Через каждые пять километров Евдокимов вопросительно взглядывал на милиционера-орудовца, в ответ тот слегка кивал, и Евдокимов уверенно ехал дальше.
Но когда он поравнялся с дорожным столбиком, отмечавшим семьдесят пятый километр, милиционер в ответ на его взгляд отрицательно покачал головой.
Надо было поворачивать обратно. На протяжении последних пяти километров от шоссе отходили три проселочные дороги, но только на одной из них был заметен свежий след легковой машины. Ясно, что Эджвуд свернул сюда.
Евдокимов захватил с собой короткие охотничьи лыжи.
Он вылез, приказал шоферу доехать до ближайшей деревни и там его ждать, а сам сошел с шоссе, надел лыжи и пошел прямо по снегу, по обочине дороги. Чуть подальше он углубился в лес, стараясь держаться поближе к кустам, и шел наклонясь, готовый в любой момент нырнуть за молодую ель или куст можжевельника.
Он чувствовал себя, как на фронте, в разведке; его задачей было выследить противника и не обнаружить себя. Он сделал большой крюк и подумал даже, что заблудился, как вдруг из глубины леса сквозь решетчатый переплет заиндевелых ветвей увидел знакомую машину.
Евдокимов пригнулся еще ниже, осторожно отошел в сторону и спрятался за невысокой пушистой елкой.
Эджвуд и Галина стояли у машины. Они что-то долго копались возле нее, то и дело заглядывали в машину.
Евдокимов не видел, как они закусывали, но зато отлично видел, как они поцеловались. Он опять неодобрительно подумал о Галине: «Испорченная девка! Можно ли на нее положиться?»
Наконец они надели лыжи и пошли.
Куда? Далеко ли?
Евдокимов засек время. Два часа пятьдесят четыре минуты. До пяти далеко… Сумеет ли Галина выполнить поручение?
Евдокимов вышел на дорогу. Подошел к машине. Подергал дверцу.
Машина оказалась запертой на ключ. Эджвуд — человек осторожный.
Евдокимов попытался открыть замок.
Собственно говоря, он не имел права этого делать. Эджвуд пользовался дипломатическим иммунитетом. Его нельзя было арестовать, нельзя было обыскивать ни его, ни занимаемое им помещение. Автомобиль тоже мог считаться помещением. Застань Эджвуд Евдокимова в своей машине, мог бы произойти скандал. Проще всего было тогда притвориться обыкновенным воришкой. Но, к сожалению, они были знакомы. Вернись сейчас Эджвуд к машине, Евдокимов выглядел бы достаточно глупо…
Но машина представляла немалый интерес. И Евдокимов был уверен, что если даже Эджвуд обнаружит, что кто-то покопался в машине, он не станет этого разглашать, ему это будет невыгодно.
Евдокимов поковырял в скважине. Замок, конечно, поддался. При некоторой ловкости и навыке это не составляло большого труда.
Евдокимов открыл дверцу, влез в машину и принялся за осмотр.
На закрытой полочке, справа от шофера, находились небольшой фотоаппарат — все-таки он возит его с собой — и пистолет; и пистолет, и фотоаппарат были заряжены.
На заднем сиденье лежал чемодан, на полу валялась меховая полость для ног.
Евдокимов открыл чемодан, это оказался погребец с провизией. Холодная курица, паштет, сухие бисквиты, шоколад.
Евдокимов позавидовал Эджвуду. Сам он не так предусмотрителен, а не мешало бы захватить пару бутербродов. Фляга тоже наполнена. Евдокимов отвинтил крышку. Пригубил. Коньяк. Тоже неплохо.
«Иностранцы предусмотрительны по части всяких удобств, — подумал Евдокимов, — а мы, русские, всегда о себе забываем».
Он поднял заднее сиденье. Ого, это было уже интереснее! Коротковолновая радиостанция! Рискнуть или не рискнуть? Говорят, риск — благородное дело. Он рискнул.
Наладил радиостанцию, поднял антенну, настроился на указанную Анохиным волну…
Ждать было томительно. Он вышел на дорогу, погулял. Снова посидел в машине. Снова погулял…
Он много раз смотрел на часы, пока упрямая короткая стрелка не начала приближаться к пяти.
Вот наконец… Пять часов! Пять минут шестого… Восемь минут шестого… Ого!
«Любимый город… Любимый город…»
Очень приятно, здравствуйте!
«Перехожу на прием… Перехожу на прием…»
Переходите, пожалуйста!
Отвечать или не отвечать?
Было очень соблазнительно поговорить с этим «радиолюбителем…» Но это было больше чем рискованно.
Завтра Эджвуд свяжется с ним и узнает, что в его отсутствие кто-то пользовался радиостанцией…
Нет, отвечать нельзя.
Конечно, неплохо бы выдать себя за Эджвуда и попытаться выяснить, что замышляют вражеские лазутчики.
Соблазн был велик, но такая игра могла все сорвать…
А тот зовет, зовет…
«Любимый город… Любимый город…»
Надрывайся сколько тебе угодно!
Вот почему мистер Эджвуд так любит загородные прогулки.
Значит, время и волна остались те же, которые знал Анохин, но изменился день: вместо пятницы вторник.
Главное выяснено! Это была радиостанция ограниченного радиуса действия. Наблюдателям трудно было бы запеленговать этот автомобиль. Сигналы Эджвуда мог принять лишь человек, находящийся где-нибудь совсем поблизости от него… Это была ловкая мистификация! Агенты Эджвуда воображали, что ведут переговоры с какой-то постоянно действующей и мощной радиостанцией, засекреченной от органов государственной безопасности, в то время как на самом деле Эджвуд играл с ними чуть ли не в детский телефон…
Да, трудно было запеленговать такую станцию, ее легче было найти, настигая Эджвуда на лыжах, как это и сделал Евдокимов…
Теперь можно было уходить. Выключить радиостанцию, замести все следы и уходить. Галина и Эджвуд могут возвратиться… Нет, не такая она дура, слово свое она сдержала.
Евдокимов запер дверцу и отошел от машины.
Почти совсем стемнело. Сизые тени крались меж деревьев. Деревья сделались выше. Наплывала зимняя ночь.
В течение нескольких дней в окнах квартиры мистера Эджвуда цветы не появлялись… И вот, наконец, в его окне опять заалели розы. Евдокимову сообщили об этом немедленно.
— Опять.
— Розы?
— Да, появились минут пятнадцать назад.
— Благодарю и прошу смотреть во все глаза.
Для кого они появились? Трудно было допустить, что Жадов осмелится появиться в кафе еще раз…
Это было бы слишком рискованно!
Но для кого-то все-таки розы появились?…
Евдокимов позвонил Галине.
— Ах, Дмитрий Степанович? — удивилась она. — А я думала, вы мне больше не позвоните…
Она разговаривала с Евдокимовым совсем иначе, чем прежде. Куда только исчезло ее жеманство!
— Вы никуда не собираетесь сегодня вечером со своим Робертом? — спросил он.
— Нет, — отозвалась она довольно-таки огорченно. — После последней прогулки он мне не звонил.
— Не звонил? — удивился, в свою очередь, Евдокимов. — С его стороны это просто невежливо.
— Почему? — удивилась тогда Галина. — Вероятно, он чем-нибудь занят.
— Чем-нибудь он, конечно, занят, — согласился Евдокимов. — Но, сколько мне помнится, у вас произошло что-то с ногой, и элементарная вежливость обязывала его осведомиться о здоровье своей дамы.
— Ах, вот вы о чем… — Галина вздохнула. — Я и забыла об этом…
— Вы, конечно, могли забыть, — заметил Евдокимов. — Но Эджвуду следовало помнить…
Ни одна девушка не испытывает удовольствия, когда подчеркивают невнимание к ней ее поклонника, хотя бы он и был не слишком даже ей приятен.
Галина уклонилась от дальнейшего обсуждения поведения Эджвуда.
— Вам что-нибудь нужно от меня, Дмитрий Степанович? — спросила она.
— Мне хочется, чтобы вы пошли сегодня с Эджвудом в кафе на улице Горького, — сказал он. — И пригласили меня.
— А разве Роберт собирается туда? — спросила Галина.
Судя по ее голосу, она ничего не имела против этого предложения.
— Это мне неизвестно, — сказал Евдокимов. — Но вы бы могли позвонить, узнать и даже пригласить его, не упоминая, конечно, моего имени.
— Хорошо, я это сделаю, — немедленно согласилась Галина.
— Сделайте это сейчас, — сказал Евдокимов. — Минут через двадцать я снова позвоню вам.
Он так и сделал.
— Ну что? — осведомился он.
— Роберт говорит, что он занят, — сказала Галина.
Она была как будто чем-то обескуражена.
— Он вам больше ничего не сказал? — спросил Евдокимов.
— Он вообще был очень нелюбезен, — призналась Галина. — Говорит, что вообще не хочет меня видеть…
— Надеюсь, вы не слишком огорчены? — любезно осведомился Евдокимов. — В таком случае я приглашаю вас.
— В кафе? — удивилась Галина.
— Именно! — сказал Евдокимов. — Часов в семь я за вами заеду…
Евдокимов мало верил в то, что на этот раз Жадов рискнет появиться в кафе, но на случай, если у него все же хватит наглости прийти, Евдокимов решил не оставлять его на свободе.
