие подгоняла Шмелёва, выдвинув ему условия — он должен был всеми возможностями тормозить расследование и достать поэтажный план завода радиотехнических конструкций.
План он принёс и запросил у Шмелёвой денег и негативы с их похождениями. Он уже давно сделал себе ещё один паспорт — недаром был начальником ГУВД, и его план предусматривал побег из города куда-нибудь подальше.
Елена Петровна согласилась, поскольку Дима привёл много различных аргументов, в том числе и тот, что на случай его внезапной кончины все похождения Шмелёвой в Зареченске лягут в отдел КГБ.
В то же вечер Цыган продал ему глушитель к пистолету.
Ткачёв молча наблюдал, как тело Марии упаковывают в мешок.
— Что же ты хотела сказать мне, Маша?!
Прошептал полковник, посматривая по сторонам, будто надеялся увидеть какой-то оставленный знак. И вдруг, совершенно ясно осознал, что ещё ничего не закончилось. Смутная догадка стала размытыми контурами проступать в его сознании.
Мария не могла быть Главарём. Так же и не мог быть им Автондил. Это всё пешки в какой-то запутанной игре, в которую забрались по незнанию многие и многие люди. Но Главарь, как умелый кукловод, вёл игру и людей в точку, понятную только ему. Но совершенно непонятную для Ткачёва.
К полковнику подошёл следователь Рыков. Михаил Ильич был обескуражен размахом сражений, произошедших в Зареченске за последний час.
— Я даже не представляю, что мне докладывать прокурору, — Рыков кивнул на автоматы с глушителями, сложенные на брезенте. — А трупов-то сколько? Только здесь четыре!
— Доложите, что помогать вам некому…
Следователь сжал губы. Гибель оперативников уголовного розыска и тяжёлое состояние Поплутина, лежащего в реанимации, положили тяжесть расследования на плечи прокуратуры. А эти плечи не были сильными и молодыми.
— Но вы-то нам поможете, Андрей Викторович?
— Конечно. Вы сказали четыре трупа. А кто четвёртый?
— Сторож завода…
Ткачёв отвернулся, стиснув челюсти. Старик-сторож был совсем безвинной жертвой.
— Я что-то не вижу Гладышева, — сказал полковник. — Уж он бы смог выделить людей в помощь.
— Начальника ГУВД не нашли, — Михаил Ильич развел руками.
Ткачёв тихо зарычал и посмотрел в глаза следователю.
— Мне нужна ваша санкция на задержание Гладышева и обыск у него на квартире и на даче.
— На каких основаниях?
В ответ Ткачёв достал из кармана сложенные листы опроса второго секретаря горкома Зареченска. Рыков внимательно прочитал, и бледное лицо следователя побледнело ещё больше.
— Мне пора на пенсию, раз такое происходит.
С этими словами следователь достал из папки бланк распоряжения на задержание подозреваемого и размашисто вписал туда фамилию Гладышева.
— Возьмите, перед прокурором я отчитаюсь.
Ткачёв взял листок, вставил в ухо гарнитуру рации и пошёл к воротам — на выход.
— Андрей Викторович! — крикнул ему вслед Рыков. — Вы не хотите отдать мне автомат?
— Нет! — огрызнулся Ткачёв и щёлкнул кнопкой рации. — Хмель, ты где?
— Иди от ворот налево метров двести. Я жду в машине…
Полковник, злобно топча лежалый снег, подошёл к машине. Уселся на пассажирское сидение и с грохотом закрыл дверь. Желваки заходили на его скулах нервными буграми.
— Сначала в ГАИ, затем в горком партии. У тебя есть лишний магазин?
— Ты кого крошить собрался? — Хмель протянул снаряжённый магазин.
Ткачёв вставил его в автомат, звонко щелкнул затвором и предохранителем.
— Всех, кто под руку попадётся. Не задавай дурацких вопросов… Ты генералу звонил?
— Нет ещё, — ответил агент, выруливая на дорогу и поддав газа. — Я так понимаю, что операция ещё не закончена.
— Правильно понимаешь, — полковник взглянул на промелькнувшие грузовые ворота завода.
— Так просвети…
— Нам надо сейчас арестовать Гладышева — санкция прокурора у меня есть. Этот хитровы… в общем, нехороший человек, думаю, прольёт некий свет на эту крайне запутанную историю. Потом мы едем к Топтыге и расспросим его с пристрастием. Надоело, знаешь, нянчиться с уголовниками. Если бы он в мой первый визит к нему рассказал бы всё, как есть, то не было бы столько ненужных, бессмысленных смертей. Чёрт, Жору-то как жалко! Совсем ещё пацан! Старик-сторож, Румянцев… Ладно, Серёга — он военный человек, знал, на что шёл, но старик совсем не при делах!
Хмель молча рулил, слушая истерику Ткачёва.
— Знаешь, Андрей, — агент прервал полковника, — у меня случай был. Я ещё в армии служил. Ждала меня на гражданке девчонка, мы с ней ещё с детского сада вместе росли. Хорошая такая, симпатичная. Тут дембель подходит, а меня в командировку посылают. Я решил позвонить своей зазнобе и предупредить, что задерживаюсь возвращением. Уговорил прапорщика отпустить меня в город — позвонить. Хороший был мужик — душевный. Он мне даже свою машину дал, чтобы я быстрее смотался. До города десять километров от части. Ну, я со всей амуницией и поехал. Мы уже на взлётке транспорт ждали. Приезжаю я в город… Ну, не то чтобы это город, так поселение в несколько кварталов, но телефонный узел там был. Машину оставил и на почту. А за стойкой девочка сидит. И, знаешь, такая маленькая, длинноволосая, но с такими… глазами, что у меня дух перехватило! Смотрит на меня испуганно своими глазищами, губки трясутся, побледнела. Я-то, как зашёл, как положил на стойку автомат и выдохнул — мне позвонить… Девочка в себя пришла и кабинку меня отправила, а кабинка так незаметно на почте, в нише, которую со входа не видно. Болтаю я со своей зазнобой, значит, воркую, мол не беспокойся, как освобожусь — приду, и все будет хорошо. А тут, вдруг, беглые зеки на почту ворвались, и без слов давай палить. Денег им было нужно — они подумали, что я на машине пенсионерам пенсию привёз. Я трубку уронил и в ответ пальнул — одного ранил, а второго — грохнул. Раненный по полу катается, орёт благим матом, а я смотрю… девочку, что за стойкой сидела — в решето превратили… И такая злость во мне застряла, что я в того раненного зека два магазина разрядил, а когда третий вставлял, тут меня милиционеры и схватили. Потом разобрались, конечно, я не сопротивлялся, но в командировку не попал. Да и домой не попал… А глаза той девочки на почте мне до сих пор снятся. Я к чему это рассказал, Андрей. Чтобы ты лишних дров не наломал. Не готов ты к тому, чтобы без жалости поступать. Не такой ты человек…
— Много ты обо мне знаешь, — злость в Ткачёве унималась, уходила, втягивая грязные, черные щупальца. — Но за поддержку, спасибо…
Глава 20
Ткачёв не просто вошёл в отдел ГАИ Зареченска, а прошёл на второй этаж, будто бульдозер. Хмель еле поспевал за ним, суя под нос каждому удостоверение сотрудника КГБ.
