– Сколько? Черт его знает! Отец много роздал в благотворительных целях, особенно эмигрантам, покупал Кандинского, Шагала, Малевича. Пожалуй, тысяч сто…
– Сто тысяч? Что ж! Это неплохо. Вчера двое черномазых ухлопали в переулке пьяного за пятерку. И старик тратил, выходит, твое наследство, транжирил его, раздавал эмигрантам. Так, так! Сто тысяч! И пожить ты, видать, любишь в свое удовольствие.
– Куда вы гнете, инспектор?
– Посмотри-ка сюда, паренек, – пробасил инспектор и показал Джину на мясистой ладони фото широкоскулого, тонкогубого человека с глазами-пуговицами. – Узнаешь?
– Нет.
– Этот тип пришил твоего старика. Его зовут Лефти Лешаков.
Джин сжал ручки кресла.
– Скажи-ка, парень, где и с кем ты был сегодня между одиннадцатью и полуночью?
Массивная фигура инспектора, его басистый рык и красное, как полицейский фонарь, лицо излучали непреклонную властность, тупую, уверенную в себе силу. Но Джин не привык, чтобы с ним разговаривали таким тоном.
– Знаете что, инспектор? – медленно проговорил Джин, ставя на стол стакан. – Называйте-ка меня лучше мистером. Последний нахал, которого мне пришлось проучить, проглотил почти все свои зубы. За такие слова я заставлю вас проглотить язык. Я ясно выражаюсь?
– Ты, парень, лучше не задирайся со мной и отвечай на мои вопросы. Подними на меня мизинчик – и я заставлю тебя заплатить триста долларов штрафа.
– Я уплачу шестьсот, двину тебя дважды, и тебе придется выйти на пенсию. Мне не нравится твоя рожа, дядя, у нее цвет мороженой говядины.
– Слушай, беби! Думаешь, ты круто сварен, а? Так я тоже не учитель воскресной школы. Таких болтливых задир я много повидал на своем веку. Хочешь, чтобы я увез тебя в участок? О допросе третьей степени слыхал? Я лично больше верю в кусок резинового шланга или бейсбольную биту, чем в детектор лжи. Мне, в сущности, все равно, заговоришь ли ты до или после того, как мои ребята спустят с тебя шкуру. У нас и Кассиус Клей заговорит как миленький! Сам я не стану марать руки. Щенок! Когда ты писал в пеленки, я служил майором Эм-Пи – военной полиции в Корее. Итак, короче и к делу: где и с кем ты был между одиннадцатью и полуночью?
– А ну, убирай отсюда свою задницу, фараон плоскостопый! – вставая, тихо произнес Джин.
«Фараон», «коп» да еще «плоскостопый» – американский полисмен не знает обиднее ругательств. Инспектор О'Лафлин выхватил из плечевой кобуры увесистый «кольт» 45-го калибра. Обрюзгшее лицо налилось кровью. Оскалив почерневшие, кривые зубы, он взял пистолет за дуло и почти нежно позвал:
– Ну иди ко мне, беби! Иди, детка!
Дверь в гостиную вдруг распахнулась, и вошел Лот. Он швырнул на кресло шляпу и плащ.
– Джин! Я все знаю. Это ужасно. Мне не надо говорить тебе, как я…
– Это еще кто такой? – взревел инспектор О'Лафлин, буравя глазами-гвоздиками вошедшего.
– Я не мог улететь, Джин, – продолжал Лот. – К черту все дела! В такой час я должен быть рядом с тобой и Натали. А вы, инспектор, уберите подальше свой утюг. Что вы себе позволяете? – Он подошел к онемевшему и фиолетовому от гнева инспектору, небрежно ткнул ему под нос распластанное на ладони удостоверение и властно добавил: – Советую вам вести себя прилично в доме моих друзей! Кстати, во время убийства мистер был со мной в клубе «Рэйнджерс». Такое алиби вас устраивает?
– Йес, сэр, – промямлил инспектор, поспешно убирая пистолет. – Разумеется, сэр.
– Разумеется, – подтвердил Лот. – Налей мне, Джин, двойную порцию скотча. Где Натали?
В открытую дверь гостиной быстрым шагом вошел Эд, помощник инспектора.
– Инспектор! – сказал он, с трудом подавляя волнение. – Это большое дело! Это дело рук красных!..
Инспектор метнул на него злобный взгляд из-под седых косматых бровей. Поняв этот взгляд как выговор за служебный разговор при посторонних, Эд нервно поправил темный галстук.
– Идите сами послушайте, сэр! Эм-И привел старуху в чувство. Лакки записывает ее слова.
Инспектор грузно зашагал к двери. Видя, что Лот и Джин тоже направились за ним, он повернулся к Джину и проворчал:
– Вам лучше остаться здесь!
– О'кей, инспектор, – вступился Лот, – пусть Джин идет с нами.
Мария Григорьевна лежала на диване, бледная, с восковым лицом. Эм-И убирал в саквояж шприц. Заплаканная Натали стояла перед матерью на коленях и, сдерживая слезы, гладила ее тонкие морщинистые руки в старинных кольцах.
