— Не довелось, — сокрушенно покачал головой Закатов.
Где-то там, в зрительном зале, оркестр исполнял что-то красивое и торжественное, однако сквозь стены проникал лишь тревожный рокот ударных инструментов.
— Вот так всегда: война, политика, работа… опять война, а жизнь проходит мимо. Можно даже сказать, уже прошла.
— Что значит — проходит, уважаемый? Что значит — прошла? Вслед за молодостью у мужчины, как известно, наступает зрелость. А старость… Вряд ли наши многочисленные враги предоставят нам с вами возможность узнать, что же это за штука — старость.
Ахмед Закатов улыбнулся — очень скупо, одними губами:
— Враги, да… враги… Знаете, как один умный человек говорил? Он говорил: «Господи, спаси меня от друзей, а с врагами я как-нибудь сам справлюсь!»
— Золотые слова… — покачал головой собеседник.
И тот, и другой могли привести массу примеров того, как причудливо трансформируются под горным кавказским солнцем привычные, казалось бы, понятия: друг, враг, измена, выгода…
Например, оба едва ли не из первых уст знали историю о том, как наряд ОМОНа задержал в зоне боевых действий двух подозрительных бородачей без документов. Сговориться удалось по-божески: всего за тысячу долларов и пять миллионов российских рублей по тогдашнему курсу боевиков отпустили восвояси. Но то ли жадность их обуяла, то ли просто стало — слю-шай! — обидно… Словом, дети гор пришли к родственникам, в республиканскую прокуратуру, созданную из Москвы, но укомплектованную местными кадрами. Там у них с радостью приняли заявление, все показательно оформили, выписали постановления на задержание омоновцев… и отправили гонца к подполковнику, командиру сводного отряда. Отправили не с лихим конвоем военной комендатуры, а с выгодным коммерческим предложением — выкупить дурно пахнущие документы всего за пятнадцать миллионов!
И подполковник заплатил. Не сам, конечно: что-то вернули «виновники торжества», что-то пришлось взять из казенных, выделенных на скудное милицейское пропитание сумм… А как прикажете поступить? Мог получиться показательный процесс, а туп столичная комиссия, пресса…
Карьера дороже!
А прибыль местные товарищи между собой поделили по-честному — долю пострадавшим боевикам, долю в прокуратуру… Еще и с наваром остались.
Играть словами, впрочем, можно было еще очень долго — следовало переходить к делу.
— Послушайте тогда еще одну умную мысль. Вот ваш писатель Тургенев еще сто пятьдесят лет назад сказал: русский за границей — если не шпион, то дурак! На дурака ты вроде не похож…
— А я не русский, — мгновенно отреагировал собеседник. — Я по паспорту — украинец…
— Смешно, — оценил его ответ Закатов. — Так чего же вам все-таки надо?
— Мне нужны деньги.
— Попросите у вашего… друга.
— Мне нужно много денег.
— Попросите у ваших английских друзей.
— Вряд ли они заплатят мне столько, сколько я хочу. Нет, конечно, англичане заинтересуются, однако… однако я почему-то посчитал более правильным и разумным обратиться в первую очередь именно к вам — и к вашим… хозяевам, уважаемый господин Закатов.
* * *
Собачка была какой-то неопределенной породы — во всяком случае, Стивен Ремингтон затруднился бы сказать что-то конкретное о ее родителях. Немного от спаниеля, немного от лохматого карманного шпица… Хвост колечком и длинная, с подпалинами, черная шерсть на боках.
Кинолог, парень в новеньком форменном комбинезоне, отдал команду и щелкнул карабином поводка. Чувствовалось, что волнуются оба — и он, и его четвероногая подопечная.
— Легендарная сука! — прокомментировал над ухом мистера Ремингтона чей-то голос по-английски, но с отчетливым местным, эстонским, акцентом.
Собака тем временем двинулась в указанном направлении.
На большой деревянной скамье с поломанной спинкой расположилась компания откровенно асоциальной ориентации — какие-то волосатики неопределенного пола и возраста, парни в коже с заклепками, татуированные девицы. В общей сложности человек десять. И вели они себя соответственно принятым в этой среде представлениям о свободе: сладковатый дымок, дешевое пойло в бутылках, пластиковые стаканы и закуска не первой свежести…
Трава вокруг них была до неприличия изгажена плевками и окурками.
