Пауль качнулся в сторону, но устоял. Ударили слева, потом справа. Удары сыпались один за другим, а он стоял. Кровь заливала лицо, и мозг реагировал на каждый удар тугим болезненным толчком. Били долго, остервенело. Гельмут крикнул:
— Стоп!
Пауль остался один среди комнаты. Сквозь кровавый туман проступали неясные очертания трех сбычившихся фигур. Откуда-то издалека донесся голос Гельмута:
— Вопрос первый… Раз…
Били долго. Голос «философа» констатировал с удивлением:
— Не падает, свинья…
А Пауль помнил, как в Бауманском, на занятиях секции бокса, выступая по первому полусреднему весу, выдерживал на тренировках на спор три раунда с Николаем Рыжовым, соседом по комнате в общежитии, державшим первое место по «Буревестнику» в среднем весе, и не только выдерживал, но и порядком изматывал его. Если бы можно было сейчас пустить в ход свое умение. Он бы показал этим сволочам… Но нельзя. Главное — не сорваться. Главное — устоять…
Его все-таки свалили на пол. Били ногами. Он приподнимался на руках, его сбивали ударом сапога. Потом сразу оставили в покое. Он лежал на полу, подвернув под себя левую ногу, и ждал новых ударов, готовясь принять их на плечо. Но его не били. Над ним склонился кто-то, и голос Зауэра сказал:
— Я же говорил… Я помню, как ты сам верещал в свое время, Гельмут. Шеф хотел тебя отправить тогда в охранные войска. Если б не твои кулаки, ты показывал бы сейчас свой класс на поляках. Ладно… Перенесите его в санчасть. Сегодня он должен быть на ногах…
К удивлению всех, Пауль поднялся сам. Качнулся, глянул разбитым глазом в лицо Зауэру:
— За что?
Зауэр похлопал его по плечу.
— Отлично, малыш… Эту процедуру прошли в свое время все, кто сейчас работает в аппарате. Теперь все будет как надо… Твой разговор с Остером слушал сам шеф. Ему понравилось. Теперь ты будешь работать со мной. А теперь иди к столу и подпиши эту бумагу.
Он вынул из папки коричневый листок с хищным орлом на грифе и положил его перед Паулем.
«Клянусь быть верным делу моего фюрера Адольфа Гитлера, беспрекословно выполнять любые приказы рейхсфюрера СС Геринга Гиммлера и партийных функционеров. Клянусь быть преданным до конца идее тысячелетнего рейха и добиваться исполнения ее всеми существующими в природе средствами…»
Клятва эсэсовца. Пауль подписал ее. Стоящий сзади «философ», слюнявя сигаретку в уголке рта, добродушно похлопал его по плечу. Пауль сбросил его руку. Зауэр засмеялся:
— Это волчонок, Хютц… Когда он наденет форму, у тебя могут быть с ним неприятности. Имей это в виду.
Хютц ухмыльнулся и поиграл мускулами. Пауль пошел следом за Зауэром.
Через полчаса в эсэсовской санчасти ему вытатуировали под рукой личный номер и группу крови. Зауэр сказал:
— У тебя номер двенадцать тысяч восемьдесят. Вчера коммунисты убили Вилли Грюна, он в СС с тридцать пятого года. Ему продырявили голову, когда он шел темным переулком. Три пули в лоб. Ты получил его номер, малыш. В рядах СС не должно быть брешей.
Пауля переодели в черный мундир без знаков отличия и повели по длинным коридорам. В полутемной приемной Зауэр что-то шепнул адъютанту, сидевшему за столом. Тот зашел в кабинет и тотчас же вышел.
— Группенфюрер ждет вас!
Первым зашел Зауэр. Он рявкнул басом: «Хайль!» — и вытянулся. Пауль увидел за столом невысокого широколобого человека с бычьей шеей и маленькими глазками. Человек неотрывно глядел на него.
— Фамилия?
— Крейчке!
— Крейчке нет. С сегодняшнего дня ты Пауль Шмидт. Шмидт, понял? Зауэр, три месяца карантина. Подойди сюда, Шмидт!
Пауль подошел. Мюллер встал, взял со стола витой погончик, петлицы со знаками отличия ефрейтора СС и торжественно вручил их Паулю.
— Поздравляю, штурманн Шмидт!
Пауль кивнул головой. Мюллер поморщился.
— Зауэр, научите Шмидта, как полагается отвечать в таких случаях. Идите!
Мюллер отвернулся. Зауэр схватил Пауля за плечо и почти выволок в приемную.
— Скотина! — зашипел он. — Ты что, не знаешь, что нужно кричать: «Хайль!»? Ну, подожди у меня! На карантине я на тебе отыграюсь. Моли бога, что группенфюрер в хорошем настроении, а то уже сейчас ты бы лежал во дворе с пулей в зубах. Вот дубина! Он вздумал изображать из себя дурачка в кабинете начальника всегерманского гестапо!
Потом Пауль писал в нескольких экземплярах свою биографию, оставлял в комнате с зарешеченными окнами отпечатки пальцев. В медпункте ему измерили деревянным циркулем лоб и затылок. Врачи долго подсчитывали что-то, потом один из них что-то сказал настороженно ожидавшему Зауэру. Тот расплылся в улыбке, толкнул Пауля.
— Идем, парень! Ну, теперь ты полноценный член СС. А я, признаться, побаивался сейчас. Уж больно долго шептались эти белохалатники. Вдруг в тебе признали бы неарийца? Что тогда прикажешь делать мне? Ведь это я рекомендовал тебя в СС! Ну, теперь все. Идем ко мне, там я тебе расскажу про твои обязанности. Ты будешь работать в лаборатории «А». Это служба радиоперехвата. Там парни быстро делают карьеру. Жить будешь здесь, в общежитии. Через три месяца тебе разрешат выйти в город. Вот так. А про дом и машину забудь. С этим все.
Когда они оказались в кабинете Зауэра, Пауль спросил унтершарфюрера:
— И я не смогу взять кое-какие свои вещички?
Зауэр подумал.
— Ладно, — сказал он. — Ты мне дашь свои ключи и расскажешь, где и что у тебя. Я сам съезжу и привезу. Раз уж черт связал меня с тобой, сделаю услугу тебе еще раз. Но помни, малыш, теперь я для тебя и папочка, и сам господь бог. Верь мне, малыш, и ты еще поживешь, как не мечтал жить никогда. У тебя будут самые шикарные девочки в Берлине. Ты ведь холостяк? Главное в жизни — сделать верную ставку. Жизнь — это ипподром. Там все лошади одинаковы, но среди них есть и та, которая будет у финиша первой. Я знавал нашего шефа в те времена, когда он был еще никто. Что скрывать, я оказал ему в свое время кой-какие услуги и поплатился за это. Я служил в полиции, малыш, и потерял свое место из-за шефа. Еще полгода назад я стрелял поляков в этой богом забытой Варшаве, а теперь я в центре и скоро, поверь мне, буду шарфюрером. И мне нужны преданные ребята. Я люблю нашу работу, малыш, и хочу иметь около себя с дюжину добрых парней, знающих смысл в этой жизни. Сделай вывод, Крейчке… тьфу, Шмидт!
Пауль кивал головой. Он глядел на Зауэра с обожанием, и унтершарфюрер видел это. Расщедрившись, он протянул ему синий талон.
— Ладно, Шмидт, бери. Так
