Берлин спит, и — черт побери! — где-то здесь, возможно, совсем рядом, спит бригаденфюрер Варбург. Где? Легче спросить, чем ответить. Адрес фон Варбурга не числится в справочной книжке, и у меня до сих пор нет ни одной сколько-нибудь путной идеи, как его отыскать. Проще всего, конечно, обратиться непосредственно в РСХА[6], но под каким предлогом? Не явиться же так вот запросто в управление личного состава с крохотной просьбочкой: “Будьте добры, помогите мне встретиться с бригаденфюрером… мы, знаете, ли, жаждем общения друг с другом!”
Я улыбаюсь своим мыслям и тихонечко подсвистываю в такт шагам куплет из “Лили-Марлен”. Славная песенка, жаль только, что СС присвоило ее себе, сделав такой же частью обихода, как рунические знаки и ненависть ко всему неарийскому.
Миновав угловой дом с башенкой на крыше, я сворачиваю на параллельную Рикештрассе и по ней дохожу до конторы. Ночной патруль, дежурящий в подворотне, пропускает меня, не окликнув, и я едва удерживаюсь от глупейшего искушения вернуться и сделать выговор беспечным щупо. Между прочим, СС-гауптшарфюрер Леман так бы и поступил и был бы прав: экие, право, свиньи, болтают меж собой о всякой всячине, нисколько не заботясь о службе! А если бы это не я, а диверсант, сброшенный коварными англичанами, проскользнул у них под носом, что тогда?! Средних лет бес, сидящий во мне, толкает тело назад, тогда как ноги несут его вперед — все медленнее и медленнее, ибо Францу Леману очень не нравится черный четырехместный БМВ, застывший у тротуара прямо возле дверей конторы. И уж совсем не до шуток становится мне, когда из приспущенного окошечка до меня доносятся короткий смешок и вопрос, заданный голосом Цоллера:
— Куда путь держишь, сынок?
Я вскидываю два пальца к козырьку кепи я щелкаю каблуками.
— Ну, ну, — ворчливо говорит Цоллер, высовываясь из машины. — Мы не на параде… Садись-ка сюда, сынок, и передохни с дороги.
Боком, роняя кепи на колени, я втискиваюсь на заднее сиденье, и Цоллер почти тотчас же дает газ.
— Держись за воздух, сынок, — ворчит Цоллер, покручивая баранку. — Что-то, я вижу, ты не слишком радуешься нашей встрече.
— Что вы… Я просто в восторге, — говорю я довольно язвительно. — Куда мы направимся?
— Немножко покатаемся, и все. Ты как, не против?
Я воздерживаюсь от новой колкости и жду продолжения. Проехав метров триста, Цоллер подгоняет машину к тротуару и тормозит. Всем корпусом поворачивается ко мне.
— Закуривай, сынок…
Приняв сигару, я разминаю ее в пальцах. Судя по запаху, она из настоящего табака, а не из капустных листьев.
— Кури, кури… — говорит Цоллер и щелкает зажигалкой. Голубенький огонек высвечивает его обвисшие щеки и толстые губы. — Надеюсь, ты не в претензии, что я перехватил тебя?
— Господин советник изволит шутить?
— Такой уж я есть, — бормочет Цоллер, гася зажигалку. — Обожаю юмор. За что тебя перевели в сторожа?
Вопрос задан быстро и без малейшего перехода. Забыв, что в машине темно, я пожимаю плечами.
— Так уж вышло…
— Вышло? А со мной ты посоветовался?
— Но, господин советник…
— Слушай, сынок, — говорит Цоллер серьезно. — Ей-богу, ты мне по нраву, и я хотел бы, чтобы ты иногда говорил со мной по душам. У тебя есть ум и сметка, но ты мало что смыслишь в некоторых вопросах. Здесь ты младенец… Как все произошло?
Разговор с фон Арвидом в вольном изложении Франца Лемана весьма похож на имевший место, но существенно отличается от него в деталях. Если верить Леману, он сам выпросил у управляющего новое назначение, руководствуясь единственным соображением — получить право ночевать в конторе.
— Ладно, — говорит Цоллер, дослушав меня до конца. — Что сделано, то сделано. Какого ты мнения о фон Арвиде?
Я неопределенно хмыкаю.
— Трудно сказать…
— Правильно, — соглашается Цоллер. Сигара белесо вспыхивает в полумраке. — Никогда не спеши с выводами Вот что, сынок, мы можем на тебя рассчитывать?
— Во всем!
— Я так и думал. Так вот, иногда — понимаешь, иногда — не сочти за труд позвонить мне и поделиться тем, что узнаешь о фон Арвиде. С кем он видится в конторе, о чем говорит и так далее. И обрати, пожалуйста, внимание на корзину для бумаг в его кабинете. Смекаешь?
Итак, меня вербуют в осведомители. По крайней мере пытаются показать, что вербуют. Советник Цоллер, по всей вероятности, сделал выводы из знакомства с Леманом и его досье: исполнителен, не трус, в меру туповат. От такого агента пользы шпик, но зато фон Арвиду не составит труда догадаться, что ночной сторож “стучит” на него в гестапо… Итак, я нужен Цоллеру, чтобы прикрыть кого-то сидящего в конторе и отвести от него подозрения фон Арвида. Но в чем провинился фон Арвид?
