Он позвонил ей из ближайшего автомата.
— Здравствуйте, товарищ диспетчер.
— Здравствуйте, товарищ Зароков! — Голос у Марии был веселый.
— Как дела?
— Отлично. Только жаль сидеть в помещении в такой день.
— Денек хорош. Кстати, что вы делаете после работы?
— Не знаю. Планов не строила.
— Слушайте, Мария, у меня есть предложение. Вы когда-нибудь на ипподром ходили?
— Нет, не ходила. А что?
— Давайте сходим. Я тоже никогда не был. Говорят, интересно.
— Ну что ж, давайте.
Зароков даже сам не ожидал, что его настолько обрадует согласие Марии.
— Только надо потеплей одеться. Сейчас градусов пять, но это же будет после четырех вечера, мороз прибавится.
Мария отвечала все так же весело:
— Не замерзну.
— Так где прикажете вас ждать?
— Давайте у цирка. Возле телефонов-автоматов.
— Я буду там ровно в четыре…
В четверть пятого они встретились. Зарокова поразил цвет лица Марии. Свежая и румяная. Как будто не она просидела целый день в прокуренной диспетчерской. Ему было очень приятно, что эта миловидная женщина пришла к нему на свидание так охотно.
Зароков остановил такси, заметив по номеру, что машина не из их парка. Через десять минут они были на ипподроме. Он взял билеты на главную трибуну, после недолгих блужданий по переходам они поднялись наверх, туда, где гудела возбужденная толпа. Уже заметно темнело. На кругу перед трибунами включили прожекторы, и они осветили белое поле, белый щит с черными цифрами, и черную ленту дорожки, и столбы. Шел второй заезд. Лошади были где-то на противоположном краю круга.
Они встали у колонны в десятом ряду. Зароков спросил у соседа, как пройти к кассам тотализатора, и, оставив Марию, побежал сделать ставку. Он купил наугад десять билетов в «одинаре» — по полтиннику и десять дублей — по рублю. Когда он брал сдачу, на кругу зазвонил колокол, трибуны взорвались тысячеустым криком, и Зароков поймал себя на том, что он совсем забыл о главной причине, приведшей его сюда, что дух игры, азарт, которым пропитан воздух ипподрома, проник в него и завладел им. И ему показалось унизительным разыгрывать перед Марией комедию. Но это было лишь минутной слабостью. Отойдя от кассы, он стряхнул с себя наваждение.
Мария смотрела на дорожку, где в ожидании нового заезда взад-вперед бегали размашистой рысью лошади, впряженные в крохотные двухколесные коляски, в которых сидели наездники в разноцветных камзолах, и глаза ее блестели.
Зароков, пошутив насчет того, что им, как новичкам, обязательно должно повезти, разделил билеты на две пачки, положил одну в левый карман пальто, другую в правый и сказал, что левая пачка принадлежит Марии, а правая ему.
Дали старт очередному заезду, и трибуны притихли. Зароков держал Марию под руку, искоса поглядывал на нее и молчал.
Снова зазвонил колокол, и трибуны снова взревели и вздохнули. Потом опять очередной заезд. И так повторялось раз семь или восемь. Не разбираясь в механизме тотализатора, Зароков решил не вникать в объявляемые по радио и черными цифрами на белом щите номера выигравших лошадей и величину выигрышей. Он сказал Марии, что они узнают обо всем сразу, когда бега окончатся.
Все здесь было удивительно и для него и для Марии. Но самое удивительное произошло тогда, когда Зароков, снова оставив Марию, спустился к кассам, выплачивавшим выигрыши, и разузнал, по каким билетам платят. Оказывается, ему не придется разыгрывать комедию перед Марией: шесть его билетов — два одинарных и четыре дубля — выиграли! Три билета были из левого кармана, три из правого. Выигрыши были одинаковые, потому что и на четырех дублях и на двух одинарных значились одинаковые ставки — так купил Зароков.
Зароков встал в очередь сначала к одной кассе, получил по одинарным семнадцать рублей, потом в другом окошке, где народу было значительно меньше, получил по дублям, и эта сумма повергла его в изумление: девяносто шесть рублей! Черт его знает, действительно новичкам везет!
На трибуну, где ждала его Мария, Зароков взлетел единым махом.
— Вот! — возбужденно воскликнул он. — Мы выиграли сто тринадцать рублей. Хотите — верьте, хотите — нет. Половина ваша.
Он помахал зажатыми в руке деньгами.
Мария засмеялась, слегка закинув голову, и сказала тихонько:
— Нет, нет! Что вы! Я их не покупала.