Пока собака преодолевала расстояние до скамейки, рядом с компанией уже остановился полицейский «форд». Еще один патрульный наряд, пеший, перекрыл потенциальным правонарушителям пути возможного бегства.
С места, где стоял Ремингтон, расслышать содержание разговора представителей власти с молодежью оказалось практически невозможно. Но и без того суть диалога сомнения не вызывала: полицейские требовали документы, а в ответ наталкивались на искреннее возмущение граждан, уже начавших привыкать к демократическим свободам.
Подбежала собака… Поначалу вид ее вызвал только ухмылки и некоторое снисходительное оживление: кто-то громко, в расчете на испуг, выкрикнул непонятную гадость, кто-то расчетливо выпустил в нос четвероногому существу струю дыма.
Но на собаку все это, кажется, не произвело ни малейшего впечатления. Деловито, сосредоточенно обежав подозрительную компанию, она даже для верности протиснулась между двумя потрепанными рейверскими рюкзаками, но вдруг замерла рядом с обычной дорожной сумкой на длинном кожаном ремешке.
Села. Подняла морду к небу и коротко тявкнула.
За долю секунды обстановка переменилась. Под прицелом полицейских пистолетов задержанные нехотя, но довольно дисциплинированно улеглись на траву — недовольными физиономиями прямо в грязь. Тех, кто не очень спешил, без особых церемонии поторопили дубинкой.
Подождали кинолога… Подошедший вместе с ним детектив в штатском ласково потрепал по загривку четвероногую помощницу и переставил находку так, чтобы всем было видно. Расстегнув молнию, он извлек на свет божий в числе прочего большую банку с этикеткой всемирно известного растворимого кофе…
Собака опять утвердительно тявкнула. Детектив подцепил лезвием перочинного ножа крышку, перевернул банку и хорошенько потряс ее. Оттуда выпал полиэтиленовый пакет чуть больше того, что выдают в фирменных поездах дальнего следования для гигиенических целей.
Только вместо салфетки и мыла в нем находился белый, похожий на мел порошок.
— Учтите, во всех сумках размещены сильно пахнущие продукты! — послышался за спиной мистера Ремингтона тот же, что и раньше, негромкий голос. — Различный перец, листовой табак… чеснок. — Подбирая последнее слово по-английски, говорящий чуть-чуть замешкался: — Да, правильно — чеснок!
— А как теперь доказать принадлежность наркотиков? Все задержанные станут отпираться. Может получиться так, что у вас будет товар без владельца… — Несмотря на значительное расстояние до места действия, Ремингтон старался говорить почти шепотом.
— Во-первых, они будут допрошены по отдельности… и кто-то обязательно даст показания. Кроме того, перед вокзалами обычно ведется негласная видеосъемка, на которой зафиксировано, кто именно и с какими вещами появился.
— Очень хорошо!
Тем временем задержанных уже начали довольно бесцеремонно обыскивать и сажать в подошедший автобус без опознавательных знаков, но с кокетливыми занавесочками на окнах.
— Жестко работаете.
— Иначе нельзя, мистер Ремингтон.
Заплеванный пятачок перед серым кирпичным бараком, призванным изображать транспортный терминал, опустел.
— Живописное место.
— Да, это тоже часть нашей истории…
На показательные выступления прессу, участников и гостей международного семинара «Проблемы транснациональной организованной преступности, противодействия терроризму и незаконному обороту радиоактивных веществ» вывезли за город, на территорию заброшенной колонии. В Советском Союзе эта колония считалась одним из крупнейших в стране исправительно-трудовых учреждений — несколько тысяч заключенных из года в год, несколько десятилетий подряд, добывали из местных карьеров балтийский гранит и дробили его для промышленных нужд народного хозяйства. После распада СССР исправительно-трудовую колонию, как наследие мрачного прошлого, решительно расформировали, производство пришло в упадок, так что о былых его масштабах напоминали теперь только огромные горы щебня, закрывающие горизонт и заметные на расстоянии в несколько километров.