– Какой кошмар! – слабым голосом говорила Мария Григорьевна. – Да, это его фотография!.. И револьвер он держал в левой руке… Этот страшный человек сказал, что он агент «Смерша». Потом зачитал приговор… назвал Павла Николаевича предателем, упомянул графа Вонсяцкого… и стал стрелять…
Инспектор машинально закурил сигару, но Лот вынул ее у него изо рта, затушил в пепельнице.
– Здесь нельзя курить, – коротко бросил он.
– Да, да! Извините, сэр! – пробормотал тот, багровея.
Инспектор прочитал записи Лакки, задал Марии Григорьевне несколько вопросов и, набросив на руку носовой платок, поднял телефонную трубку.
– Оператор! Гринич – пять – пятнадцать – двадцать пять.
В трубке раздался внятный и четкий голос:
– Федеральное бюро расследований. Можем ли мы вам помочь?
– Говорит инспектор полиции О'Лафлин. Тут убийство по вашей части. – В трубке щелкнуло: на том конце провода включили магнитофон. – Советую немедленно прислать сюда людей, 17, Ист 13-я улица. Убит русский эмигрант Павел Гринев. На подозрении другой русский эмигрант – Лефти Лешаков. Полиция уже ведет розыск. Возможно, это большое дело, очень большое. Мы вас ждем.
Глава третья
Русские похороны в Нью-Йорке
(Перевод В. А.)
Был мглистый, дождливый денек. От влажного дыхания сонного океана было душно, как в русской бане. Августовская жара доходила до 80 градусов.[3] По белому, розовому, черному мрамору мавзолеев и склепов, по бронзовым ликам царя Назаретского и пресвятой богородицы текли слезы дождя. Убегающие в туманную даль сталагмиты надгробных памятников напоминали небоскребы нижнего Манхэттена, когда на них смотришь из устья Гудзона. Таким много лет назад увидел Нью-Йорк с «Острова слез» русский эмигрант Павел Николаевич Гринев.
А теперь Павел Николаевич лежал в стальном, обитом черным бархатом гробу длиною в шесть с половиной футов, рядом с зияющей в каменистой земле ямой, вырытой экскаватором.
– Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней… – гундосил отец Пафнутий.
Мария Григорьевна, конечно, не могла приехать на похороны мужа. Врач сказал, что ей придется пролежать в постели по меньшей мере еще месяц. Пуля прошла сквозь мягкие ткани плеча. «Вас спас господь», – сказал Марии Григорьевне их семейный врач, старенький Папий Папиевич, эмигрант из Одессы, первым, еще в Париже, принявший младенца Евгения из рук французской акушерки. Но Джину он сказал наедине по-русски: «У твоей матушки тяжелый психический шок, Женечка. Ты ведь теперь сам без пяти минут эскулапом стал, понимаешь, что матери нужен покой. Абсолютный покой! При ее гипертонии возможен криз. Все заботы о погребении Павла Николаевича, царство ему небесное, добрейший был человек, тебе, Женечка, придется взять на себя. И вот что: прежде всего ты должен выбрать погребальное бюро. Будь я американский доктор, я сам, как ваш врач, рекомендовал бы вашей семье погребальщика и получил бы за это от него комиссионные. Но ведь мы русские люди, Женечка, свои люди, вы для меня все давно родные. Вот, возьми газетку, посмотри объявление…»
Впервые столкнувшись с похоронным бизнесом, Джин обрадовался тому, что и в этом наполовину потустороннем мире господствует американский сервис. Безукоризненные джентльмены в черном с траурно-музыкальными голосами и обаятельными манерами из кожи вон лезли, чтобы снять все тяготы с его плеч и переложить их на свои. Вежливо, оперативно, ненавязчиво позаботились они обо всех этих могильно-кладбищенских кошмарах в духе Эдгара По и Амброза Бирса, от которых Джина мороз по коже пробирал.
Русские эмигранты в Нью-Йорке обычно обращаются к одному из двух русских владельцев крупнейших погребальных бюро в этом городе. Первым в газете «Русский голос» Джин увидел следующее объявление:
РУССКОЕ ПОГРЕБАЛЬНОЕ БЮРО Ф. ВОЛЫНИНА
Обслуживание с исключительным вниманием и достоинством, столь необходимыми в этих случаях.
123, Ист 7-я улица, Нью-Йорк. 3, Н.-Й. Тел. ГР 5-1437.
Однако он решил обратиться к другому бюро:
ПОХОРОННОЕ БЮРО (АНДЕРТЭЙКЕР) ПЕТР ЯРЕМА
Русский погребальщик.
Лучшие похороны и за самую дешевую цену в Манхэттене, Бронксе и Бруклине.
129, Ист 7-я улица, Нью-Йорк-сити. Телефон ОРчард 4-2568.
Решил он так потому, что вспомнил, как совсем недавно, читая за завтраком газеты, отец скользнул взглядом по объявлению Яремы и пошутил:
