— Ты чего? — удивился Хоанг.
— Сейчас, сейчас, — пробормотал Шон. — У меня где-то был рисовый самогон. Это нужно отметить. Такое событие… такое… Ничего не соображаю. Подожди, где же он? Ах, да, здесь.
Шон открыл створки старенького, обшарпанного буфета и вытащил оттуда запыленную бутылку, в которой торчала тряпка вместо пробки.
— А где же рюмки? — рассеянно спросил он сам себя. — Ох, у меня рюмок-то и нет. Ну, ничего. Выпьем из пиал. Черт возьми, где же они?
Шон отыскал наконец пиалы, стоявшие на столе перед его носом, налил в них самогон.
— Выпьем, Хоанг. За Лан и за тебя. За то, что счастье снова вернулось к вам. И пусть оно сделало долгий путь. Теперь все позади.
Они выпили самогон до дна. Хоанг закурил сигарету, а Шон достал из-за топчана бамбуковый кальян[4], поджег табак и забулькал, с шумом втягивая в себя дым.
— Увижусь с Лан, с Виеном, — мечтательно произнес Хоанг, — а потом мы встретимся все вместе. Я представляю себе лицо Лан, когда она увидит тебя. Вот будет потеха.
— А где ты ее увидишь? — спросил Шон. — И чем она сейчас занимается?
— Чем занимается? — улыбаясь, переспросил Хоанг. — Чем может заниматься Лан? Конечно, тем же, чем и мы.
— Слушай! — Шон хлопнул себя рукой по лбу. — Я только сейчас вспомнил, что ты направлен к нам центром. Узнал тебя, и все сразу выскочило из головы. Разболтался, расчувствовался, стал вспоминать молодость, самогон достал. Видел бы командир группы — ох, и досталось бы мне.
— Мы же живые люди, — возразил Хоанг. — Не каждый день встречаешь родного брата, которого считаешь погибшим. Я и сам забыл о том, что ты связной группы.
— Ну, ладно, — Шон отставил бутылку с самогоном в сторону. Вспомнили прошлое, старых знакомых. Теперь давай о делах. Ты приехал, чтобы заменить Диня, насколько я понимаю?
— Да, временно.
— Ясно. Сегодня я предупрежу командира группы, и завтра ты встретишься со всеми. Собираемся мы обычно у Зунга. Он держит небольшую чайную — там удобное место для встреч.
— Что ж, у Зунга так у Зунга. Поведешь меня к нему ты?
— Да. Завтра в половине шестого жди меня там же, где и сегодня. А теперь подожди — я посмотрю, все ли спокойно на улице.
Хоанг заказал еще одну рюмку «куантро», выкурил уже три сигареты, а Лан все не появлялась. Ему стоило больших трудов сдержать волнение, охватившее его еще на улице, когда он только подходил к особняку. Хоанг много раз мысленно рисовал себе встречу с женой и сыном, но шли годы, и он постепенно привыкал к тому, что встреча эта никогда не состоится. Он и сейчас еще не очень верил, что увидит свою Лан.
Хоанг снова подозвал официанта:
— Мне говорили, что хозяйка особняка гадает. Это правда? Я хотел бы узнать свою судьбу.
Официант вежливо выслушал Хоанга. Да, в этом доме когда-то гадали. Госпожа Фам Тху, прежняя владелица особняка. Она прекрасно гадала. К сожалению, господин немного опоздал. Сейчас особняк принадлежит господину Шау. Господин Шау недавно приобрел его. Кажется, у какого-то родственника госпожи Фам Тху. Чуть ли даже не у сына. Что? Нет, госпожа Фам Тху не уехала. Ее убили. Точнее, задушили. Совсем недавно, пятнадцатого января. Это было ужасно. Какие-то неизвестные люди. Говорят, что вьетконговцы. Да больше и некому. Все так переживали. Клиенты очень уважали госпожу Фам Тху. На похоронах было столько народу. Ее похоронили в Дакао — там есть буддийское кладбище неподалеку от пагоды Небесного владыки. Все случилось так неожиданно, так внезапно…
«Так неожиданно, так внезапно. Так неожиданно, так внезапно. Так внезапно… Точнее, задушили. Да больше и некому. У какого-то родственника госпожи Фам Тху. В Дакао…»
— С вас полторы тысячи пиастров. Нет, нет, не пятнадцать тысяч, а всего полторы тысячи. Господин, наверное, не расслышал.
«Я хотел бы узнать свою судьбу, свою судьбу, свою судьбу…»
Тет![5]
Забудьте все разочарования, горечь обид, несчастья!
Пусть под крыши ваших домов вместе с веселым треском праздничных петард и тонким ароматом золотистых лепестков дикой груши войдет радость!
Тет!
Оглушительный вопль ликования, которым потомки вьетов в канун всеобщего обновления природы и всего живого на земле провозглашают свою веру в жизнь, свою жажду счастья и благоденствия!