— Но это нечестно! — воскликнул Зароков. — Если уж считаться и быть щепетильным, то я вычту из вашей половины стоимость билетов — три рубля. И ваша совесть спокойна.
Но Мария категорически отказалась от денег.
— Лучше идемте отсюда. Я что-то начинаю зябнуть. — Она взяла его под руку, и они пошли по лабиринту переходов.
— Но если вы откажетесь сейчас пойти в ресторан, это будет несправедливо.
Мария сказала:
— В ресторан я с вами пойду.
Это трудно было объяснить, но три часа, проведенные на ипподроме, и два часа в ресторане сблизили их так, словно они знали друг друга с незапамятных времен. Когда вышли, Зароков спросил:
— Почему вы одиноки? Неудачный брак?
— К сожалению. Это длинная история…
— Я провожу вас.
Пошел снег. Крупный, лохматый. И на улицах сразу стало светлее.
Квартира, в которой обосновался Павел Матвеев, состояла из двух смежных, соединенных дверью комнат и маленькой кухни.
По выцветшим, изрядно замасленным обоям трудно было установить, какой рисунок был на них первоначально. Меблировка разномастная. Квартира имела черный ход. Хозяйка, пожилая женщина, которую уже вполне можно было назвать старухой, впрочем очень подтянутая и живая, держалась с Павлом неприветливо и сухо.
На следующий день после той знаменательной встречи явился седовласый Куртис. Павел еще не успел проверить свои карманы и определить, что цело, а что пропало. И был искренне обескуражен, когда Куртис протянул ему бумажный сверток, тряхнув им, как спичечным коробком.
— Брали на сохранение? — спросил Павел.
— Представь себе… Хозяйка твоя могла бы и не вернуть.
Павел пошарил в том кармане, где лежал сверток.
— Тут была еще одна рыжая игрушка, — сказал он рассеянно. — Неужели она вам так понравилась?
Куртис не понял.
— Какая рыжая?
— Ну ладно, я вам дарю ее, маэстро, — сказал Павел. Но, увидев, что Куртис вот-вот обидится, поспешил его успокоить: — Не расстраивайтесь, маэстро. Черт с ней.
Куртис сказал, чтобы Павел пока не выходил на улицу. Без хороших документов нельзя.
— У тебя фотокарточка для документа найдется? — спросил он.
Карточки у Павла не было.
Куртис вынул из кармана крошечный, не больше спичечного коробка, фотоаппарат, поставил Павла против окна и щелкнул несколько раз.
Сказав Павлу: «Ну что ж, живи, отдыхай!», он ушел.
…Было ясно, что завязать с хозяйкой дружбу не удастся. Павел быстро сделал и другое заключение: она неотрывно следила за ним. Когда Павлу надоело дышать свежим воздухом только через форточку, он однажды попытался выйти на улицу. Хозяйка загородила ему дорогу и заявила сухим тихим голосом:
— Вам нельзя выходить.
— А выползать можно?
— Нельзя выходить, — бесстрастно повторила хозяйка.
— Но в чем дело? — крикнул Павел.
— Так велено.
«Чем бы заняться?» — думал Павел, усаживаясь на диван. Он оглядел комнату. На стене над комодом висело несколько фотографий. Павел, сидя на диване, начал их изучать. Вот семейная фотография, на ней изображено пять человек: отец, мать и трое детей. В высокой девушке, обнявшей родителей, едва угадывалась хозяйка квартиры. «Красивая была», — подумал Павел.
С другой фотографии глядели молодая пара и двухлетний мальчик. Была еще фотография уже старой женщины и молодого человека в матросской форме, как видно, матери и сына.
Те порнографические открытки, которые он обнаружил однажды в отсутствие старухи у нее в столе, к семейным фотографиям явно не относились. Можно было только удивляться, с какой стати старушка держит их.
В соседней комнате, куда вела внутренняя дверь, стояли кровать хозяйки, шифоньер и трюмо овальной формы со всевозможными маленькими ящичками и полочками. Против кровати разместился кованый сундук, покрытый домотканым красно-черным ковриком.
Биографию старухи трудно было себе представить. Может быть, думал Павел, у нее в жизни произошла какая-то трагедия. Как говорится, жизнь не получилась, и женщина обозлилась постепенно на весь белый свет. Кто ее знает? Одно только Павел понимал ясно: старуха зависит от Куртиса и потому так предана ему.
Прошло три дня затворнической жизни. Никто больше Павлом не интересовался. Куртис не появлялся.
Впрочем, не это волновало Павла. Больше всего тяготило непривычное безделье, и было противно оттого, что хозяйка, уходя из квартиры, каждый раз с особой тщательностью запирала двери. Павел оказывался тогда на положении заключенного.
