— Эх, вдарить бы! Сколь наших-то, а охраны почти нет, только эти…
— Вдарим, Махоньков, не раз вдарим, токо не сейчас, пущай хоронят. Пошли. Феклин! Наблюдай пока, смены тебе не будет, через полчаса уходим, догоняй.
— Есть.
«Значит, приказ на отход был, только до нас не дошел». Волохов открыл липкий от крови планшет убитого лейтенанта, там была километровка. В ней аккуратно, толковый парень был, отметил Волохов, отмечены позиции батальона и, главное, направление и новое место дислокации — западная окраина селения Карловка. Но они туда не дошли, мост у немцев, кто там сейчас, одному Богу известно, не хотелось идти вслепую.
— Товарищ командир, тут вот боец Седых, говорит, с этих мест.
— Откель будешь?
— С Рудни, тут недалече, верст тридцать.
— Совсем рядом… А здесь бывал? Деревню такую, Карловка, знаешь?
— Не, такой не знаю, тут рядом деревня Карповка есть.
— Тю ты, а я ее Карловкой прочитал. Так что? Бывал здесь?
— Бывал не раз. Сестра здесь живет. Я с мужем ее, Федором, рыбалил на речке, так что места эти знаю, товарищ командир.
— Покажи на карте.
— Ну вот Карповка, вот речка, дорога на Рудню, я здесь и пехом хаживал.
— Хорошо, незаметно пройти надо, проскользнуть по этим перелескам. Дальше-то леса?
— Дальше-то леса, леса да сплошные болота, гиблые места, глухие. Мы там прошлый год ягоду брали. До них верст двенадцать — пятнадцать.
Седых поскреб рукой щетину на подбородке.
— Пройдем, там овраги, по ним пройдем, и через речку брод есть, только подход к нему открытый, днем, если немцы там, на мосту, — заметят, а ночью пройдем. В Карповку надо бы зайти, подхарчиться у сестры, она у меня запасливая, ежели, конечно, все там ладно…
— Хорошо, Седых, выводи к броду, посмотрим…
Лучше бы и не смотрели, думал потом Волохов. Небольшая речка, с болотистыми берегами, изгибаясь меж выступами чахлого леса, была забита вздувшимися телами людей. Военных и гражданских, взрослых и детей, мужчин и женщин. У брода, куда они вышли, сплошной вал тел запрудил реку, и она встала, разлившись и подступив к самому лесу. Тяжелый смрад, казалось, сгустил воздух, вязким туманом он стелился над водой, не давал дышать. Тучи черных мух гудели над телами. Вода была мутной, какой-то масляно-мертвой, и входить в нее было просто страшно.
— Мать твою, что делается! — схватившись за голову, выругался кто-то из бойцов.
Волохов огляделся. Мост, остов которого виднелся в сотне метров вверх по течению, был разрушен.
— Махоньков, Седых, сходите к мосту, разведайте, что там. Можно по нему перейти аль нет? Если немцы — тихо вертайтесь. Мы здеся как на ладони.
Мелкий перелесок, подходивший к берегу, насквозь просматривался, потому все лежали уткнувшись в сырой мох. Дышали через него, все не так тошно было. Очень хотелось пить, но никто не решился взять воды из этой речки.
— Нет никого у моста, но и прохода нет, пролет взорван. Мы тут посмотрели — из досок да бревен плот можно связать, вона их сколь с моста притащило, чуть выше течением залом стоит.
Дотемна переправились, никто не помешал.
Вроде как и войны нет, с десяток километров от дороги — и нет никого, ни наших, ни фашистов. «Видно, торопится немец, торопится, на Смоленск прет… эдак и до Москвы уже недалече…» — думал Волохов, шагая вслед за Седых.
— Седых, сколь до Смоленска отсюда?
— Верст сто с гаком.
— Вот туда нам надо выходить.
Седых понимающе кивнул:
— Выйдем.
Он уверенно вел отряд перелесками, оврагами. К утру были рядом с деревней.
Деревня спала, на одном краю лениво брехали собаки. Орали петухи, передавая утреннюю эстафету.
— Нету здесь немцев, товарищ командир, — обрадованно прошептал Махоньков.
— Проверить надо, сходи, Седых.
Залегли у лесной околицы, Седых пошел. Не успел Волохов скрутить самокрутку, как Седых вернулся.
— Немцы, в каждом дворе немцы! Мотоциклетки, бронемашины… Хорошо, я издали заметил. Главное, что деревня вообще целая, будто и нет войны. Вон петухи орут…
— Дак хорошо, что целая. Вот, бляха-муха, и подхарчились. Уходим, братцы, не наш черед, видно… не наш… Уходим, пока тихо.
Уже в лесу, куда овражками вывел людей Седых, повезло. Наткнулись на застрявшую в раскисшей низине полуторку. В кузове несколько цинков с патронами и рассыпавшаяся по кузову картошка. Собрали почти мешок. Все поделили поровну: и патроны, и картошку. Весь день с небольшими привалами шли, то продираясь через густые ельники, то с трудом выдирая ноги из болотной грязи. В небе на большой высоте гудели моторами немецкие самолеты. Шли тяжело, поэшелонно, и некому было нарушить их строгий порядок. Волохов вспомнил, как их бомбили на станции под Витебском, как пикировали с воем и визгом, разрезая воздух, бомбардировщики, как лупили они из пулеметов, вспарывая землю и тела людей. Его тогда зацепило, раскаленный осколок, разорвав гимнастерку, сорвал кожу с плеча. Хорошо хоть, не пуля крупнокалиберная, что, легко прошивая вагонные доски, убивала людей. Не было где укрыться от летящей смерти, страшно было, от своей беспомощности страшно. От чужой боли, от ужаса в глазах и безголосого крика людского… Сейчас Волохову страшно было оттого, что не знал он, как вести доверенных ему комбатом, а главное, доверившихся ему людей. Дурной смерти не хотелось, бестолковой, ни себе, ни людям. Боевого опыта с Гражданской у него было не занимать. Но земля эта не была приспособлена к войне.
К землеробству — может быть, но не к войне. Не знал он этих мест, очень они людные, деревня на деревне. Где схорониться? Дороги кругом, а это ж разве лес? Три сосны да осинник, и ровно кругом, хорошо хоть, болотина. Да по ней тоже много не напрыгаешься, за день километров десять прошли — и язык на плечо.
— Слышь, Седых, надо место посуше для ночлега.
— Да не знаю я толком тута, зашли далеко.
— Тогда здесь на ночь и станем, устали люди. Костры надо запалить, обсушиться да кипяточком согреться. Располагаемся, мужики. Ночевка.
Вскоре к месту их привала не мог подлететь ни один комар. Умело расположенные костры накрыли дымом сырую лощину, выдавив из нее летучую нечисть; затрепетали на легком ветру портянки, снятые с натруженных ног.
— Товарищ командир, с той стороны пост ставить не будем.
— Это почему? — поднял взгляд Вол охов.
— Там мертвая зона, энтого аромата ничто живое не выдержит, — под общий хохот ответил Махоньков.
Волохов улыбнулся, наверное, впервые за последние несколько дней.
Подводная лодка без опознавательных знаков на рубке, оставив на поверхности буруны от рвущегося из цистерн легкого корпуса воздуха, медленно погрузилась в студеные воды. Темная вода с ледяным крошевом сомкнулась и успокоилась, как будто и не было ничего на ее поверхности. Темнота полярной ночи поглотила десант, и только луна в оранжевом ореоле и нестерпимо ярко блистающие звезды, которые зажглись, лишь только погасли прожекторы подлодки, рассеивали этот мрак…
— Потрясающе! Просто потрясающе, какое глубокое небо! О боже, бесконечное… Просто нереально! Мы на Земле или это другая планета?
— Вероятно, по этой земле еще не ступала нога человека!
— Не знаю, не знаю, но немецкий ботинок наверняка впервые оставил на этой земле свой отпечаток.
— Это не земля, это вечная мерзлота, это то, чего не касается время.
— Вы романтик, Гюнтер.
— Я ученый.
— Вы ученый-романтик. — Высокий, одетый в меховую куртку и ушанку немец улыбнулся. — А я не романтик, я практик и, как практик, скажу, что сейчас уже минус девятнадцать градусов, и это плохо, поскольку по ночам холод усиливается.
— Господин Вернер, наши палатки и спальники испытаны на минус тридцать, так что все в порядке, вперед, господа.
Глухо заурчали моторы, и, повинуясь команде командира группы, снегоходы медленно тронулись, пробивая путь в заснеженной тундре. Пока снег был неглубок и достаточно плотен, ехали быстро, за трое суток преодолели почти триста километров, но чем дальше они углублялись в материк, тем сложнее становилась местность.
— Здесь нет земли, здесь сплошные озера и реки, разделенные небольшими перешейками суши. Все это сейчас в замерзшем виде скрыто под снегом, через месяц-полтора начнет таять, и тогда здесь не то что ехать, пройти будет невозможно.
— Неужели здесь ничего не растет?
— Лишайники и кустарник, но зимой его срезает по уровню снега ветром как бритвой.
— Гюнтер, вы что, бывали в этих краях?
— Нет, Ганс, я просто много читал об этой древней земле. Еще в середине прошлого века здесь побывал известный путешественник и исследователь Сибири Ричард Маак.
— Англичанин — в этой глуши в прошлом веке? Не может быть, Гюнтер.
— Нет, он не англичанин, он русский. Его записки и отчеты свидетельствуют о существовании в этих местах огромных металлических сфер, излучающих энергию невиданной силы.
