«Черт побери, — подумал Смайли, — не в бровь, а в глаз!» Он открыл папку и принялся изучать копию. Мендель продолжал говорить.
— Знаете ли, это первая предсмертная записка в моей практике, отпечатанная на машинке. Из всего того, что мне приходилось видеть на эту тему, она поражает еще и указанием времени, когда она была написана. А вот подпись, похоже, подлинная. Я проверил, сличил в участке с подписью на каком-то заявлении Феннана. Подлинная, точно, тут уж ничего не попишешь.
Смайли продолжал свое исследование. Письмо было, скорее всего, отпечатано на портативной машинке. Как и анонимный донос — тот тоже был отстукан на портативной. Подпись Феннана была аккуратна и разборчива. Сверху письма был отпечатан адрес, дата отправления и время: 10.30 P.M.[6] Ниже шел текст.
«Уважаемый сэр Дэвид.
После некоторого размышления я решил покончить счеты с жизнью. Я не в силах провести остаток моих дней под гнетом подозрений в нелояльности и государственной измене. Я отдаю себе отчет в том, что моя карьера окончена и что сам я стал жертвой платных осведомителей.
Искренне Ваш,
Сэмюэл Феннан».
Смайли прочел письмо несколько раз, от сосредоточенности и усердия его губы вытянулись вперед куриной гузкой, брови от удивления высоко задрались. До него не сразу дошел вопрос Менделя.
— А как вам удалось выйти на него?
— На кого, на него?
— Ну, на этот телефонный звонок поутру?
— Ах, вот вы о чем. Я поднял трубку. Думал, что звонят мне. Оказалось, нет, не мне — это был обычный звонок — побудка. Но я-то в тот момент еще не сообразил, что к чему. Решил, что звонили ей. Спустился вниз и все ей рассказал.
— Вниз?
— Ну да, вниз. У них телефон в спальне, наверху, на всякий случай. Она, знаете, была когда-то инвалидом, прикована к постели… ну, они, видимо, и оставили телефон на старом месте — так, наверно. А вообще-то эта спальня не просто спальня, она же и своего рода кабинет: книги там, знаете, письменный стол, машинка, ну и так далее.
— Машинка?
— Машинка. Портативная. Скорее всего, на ней-то он письмо свое и отстучал. Знаете, когда я подошел к телефону и ответил, я почему-то вдруг совершенно забыл, что звонок не мог предназначаться миссис Феннан.
— Почему вы так считаете?
— Дело в том, что у нее хроническая бессонница. По крайней мере она мне так сказала. Даже пошутила по этому поводу: «Мое тело и душа должны работать слаженно и дружно двадцать часов в сутки. Я, наверно, и так уже зажилась на этом свете — прожила дольше многих». Больше того, она, видите ли, считает, что сон — это роскошь, которую она не может себе позволить. Ну, так зачем бы ей заказывать телефонный звонок со станции на 8.30 утра!
— Ну а зачем это делать ее мужу — вообще кому бы то ни было, зачем? Это ведь чуть ли не время ленча. Господи, помоги государственной службе!
— Да-а, знаете ли, это меня тоже озадачивает. Попробуем все же как-то объяснить это. Положим, что Форин Оффис начинает работу поздно, в десять утра. Но и в этом случае Феннану пришлось бы торопиться, даже если бы он встал задолго до восьми тридцати: надо ведь одеться, помыться, побриться, позавтракать, успеть вовремя на поезд. Нет, времени на все это маловато, не успеешь. Разве только жена звонила ему и просила заказать.
— А может, она — того, привирала насчет своей бессонницы? Женщины, знаете, все это любят: ну там недомогания, бессонница, мигрень и прочее. Чтобы мы верили в их бурный темперамент и прочую чепуху. Однако по большей части все это, как правило, одно сплошное надувательство и кокетство.
— Нет, Эльза не могла сделать этот заказ. Она вернулась домой в 10.45. Но даже если допустить, что она не помнит точно, когда пришла домой, то все одно — она никак не могла бы пройти к телефону, не заметив внизу тело мужа. Невозможно поверить в то, что, обнаружив труп мужа, жена поднялась в спальню и заказала себе побудку.
Некоторое время они молча прихлебывали свой кофе.
— Еще одна вещь, — сказал Мендель.
— Какая?
— Его жена вернулась из театра без четверти одиннадцать, так?
— Так она говорит.
— А в театр она ходила одна?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Бьюсь об заклад, что не одна. Уверен, что она была вынуждена сказать там кому-то всю правду и поэтому поставила время на предсмертной записке, чтобы обеспечить себе алиби.
Смайли представил себе Эльзу Феннан, ее гнев, ее покорность судьбе. Как-то вся эта версия не вязалась с ее характером. Нет, только не Эльза Феннан, нет.
— А где нашли труп? — спросил Смайли.
— Внизу, у лестницы.
— Внизу, у лестницы?
— Именно. Лежал, растянувшись на полу, поперек холла, а револьвер находился под ним.
— А записка? Где была записка?
— Лежала рядом на полу.
