Марк потянул Филипса за руку.
— Потише, приятель. Спокойнее. Чем медленнее мы поедем, тем лучше это будет выглядеть.
Полицейские машины и пешие полицейские хлынули в район железнодорожных складов со стороны Хьюстон-стрит, и через минуту «форд» остановил офицер на мотоцикле. Филипс показал ему специальный пропуск, и офицер, включив сирену, поехал впереди и вывел их на Хьюстон-стрит к самому путепроводу, возле которого помахал им рукой и помчался обратно. На дороге, ведущей из города, машин было мало, и Филипс, прибавив скорость, стал в крайний левый ряд, свернул на бульвар Зэм, затем на шоссе Торнтон и выбрался за город. Эрнесто немного отдышался, и щеки его снова порозовели. Бросив восхищенный взгляд на задремавшего Леона, он произнес:
— Era una maravilla. Он был великолепен.
До аэропорта Райт-Филд в округе Ван-Зенди они ехали час, почти все время со скоростью около восьмидесяти миль. Леон продолжал спать, а Эрнесто напевал какую-то испанскую песенку, затем внезапно высунулся из окна, и его вырвало. Марк думал о безоблачном, счастливом будущем, которое его ожидало. В воротах аэропорта Филипс показал пропуск, и они въехали на бетонированную площадку перед ангарами. «Бичкрофт» стоял в двухстах ярдах, но Моргана не было видно. Этот всегда оживленный аэропорт сейчас был странно пустынным. Из-за груды мешков с удобрениями вышел человек в форме охранника и направился к ним, играя цепочкой свистка.
— Не видели пилота с этого самолета? — крикнул Марк.
— Он пошел вон туда, в контору. Сейчас вернется. Какие последние новости из Далласа?
— Мы из Остина. Только что приехали.
— Слышали? Президента застрелили.
— Слышали.
— И жену тоже. И, кажется, еще пару человек, которые были с ним в машине. Какой-то сумасшедший с пулеметом. Я считаю, что поделом ему. Мы здесь не слишком-то опечалены.
— Поехали в контору, — сказал Марк Филипсу. — Что этот сукин сын затеял? Они подъехали к служебному входу, и Марк вбежал в контору. В первой комнате, шатаясь и держась Друг за друга, стояли три человека с бутылками пива в руках. Из бара доносился бессмысленный смех, крики «ура» и нестройное пение. Войдя, Марк увидел какого-то человека, отплясывавшего мексиканский танец вокруг брошенной на пол шляпы. Другой, обхватив его за плечи, всовывал ему в руку стакан. Человек с крупным мясистым лицом техасца обнимал бармена. Еще один держал плакат, на котором была изображена голова президента анфас и в профиль, а внизу написано:
РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПО ОБВИНЕНИЮ В ИЗМЕНЕ СОЕДИНЕННЫМ ШТАТАМ.
Марк выбежал под пьяный смех, похожий на зловещие крики тропических птиц, и бросился сначала в одну комнату, затем в другую. Наконец, в дверях мужского туалета он увидел качающегося Моргана, схватил его за плечи и заглянул в лицо. Под мальчишескими глазами были красноватые пятна, а по лицу расползлась бессмысленная улыбка.
— Где тебя черт носит? — сказал Марк. — Кто тебе разрешил оставить самолет? Колени Моргана подогнулись, лицо его оказалось на уровне груди Марка.
— Я все время был там, как вы велели. Я спал. Потом подошли какие-то ребята и позвали с ними выпить на радостях.
— И ты пошел. Сколько ты выпил?
— Наверно, две рюмки виски со льдом. Чтобы отметить вместе с ребятами. Один парень сказал, что покараулит «бич».
— Ты нализался, как свинья, — сказал Марк. — Наверно, тебе чего-нибудь подсыпали. Пошли отсюда. — Он схватил Моргана под руку, чтобы помочь ему удержаться на ногах, и вывел из здания. — О чем ты с этими парнями разговаривал? Ты рассказал им что-нибудь о себе или о нас?
— Ничего я не рассказывал. Возможно, я и сказал, что мы летим в Хьюстон, но больше ничего. Не помню. Если кто-нибудь спросил, может, я и ответил.
— Значит, сказал, да? Ты записал в журнале аэропорта, что летишь в Литл-Рок, а говоришь им, что в Хьюстон! Сначала ты оставляешь самолет, затем делаешь вторую глупость. Ты что, думаешь, они такие же идиоты, как ты? Ведь кто-то непременно начнет интересоваться, что здесь происходило. Они сейчас позвонят в Хьюстон, и нам там подготовят торжественную встречу.
— Да эти ребята и не слушали, что им говорят. Президента подстрелили, и они веселились. Они были счастливы, как будто это самое радостное событие в их жизни. Меня из вежливости спрашивают, куда мы летим, а я из вежливости отвечаю. Когда с кем-нибудь пьешь, всегда так бывает.
— Идиот! — сказал Марк. — Федеральная полиция уже ждет нас в Хьюстоне. Они объявят всеобщий розыск.
Один шанс из четырех, подумал Марк, что именно так и будет. Он остановился и повернул Моргана лицом к себе.
— Слушай, у тебя хватит горючего, чтобы лететь сразу в Матаморос, не садясь в Хьюстоне?
