Личности, подобные Мильке, нам, россиянам, следует рассматривать не только в историческом аспекте, но и с точки зрения государственной целесообразности, государственной выгоды, как это делают, скажем, американцы. Император Александр III говаривал, что у России нет друзей. Мильке был исключением из этого правила. И дай Бог, чтобы у России когда-либо появились за ее рубежами такие верные и надежные друзья, каким был у Советского Союза Эрих Мильке.
Когда Мари увидела, как эсэсовцы, словно черные тараканы, посыпались из кузова крытого армейского автофургона и гуськом побежали к подъезду ее дома, она поняла, что это конец. Страха не было. К такому варианту развития событий девушка подготовила себя давно, еще в тот день, который граждане стран Бенилюкса назвали концом света. Тогда немцы, наплевав на суверенитет трех карликовых королевств, рванули к Парижу в обход линии Мажино. Танки с черными крестами на броне поползли по средневековым мостовым красавчика Брюсселя. На дворе стояла роскошная весна 1940 года. Буйно цвели каштаны, а сиреневые и розмариновые деревца благоухали прекраснее всех парфюмов мира. Смерть и отчаяние вторглись в это подобие рая нежданно, грозно, нагло…
Мари схватила банку со спиртом и вылила более половины прозрачной жидкости на дрова в камине, сложенные наподобие пионерского костерка. Чиркнула зажигалкой. Загудело синее пламя. Сжечь книгу. Сжечь всю без остатка и как можно скорее! Тонкая книжка была расшита еще в первый день оккупации. Осталось только высыпать листки в огонь. Когда постучали в дверь, девушка уже рвала обложку и по кусочкам бросала ее в камин.
– Кто там? – спросила она совершенно спокойно, не оставляя своего занятия.
– Тайная государственная полиция, – ответили ей с сильным немецким акцентом. – Откройте немедленно!
– Сейчас. Я только надену халат.
Она выплеснула остатки спирта в огонь, быстрым, четко отработанным движением руки извлекла из тайника за каминной трубой пистолет и, сжимая оружие в обеих ладонях, как учил инструктор динамовского тира, стала стрелять. Услышав грязную ругань, вопль и звук, какой производит мешок с мукой, свалившийся с воза, удовлетворенно улыбнулась. Один готов. Отсчитала семь выстрелов и опустила ствол. Последняя пуля себе. Автоматные очереди прошили дверь. Полетели щепки, зазвенели осколки люстры и оконных стекол. Солдаты крушили дверные доски прикладами. У нее оставалось несколько секунд. Мари прижала дуло к виску, зажмурила глаза, прошептала: «Прости, мамочка!» и нажала на спуск…
Носком сапога Геллерт повернул голову девушки так, чтобы лучше рассмотреть ее лицо. «Дура, – подумал он, – имея такую мордашку, можно было найти себе более достойное применение». Геллерт толкнул дверь в смежную комнату и сразу увидел на столе рацию с наушниками, однако радости по поводу ликвидации шпионского гнезда не испытал.
– Обыщите квартиру, – приказал он. – Все документы, блокноты, записные книжки, просто книги – сюда, на стол!
– Яволь, герр хауптштурмфюрер! – рявкнул за его спиной кто-то из унтер-офицеров.
Через полчаса солдаты выложили перед ним телефонный справочник, географический атлас стран Бенилюкса и новенькую Библию – все на французском языке. Больше ничего достойного внимания обнаружено не было. Впрочем, Геллерт почти сразу понял, что девчонка перед своей гибелью уничтожила главную улику – книгу, по которой шифровала разведдонесения для передачи их в эфир, а кому направлялись ее радиограммы, знал один черт. От книги остались кучка пепла да еще сильно обуглившийся кусочек обложки размером три на два сантиметра. Считай, что ничего не осталось.
– Уберите труп, замойте кровь и приведите сюда консьержку, – велел Геллерт.
Консьержка оказалась глуповатой особой неопределенного возраста, насмерть перепуганной произошедшим. Стоило большого труда разговорить ее. Геллерт угостил женщину кофе с коньяком и шоколадом – все это нашлось на кухне разгромленной квартиры, рассказал пару скабрезных анекдотов, вытряхнул на стол из бумажника фотографии своей супруги и малолетних дочурок, а также купюру достоинством в 50 рейхсмарок. Фотографии водворил на место, а деньги оставил. Тут бабу и понесло.
– Господин офицер, – полушепотом рассказывала она, перейдя на доверительный тон, – мадемуазель Мишлен была славной девушкой, но ее мучили разные болезни…
– Что за болезни?