Цоллер, словно догадавшись, перегибается ко мне и легонько толкает пятерней в плечо.
— Тебе что-то неясно, сынок? Не стесняйся, спроси.
— Управляющий… — начинаю я.
— Ах вот оно что! Ты прав. Доверять так доверять. Видишь ли, сынок, сам он ни в чем таком не замешан, но брат его, полковник Гассе фон Арвид, участвовал в покушении на фюрера.
— Надеюсь, его того… — быстро вставляю я.
— А вот это не твоего ума дело. Не будь излишне любопытным, сынок, и проживешь до ста лет… Впрочем, что еще тебя интересует? А, сынок?
Что интересует Лемана? Первое: кого гестапо держит возле фон Арвида? Второе: насколько выгодна дружба с Цоллером?.. Ну, с осведомителем, положим, не бог весть как сложно. Сдается мне, что я знаю, где его искать. Что же касается Цоллера, то тут все гадательно. Можно угодить в пожар, да такой, что от Лемана и горстки пепла не останется!.. Ну что ж, рискнем?
— Все понятно! — говорю я твердо. — Спасибо за доверие, господин советник! Хочу заверить господина советника, что он не ошибется во мне.
— Отлично! — говорит Цоллер и включает газ.
Развернувшись, мы тихо едем к конторе. Цоллер, не оглядываясь, сует мне еще одну сигару. Аванс?
— Покорно благодарю, — говорю я и кланяюсь ему в спину. — Когда господин советник прикажет позвонить ему?
Цоллер подруливает к тротуару. Вынимает платок и, высморкавшись, долго вытирает губы.
— Да нет, — говорит он сварливо. — Я, пожалуй, сам тебя найду, если понадобишься. Спокойных сновидений, сынок!
Машина, подмигнув стоп-сигналом, укатывает в дебри ночной улицы и растворяется во мраке, а я остаюсь на тротуаре с пальцами у козырька кепи… Да, Цоллер опасен, и Францу Леману, если только он хочет дожить до седых волос, надо держаться настороже. Машинально я притрагиваюсь к виску и отдергиваю пальцы.
Гудок, еще один и наконец:
— Да, здесь квартира Квинке! Отти, кому я говорю, брось кошку! Это я не вам. Да, да?
— Могу ли я узнать, когда бывает дома фрейлейн Ган? Это Рейнагель, я приехал с фронта.
С недобрым сердцем жду ответа и получаю совсем не тот, что надо.
— Фрейлейн Ган? Она… она вышла на минутку; кажется, в булочную… Господин Рейнагель, какой сюрприз! Лиззи часто вспоминает вас, и я… Вот что, а почему бы вам не приехать к нам? Вы знаете адрес?.. Алло! Я говорю, вы знаете адрес? Вы слышите меня? Алло!..
Сопрано фрау Квинке еще поет в микрофоне, когда я вешаю трубку. “Позвоните завтра в это же время” — вот фраза, означающая, что все благополучно… Стеклянная дверь автомата с дребезгом захлопывается у меня за спиной, и с этим звуком исчезает еще один шанс на получение связи. Тогда, в Париже, адреса, переданные мне человеком Люка, казалось бы, гарантировали выход на Центр. Их было пять: Тиргартен, Моабит, Яговштрассе, Вальдкирхе в Грюневальдском парковом массиве и Лансштрассе (фрейлейн Ган, телефон Далем, 77–09). Скамейка и киоск отпали; доктор Штейнер мертв; телефон, молчавший больше месяца, засвидетельствовал в итоге, что о его существовании надо забыть, и чем скорее, тем лучше.
Может быть, все-таки рискнуть еще разок и прощупать Вальдкирхе? Я, правда, был там дважды и оба раза убеждался, что садик у церкви недосягаем. Легкая зенитная батарея — четыре трофейных “эрликона”, — обосновавшаяся здесь, отгородилась от всех колючей проволокой и двумя часовыми с автоматическими винтовками. Службу у пушек несли мальчишки из учебной команды, но это не только не облегчало положения, но скорее осложняло его, ибо там, где старослужащий готов закрыть глаза на отклонения от устава, новичок упрется столбом, и все тут. Этим гимназистам, одетым в курсантскую форму, очевидно, внушили, что секретность — основа основ службы в вермахте, и они поспешили утыкать все подходы к батарее грозными трафаретами: “Дальше зона. Стой!” и “Назад! Стреляют без оклика!”. Я сунулся было в сад, сделав вид, что ослеп, но часовой, этакий розовенький мальчуган, изо всех сил засвистел в караульную дудку и вызвал начальство — щербатого ефрейтора со значком отличного зенитчика на мундире. Объяснение было недолгим, и мне предложили убраться, что я и сделал под издевательские комментарии юнцов, вылезших на бруствер и считавших воинским долгом высказаться в адрес шпака. Самым мягким из выражений, употребленных защитниками фюрера и национал-социалистской идеи, были “рахитичный краб” и “вонючий недоносок”. Видно, ефрейтор славно потрудился над их образованием.