Морган думал; лицо его напряглось.
— Да-а, — сказал он через минуту. — Хватит, если полетим прямо через Мексиканский залив, а не вдоль побережья.
«Другого выхода нет», — думал Марк. Он собирался расстаться с Морганом и остальными в Хьюстоне и лететь первым самолетом в Нью-Йорк, но теперь этот план неосуществим. Теперь он вернется вместе с ними на маленький аэродром возле Матамороса. Задержится еще на пять-шесть часов, ну и что? «Как бы там ни было, — убеждал он себя, — завтра я все равно буду в Бостоне».
* * *
Под ними, как прожилки на крыле бабочки, расстилалась дельта реки Бразос. Марк сидел на переднем пассажирском месте, немного правее уже протрезвевшего Моргана. Леон снова заснул, на лице его было выражение безмятежной усталости, иногда сменявшееся судорожной улыбкой. Эрнесто бормотал себе под нос какие-то мексиканские стихи и крестился всякий раз, как самолет попадал в воздушную яму. Они пролетели Хьюстон, впереди темнел Мексиканский залив. Солнце уже готовилось исчезнуть за горизонтом где-то в районе Корпус-Кристи, над которым, словно голубой дым, висела раскаленная мгла. Все шло как будто нормально. Пролетая над Хьюстоном, Морган сделал жест в сторону приборов и поднял вверх большой палец, чтобы заверить Марка, что горючего вполне достаточно.
Операция была выполнена — последняя операция такого рода для Марка. Внезапно он почувствовал себя опустошенным, как поэт, у которого пропало вдохновение. Иссякло какое-то таинственное вещество, вырабатываемое его организмом и до сих пор защищавшее его от страха. Исчезла холодная веселость, которую он испытывал при уничтожении марокканцев и позже, когда он лично возглавлял ликвидацию шайки Мессины, и еще совсем недавно, когда он был свидетелем смерти Кобболда. В Далласе он был спокоен, но угрюм, точно человек, потерявший свое призвание. Это был первый признак внутреннего протеста. В нем что-то сломалось; он больше не был самим собой.
Спина, который ждет их на маленьком аэродроме, будет удивлен и рад, увидев его снова. Наверное, он возобновит свои уговоры, но Марк тактично откажется.
Он испытывал новое ощущение свободы, но вместе с ней пришло и чувство какой-то опустошенности и подавленности. В течение двадцати лет он подчинялся такой жесточайшей дисциплине, какой не существует ни в одной армии мира. Он был солдатом ударных войск, беспрекословно выполнявшим приказы своих командиров, слепо преданным делу. Теперь он оказался один, потому что отрубил себя от них. Перебирая прошлое, Марк понял, что поворотный момент наступил, когда он узнал, что в благодарность за услугу Дон К, отдал его в распоряжение Брэдли, поставив всю его семью под угрозу вендетты, в конечном счете приведшей к смерти Паоло. Божество померкло. Потеряв веру в него, а вместе с ней в неясно очерченные правила кодекса чести, выполнению которых он отдавал все свои силы, он одновременно лишился и веры в себя.
Спина тоже чувствовал разочарование. Оба они — Марк понимал это — были низведены до положения наемников. То, что делалось, не имело ничего общего с кодексом, на верность которому они присягали. Это была сделка, контракт, причем один из самых невыгодных. Роль Спины заключалась в том, чтобы заставить замолчать многие голоса: в найме специалистов-ликвидаторов, в подкупе полицейских, политических деятелей и судей, в подготовке грандиозного обмана всей нации. Пусть он справляется с этим один. Что-то в этой приближавшейся ripulitura напомнило Марку статью в «Ридерс дайджест» о фараоне, которого похоронили вместе с его сокровищами; после этого все, кто строил в гробнице тайник, были задушены палачом, а потом задушили и самого палача.
Его голова склонилась на грудь. Через несколько секунд он задремал, и ему приснилось, что он разговаривает с Терезой по телефону. «Я уже в пути. Arrive subito»[50].
Ее голос был далеко-далеко — какой-то безжизненный и убитый горем; «Tu non arrivi mai. Addio»[51].
Марк все еще держал в руке трубку, что-то возражая, хотя на том конце провода уже наступило молчание. Он вздрогнул и проснулся. Плохо закрепленные предметы в кабине громко дребезжали; Морган обернулся и взглядом показал на привязные ремни.
Пристегивая ремни, Марк в иллюминаторе увидел облака; их верхушки, освещенные заходящим солнцем, поднимались высоко в небо. «Бичкрофт» на полной скорости набирал высоту, оставляя позади себя шлейф выхлопных газов. Блестящие облака, гладкие и розовые, как тела молодых девушек, проносились под ними, но вдруг небо исчезло, и они стремительно полетели вниз. Привязные ремни Эрнесто лопнули, он вылетел из кресла, ударился головой о потолок и с открытым ртом упал на пол. Леон извергал потоки рвоты, а Морган, спокойный и собранный перед лицом возникшего чрезвычайного положения, мастерски овладел машиной и, найдя в облаках разрыв, выбрался в спокойные воздушные слои. Внизу под ними, словно мягко поблескивающая гранитная мостовая, расстилалось море, а на востоке в сгущающейся синеве ночи маячила бледная полоска мексиканского побережья.