– Страшные головные боли, бессонница, галлюцинации. Я боялась за девчонку. Она была на грани умопомешательства. Мне стало жаль ее. «Мари, – сказала я, – тебе нужен мужчина. Пойди на улицу, возьми себе мужчину. Пусть он поживет у тебя пару недель, и все твои болячки как рукой снимет. Пойми, это зов природы. От него не убежишь». Она засмущалась, залилась краской, но потом решилась, тряхнула своими шикарными кудрями и выпалила: «Я не имею права сходить с ума!» На другой день она привела к себе дезертира, солдата нашей разбитой армии. Я закрыла на это глаза.
– Когда мадемуазель Мишлен сняла эту квартиру?
– Полтора года назад.
Геллерт кивнул. Именно полтора года назад заработал брюссельский передатчик.
– А где она служила?
– Нигде. Отец оставил ей небольшое состояние. Она жила на ренту.
– Как долго оставался у нее этот парень?
– Недели три. Она хорошо кормила его. Ему тут нравилось. И Мари посвежела, похорошела, улыбаться стала. У нее были такие милые ямочки на щеках! Но вчера парень вышел погулять и не пришел. Будто сквозь землю провалился.
Геллерт жестом остановил ее, поскольку дальнейшая судьба парня была ему хорошо известна. Его задержал немецкий патруль. В гестапо он, чтобы выслужиться перед немцами, заложил Мари. Рассказал, что эта странная девица кого-то или что-то прячет в своей квартире. Во всяком случае, одна из комнат у нее всегда на замке. Кроме того, он видел однажды, как она выбросила в мусорное ведро перегоревшую радиолампу, хотя приемника в квартире нет. Сам он связист, и это показалось ему подозрительным.
– Кто дал дезертиру гражданское платье?
– Простите, Бога ради, господин офицер, это были вещи моего покойного мужа. Но кто мог подумать!..
– Хватит! Госпожа…
– Готье.
– Отныне и до скончания века, госпожа Готье, вы будете работать на гестапо.
– Конечно, конечно, господин офицер. Я буду рада служить вам!
– А теперь скажите, какие книги читала Мари Мишлен?
– Она читала утренние газеты.
– Кто был ее исповедником?
– Не знаю. Она посещала какой-то католический храм. Недавно купила Библию. Вот эту.
– Вспомните, госпожа Готье! Может быть, была еще какая-нибудь книга?
– Я частенько заходила к ней поболтать. Но никаких книг… Впрочем, только один раз… Она вышла ко мне из комнаты с книгой в руках. Это была очень старая книга в сафьяновом переплете. Ей, наверное, было лет сто, этой книге. И форма у нее была странная, удлиненная.
– Вы не успели прочесть название?
– Нет. Я и не смогла бы. Это был не французский язык.
– А рисунок на обложке?
– Рисунок был: силуэт человека с большой собакой. Черный мужчина и черная собака.
– Какой породы?!
– Я в этом не разбираюсь, господин офицер. Большая собака.
– Как был одет мужчина?
– Обыкновенно. На нем была круглая шляпа. Больше ничего не помню. Мари тут же унесла книгу и через пару секунд вернулась без нее.
– Госпожа Готье, вы будете информировать нас о любом человеке, который станет справляться насчет Мари Мишлен. Тут пока поживет наша сотрудница. О том, что Мари нет в живых, никому ни слова…
Геллерт шел на доклад к начальству с тяжелым сердцем. Операция по перевербовке русской радистки была провалена. В том, что она была русская, хауптштурмфюрер не сомневался: другие не стреляются, а спокойно идут на сотрудничество. В провале был виноват шеф, недавний партийный бонза, возникший из пивной пены мюнхенских кабаков и не имевший никакого представления о контрразведке. Это он, прочитав показания дезертира, велел немедленно арестовать девчонку в ее квартире. А Мари надо было брать живую, тепленькую, по дороге в продуктовую лавку. Потом уже открывать дверь ее ключиком. То обстоятельство, что гестапо не получило дополнительного канала для продвижения дезинформации в стан потенциального противника, явилось далеко не единственным последствием провала. В сейфах гестапо лежали десятки катушек с записями перехваченных, но не поддающихся расшифровке радиограмм из Брюсселя. Коллеги Геллерта все равно добрались бы до русской. После оккупации Брюсселя их пеленгаторы взяли сначала район, потом квартал, потом дом, где работал проклятый передатчик. Это был очень большой дом. Его жильцы нуждались в тотальной проверке, для чего требовалось время. И если бы не этот идиот-дезертир вместе с идиотом-шефом, то…
Геллерт знал, что штандартенфюрер, как и всякий нормальный начальник, всю вину свалит на него. Так оно и вышло. Нет, шеф не послал его наводить порядок в Польшу, страну, где порядок не может иметь места в принципе в силу исторической предопределенности. Шеф оказался куда более изощренной и утонченной скотиной. Выслушав доклад Геллерта, он, доброжелательно улыбаясь, заявил буквально следующее:
