Матис выключил радио и махнул рукой на прощание. Дверь захлопнулась, в комнате стало тихо. Бонд сел к окну и почувствовал радость оттого, что еще жив.
Позже, когда Бонд уже допивал порцию неразбавленного виски со льдом и с удовольствием смотрел на поднос с паштетом и лангустом под майонезом, который только что поставил перед ним официант, зазвонил телефон.
— Это Линд, — девушка говорила взволнованно и тихо. — С вами все в порядке?
— Да, вполне.
— Я рада. И пожалуйста, берегите себя.
Она повесила трубку.
Несколько секунд Бонд размышлял над этим звонком, затем взял нож и выбрал самый толстый кусок поджаренного хлеба.
«С их стороны на двоих меньше, — подумал он, — а с моей — на одного больше. Неплохое начало».
Он опустил нож в стакан с горячей водой, стоящий рядом с горшочком из страсбургского фарфора, и отметил про себя, что следует удвоить чаевые официанту за этот прекрасный паштет.
Бонд был настроен сесть за игру, которая могла затянуться почти на всю ночь, бодрым и хорошо отдохнувшим. К трем часам он вызвал массажиста. После того, как со стола убрали, он сел у окна и любовался морем до тех пор, пока в дверь не постучали.
Массажист-швед молча принялся за работу. Массируя, он постепенно снимал напряжение мускулов и нервов. Даже длинные красные ссадины на левом плече и боку перестали болеть. Как только швед ушел, Бонд мгновенно заснул.
Проснулся он под вечер, чувствуя себя совершенно отдохнувшим. Он принял холодный душ и пешком отправился в казино. За сутки чувство игры могло ослабнуть, и ему было необходимо вновь ощутить в себе ту сосредоточенность, состоящую наполовину из расчета, наполовину из интуиции, которая вкупе с разреженным пульсом и сангвиническим темпераментом составляли, он это знал, необходимое снаряжение всякого готового к выигрышу игрока.
Бонд всегда был игроком. Ему нравились сухой треск карт и вечная немая драма застывших вокруг зеленого сукна хладнокровных людей. Ему нравился солидный и привычный комфорт карточных салонов и казино, мягкие подлокотники кресел, виски или шампанское рядом с каждым игроком, сдержанные, внимательные официанты. Его забавляли беспристрастность рулеточного шарика и карт и в то же время их вечная предвзятость. Ему нравилось быть одновременно актером и зрителем и, сидя в своем кресле, влиять на поступки и судьбы людей, когда наступит его черед сказать «да» или «нет».
Но больше всего он любил то, что ответственность за все происходящее здесь ложится на него одного.
Поздравлять и ругать за все ему нужно только самого себя. И удачный шанс должен быть принят либо как везение, либо как возможность использовать его до конца. Нужно только уметь увидеть этот шанс и не спутать его с якобы вычисленной вероятностью. Смертельный грех — считать невезение ошибкой тактики. Каким бы ни был твой шанс, его надо любить, а не бояться. И Бонд смотрел на любой свой шанс, как на женщину, которую нужно завоевывать осторожно, но овладевать ею решительно.
Впрочем, он знал: пока еще он ни разу не страдал ни из-за карт, ни из-за женщины, но когда-нибудь — и он заранее смирился с этим — или любовь, или удача поставят его на колени. Он знал, что когда это случится, в его взгляде застынет тот же немой вопрос, который он так часто видел в глазах тех, кто сидел против него за карточным столом, — вопрос, который означал и приносимую еще до проигрыша клятву оплатить долг, и отказ от веры в свою непобедимость.
Но в этот июньский вечер, проходя через «кухню» в игровой зал, он уверенно и с улыбкой обменял миллион франков на жетоны по пятьдесят тысяч и сел рядом с крупье за первую рулетку.
Попросив у служащего список выигравших номеров, Бонд изучил его с самого начала. Он неизменно начинал игру именно так, хотя знал, что каждый поворот колеса рулетки, каждое движение шарика прежде, чем он ляжет в пронумерованную ячейку, никак не связаны со всем, что было в предыдущих партиях. Он знал, что игра начинается заново всякий раз, когда крупье берет в правую руку шарик из слоновой кости, резким движением той же руки закручивает колесо по часовой стрелке и все той же рукой пускает шарик по краю колеса в направлении, противоположном — вращению и, стало быть, времени.
Было совершенно очевидно, что устройство самой рулетки и весь этот ритуал за многие десятилетия были выверены настолько, что ни хитрость, ни малейший наклон колеса не могли повлиять на движение шара. Тем не менее среди завсегдатаев рулетки существовал обычай, и Бонд следовал ему, вести тщательные записи хода партии и замечать все особенности вращения колеса. Обязательно бралось на заметку и считалось значимым, если повторялась одна и та же цифра или четырежды выпадали другие комбинации, включая чет-нечет.
Бонд не был ярым поклонником этой традиции. Он только утверждал, что с чем большим вниманием и фантазией ведется игра, тем больше выигрыш.
В выпавших за три часа игры на этом столе номерах Бонд не увидел для себя ничего интересного, если не считать того, что почти не выпадали номера из последней дюжины. Он привык играть так, как подсказывало ему колесо, и менял тактику, только когда выпадало «зеро». И на этот раз он начал с одной из своих излюбленных комбинаций, сделав максимальную ставку на каждую из двух первых дюжин, то есть всего сто тысяч. Таким образом он закрыл две трети цифр, за исключением «зеро», и, поскольку дюжины оплачивались один к трем, он выигрывал сто тысяч всякий раз, когда выпадала цифра меньше двадцати пяти.
Он выиграл все шесть первых ставок. Седьмую, когда выпало «тридцать», проиграл. Его чистый выигрыш составил полмиллиона франков. Чутье подсказало Бонду пропустить одну ставку. Крупье бросил шарик. На этот раз выпало «зеро». Можно было продолжать.
Бонда приободрила выпавшая ранее «тридцатка», и, сочтя, что теперь должна выигрывать третья дюжина, он решил ставить на первую и третью до тех пор, пока дважды не выпадет середина. На одиннадцатой и двенадцатой ставках он проиграл четыреста тысяч, но отошел от стола все же с чистым выигрышем в сто десять тысяч.
Бонд, называвший ставки по максимуму, быстро оказался в центре внимания всего стола. Поскольку ему везло, к нему тут же пристроились несколько игроков. Один из них, сидевший по другую сторону стола, судя по всему, американец, разделял с ним свою радость от выигрыша с более чем излишними непосредственностью и проявлением симпатии. Раз за разом он широко улыбался Бонду и ставил свои скромные жетончики по десять тысяч франков рядом с большими фишками Бонда. Когда Бонд встал из-за стола, американец поспешил отодвинуть свой стул и без церемоний заговорил:
— Спасибо за эту экскурсию с прекрасным гидом. Я ваш должник. Вы не откажитесь выпить со мной?
Бонд был почти уверен, что этот парень и есть цереушник, о котором говорил Матис. Он не ошибся.
— Меня зовут Феликс Лейтер, — представился американец, когда Бонд, оставив крупье десятитысячный жетон и дав официанту тысячный банкнот за то, что тот отодвинул его стул, направился к бару.
— Моя фамилия Бонд. Джеймс Бонд.
— Рад познакомиться, — улыбнулся Лейтер. — А теперь посмотрим, чем можно отпраздновать наше знакомство.
Бонд убедил Лейтера разрешить ему заказать «Хэйг-энд-Хэйг» со льдом, потом внимательно посмотрел на бармена.
— Сухой «мартини». В большом бокале.
— Oui, monsieur. [Да, месье (фр.)]
— Секунду, еще не все. Три пальца «Гордона», один — водки, полпальца «Кины Ликлет». Хорошо взбейте в шейкере, а потом положите большую дольку лимона. Запомнили?
— Заказ принят, месье, — сказал бармен и с уважением посмотрел на Бонда.
— Черт возьми, вот это рецепт! — воскликнул Лейтер.
— Когда я собираюсь с силами, — сказал Бонд с улыбкой, — я никогда не пью больше одного бокала до ужина. Но люблю, чтобы это был большой бокал очень крепкого, холодного и очень хорошо приготовленного коктейля. Ненавижу половинчатость во всем. Особенно, если от нее страдает вкус коктейля. Кстати, я изобрел его сам. Обязательно его запатентую, как только подберу название.
Бонд внимательно проследил, как бармен осторожно наполнил из шейкера запотевший бокал золотистым напитком, отпил большой глоток и похвалил бармена:
— Отлично, если б водка была пшеничная, а не картофельная, было бы превосходно. Mais n' enculons pas les mouches [Однако, не стоит... мух (фр.)], — добавил он театральным шепотом, на что бармен ответил улыбкой.
— Это довольно вульгарная поговорка, смысл которой в том, что коктейль все же можно пить, — пояснил Бонд Лейтеру.
Того, похоже, по-прежнему очень интересовал рецепт Бонда.
— Вы явно стремитесь быть во всем профессионалом, — заметил он с улыбкой, когда они отошли с бокалами в угол бара. И, понизив голос, посоветовал: — Вы могли бы назвать его «коктейль Молотова» после того, что продегустировали сегодня днем.
Они сели. Бонд рассмеялся.