— Еще что-нибудь?
— Да. Чашка с какао в гостиной.
— Здорово! Феннан решил покончить жизнь самоубийством. Он звонит на станцию, просит, чтобы его разбудили утром в 8.30. Затем варит себе какао, оставляет его в гостиной, а сам поднимается наверх, печатает на машинке свое предсмертное письмо. Потом опять спускается вниз и простреливает себе висок, а чашка какао так и стоит невыпитая. Просто один к одному!
— Н-да, что точно, то точно. Кстати, не позвонить ли вам все-таки начальству?
Смайли глянул на Менделя с подозрением.
— Вот и конец такому прекрасному знакомству, — сказал он.
Направляясь к будке с телефоном, он услышал, как Мендель бормотал себе под нос: «Да-да, видимо, тебе всем так приходится говорить». Поэтому-то он улыбался, набирая номер Мэстона.
Мэстон желал видеть его немедленно.
Смайли вернулся назад, к столику. Мендель помешивал вторую порцию кофе с таким видом, словно это занятие требовало от него максимальной сосредоточенности. Впрочем, одновременно с этим он пережевывал большую булку с изюмом.
Смайли встал рядом.
— Мне надо возвращаться в Лондон.
— Вот, теперь кот возвращается к своим голубям. — Мендель резко повернул к подошедшему свое худое, носатое лицо. — Так ведь или нет? — Он говорил передней частью рта, набитого булкой, и, по всей видимости, ничуть этим не был смущен.
— Если Феннан был убит, ни одна сила на свете не сможет заставить газетчиков молчать, — произнес Смайли и добавил про себя: «Мне кажется, Мэстону это придется не по нраву. Он предпочел бы самоубийство».
— Но мы ведь не можем закрывать глаза на факты, не так ли?
Смайли молчал, нахмурясь. Он представил себе, как Мэстон будет отметать все его сомнения в верности первоначальной версии, как будет его высмеивать.
— Не знаю, — сказал он, — ох, не знаю.
«Надо возвращаться в Лондон, — думал Смайли, — в этот идеальный дом, к Мэстону, в крысиную возню с обвинениями во всех смертных грехах. Назад, в этот бумажный мир, где человеческая трагедия умещается на трех страничках машинописного текста в отчете».
Снова пошел дождь, на этот раз уже теплый, нескончаемый. Пока Смайли шел от кафе «У фонтана» к машине — путь не такой уж далекий, — успел вымокнуть до нитки. Он снял с себя пальто и положил его на заднее сиденье. Хорошо все-таки уехать из этого Уоллистона, пусть даже и в Лондон. Когда он свернул на главную магистраль, уголком глаза заметил худую фигуру Менделя, стоически вышагивавшего по тротуару, ведущему к вокзалу. Его мягкая фетровая шляпа потемнела от дождя и потеряла форму. Смайли и в голову не пришло предложить Менделю подбросить его до Лондона, и он почувствовал теперь себя неблагодарной свиньей. Мендель же без особых эмоций и лишних размышлений открыл заднюю дверцу и залез в машину.
— Повезло, — прокомментировал он, — ненавижу ездить в поезде. Вы на Кембридж Серкус? Значит, довезете до города и высадите где-нибудь у Вестминстера?
Они покатили, и Мендель вытащил на свет старую зеленую жестяную коробку с табаком и свернул себе сигарету. Он было направил ее в рот, но передумал и предложил Смайли, потом дал прикурить от какой-то невероятной зажигалки с пламенем аж в целую пару дюймов высотой.
— Что-то вы совсем расстроились, — заметил инспектор.
— Да, знаете ли, скис.
Наступило молчание. «Просто чертовщина какая-то, с этим типом никогда не знаешь, что и когда именно с тобой приключится», — пришло в голову Смайли.
Они проехали еще четыре или пять миль, когда Смайли остановил машину на обочине и повернул голову к Менделю.
— Вы ведь не станете возражать, если мы ненадолго вернемся в Уоллистон?
— Хорошая мысль. Я прокачусь, а вы ее расспросите.
Смайли развернул машину и медленно поехал по направлению к Уоллистону. На Мерридейл Лэйн он оставил Менделя ожидать в машине, а сам пошел к дому по знакомой уже дорожке, покрытой гравием.
Эльза открыла перед ним дверь и впустила в дом, в гостиную, не говоря ни слова. Одета она была по-прежнему, и Смайли почему-то подумалось: «Как, интересно, она провела время, прошедшее с той поры, когда он ушел утром? Бродила ли она по дому или, застыв, как изваяние, все время находилась в своей гостиной? А может быть, сидела в спальне наверху в кожаном кресле? Как она себя чувствует теперь в этом новом для нее качестве, в роли вдовы? Осознала ли она до конца свое положение или все еще находится в обычном, слегка взвинченном состоянии, которое неминуемо следует за тяжелой потерей? Наверное, смотрит в зеркало, пытаясь обнаружить признаки внешних перемен в своем облике, снять этот ужас, застывший внутри, зацепиться за что-нибудь и вызвать желание выплакаться».