Тет!
Забудьте все разочарования, горечь обид, несчастья! Веселитесь, встречайте новую весну!
Хоанг шел ссутулясь и опустив голову. Он брел, сам не зная, куда и зачем. Иглой буравили голову строчки из Нгуен Зу[6]:
Друг с другом не сблизясь, мы разошлись
в предрассветную стынь.
Мы в ней не успели друг друга узнать…
«Как же так, Лан? Как могло случиться, что ты не уберегла себя? Милая, родная Лан! Я не видел тебя целую вечность, но я знал, что ты существуешь, я верил в нашу встречу, и это помогало мне пройти сквозь столько невзгод! А теперь? Как быть теперь?»
Лан! Когда Хоанг увидел ее впервые, красота девушки ошеломила его. Все было как во сне…
Он стоял у пагоды, и вдруг за его спиной раздались слова пароля, произнесенные таким голосом, словно кто-то мягко дотронулся до струны данбау[7]. Хоанг обернулся. Перед ним стояла девушка в фиолетовом аозай[8] с разбросанными по нему крупными бледно-розовыми лотосами и ноне[9], перехваченном под подбородком фиолетовой лентой. Черные густые волосы девушки ниспадали по ее тоненькой, изящной фигурке до пояса, а глаза, похожие на две спелые сливы, смотрели на Хоанга с детской доверчивостью и незащищенностью. И от одного этого взгляда у Хоанга пересохло в горле, а условный ответ напрочь выскочил из головы. Он промямлил что-то невразумительное, и девушка, пожав плечами, пошла дальше. И только когда она отдалилась на значительное расстояние, к Хоангу вернулась способность соображать. Он бросился вдогонку и на одном дыхании выпалил нужные слова. Девушка остановилась, удивленно посмотрела на него и вдруг расхохоталась…
«Лан, Лан! Что же мне теперь делать? Это так жестоко — жить, сознавая, что тебя больше нет».
Через несколько дней после их первой встречи Хоанг, нарушив все законы конспирации (за что был сурово наказан руководством подполья), разузнал, где жила Лан, и пришел к ней домой. Отец Лан — крупный чиновник — выгнал «нахального учителишку», осмелившегося явиться в гости к его дочери. Папаша считал, что, во-первых, Лан должна сначала закончить университет, а потом заводить «любовные шашни», а во-вторых, она не может иметь ничего общего с человеком более низкого круга. Об участии Лан в подпольной деятельности родители, разумеется, не имели ни малейшего понятия.
Хоанг и Лан встречались урывками, и лишь три года спустя, после смерти родителей Лан, они смогли быть вместе. Но их счастье продолжалось недолго — всего месяц. Однажды на улице Хоанг почувствовал, что за ним следят. Он сделал попытку уйти от «хвоста», юркнул в ближайший проходной двор и тут же понял, что это была не слежка, а охота за ним. Раздались свистки, и к нему устремились несколько полицейских и шпиков в штатском. Хоанг бросился на соседнюю параллельную улицу, но путь к отступлению был отрезан: видимо, полиция оцепила весь квартал. Его схватили, привели в полицейский участок, а затем отправили в охранку. Там его в течение двух недель водили на допросы, каждый день избивали, требуя назвать имена других членов подпольной группы. По нескольким неосторожно брошенным следователем фразам Хоанг понял, что выдан провокатором. Он стойко переносил допросы и пытки и страшился лишь одного — ареста Лан. Через две недели собравшийся на скорую руку трибунал приговорил его к смертной казни через повешение, но за день до казни товарищи устроили ему побег.
Оказавшись на свободе, Хоанг с радостью узнал, что Лан охранка не тронула. Но о возвращении домой не могло быть и речи. Им устроили встречу на явочной квартире в одном из предместий Сайгона. Они провели вместе всю ночь, а на следующий день Хоанг ушел в освобожденные районы. Могли ли они тогда предполагать, что это будет последняя супружеская ночь в их жизни?
Уже сражаясь в партизанском отряде, Хоанг неоднократно задумывался над причинами своего ареста, но ответа не находил.
Если его взяли случайно, то откуда в охранке столь подробная информация о нем? А если Хоанга выдал провокатор, то почему остались на свободе Лан и другие члены их подпольной группы?
Постепенно он перестал думать об этом, занятый другими делами. Первое время Хоанг получал весточки от Лан и своего младшего брата Шона. Последнее письмо от Лан принесло два известия: радостное и скорбное. Лан писала, что у нее родился мальчик, которого она назвала Виеном, и что брат Хоанга погиб в перестрелке с полицией на ее глазах.
Хоанг остро переживал и потерю брата, и разлуку с женой и сыном. Еще через некоторое время он узнал, что их группа разгромлена. Связь с Лан окончательно оборвалась.
