Не высказывая вслух никаких замечаний, он лишь кивал, соглашаясь с собственными мыслями, а на лбу у него тем временем сгущались грозовые тучи. Борн не мог определить, хороший это знак или нет.
– Ну ладно, – наконец произнес доктор Сандерленд.
Отключив устройство, он откатил тележку в сторону и подкатил вместо нее другую.
Из кюветы, стоящей сверху сверкающего хромированными поверхностями устройства, доктор Сандерленд взял шприц. Борн успел заметить, что шприц уже наполнен прозрачной жидкостью.
Доктор Сандерленд посмотрел ему в глаза.
– Этот укол не отключит ваше сознание полностью, а только погрузит в глубокий сон. Меня интересуют дельта-волны, самые медленные из волн головного мозга. – Откликнувшись на отточенное до совершенства движение большого пальца врача, из иголки брызнула капелька жидкости. – Мне нужно посмотреть, нет ли в рисунке ваших дельта-волн каких-либо необычных всплесков.
Борн кивнул и, как ему показалось, тотчас же проснулся.
– Ну, как себя чувствуете? – спросил доктор Сандерленд.
– Кажется, лучше, – ответил Борн.
– Хорошо. – Доктор Сандерленд показал ему распечатку. – Как я и подозревал, в характере ваших дельта-волн была аномалия. – Он указал на дернувшуюся вверх кривую. – Вот видите? И вот здесь тоже. – Он протянул Борну вторую распечатку. – А теперь взгляните на рисунок ваших дельта-волн после лечения. Аномалия существенно уменьшилась. Судя по этим диаграммам, можно с высокой степенью вероятности предположить, что в течение следующих дней десяти ваши воспоминания полностью прекратятся. Хотя я должен вас предупредить: не исключено, что в ближайшие сорок восемь часов они значительно ухудшатся – это время потребуется синапсам для того, чтобы адаптироваться к курсу лечения.
Когда Борн вышел из клиники, массивного здания из известняка на К-стрит, построенного в духе греческого Возрождения, короткие зимние сумерки уже переходили в ночь. Ледяной ветер с Потомака, пахнущий фосфором и гнилью, вцепился в полы его пальто, закручивая их вокруг голеней.
Отвернувшись от пронизывающего вихря пыли и мелких камешков, Борн увидел свое отражение в витрине цветочного магазина – на фоне пестрого обилия ярких цветов, так похожих на цветы на похоронах Мари.
Затем, чуть правее, открылась отделанная бронзой дверь магазина, и вышла женщина с красиво упакованным букетом в руках. Борн ощутил аромат… чем же таким пахнуло от букета? Ах да, гардениями. Это действительно были гардении, тщательно укутанные от зимней стужи.
Теперь Борн мысленно нес на руках ту самую женщину из его неведомого прошлого, ощущал ладонями ее теплую, пульсирующую кровь. Женщина оказалась моложе, чем он предполагал раньше, лет двадцати, не больше. Вдруг у нее зашевелились губы, и у него по спине пробежала холодная дрожь. Женщина еще жива! Она искала взглядом его лицо. Из полуоткрытого рта потекла струйка крови. И вырвались слова, сдавленные, невнятные. Борн напряг слух, стараясь их разобрать. Что она говорит? Пытается что-то ему сказать? Кто она?
Новый порыв пронизывающего ветра вернул Борна в промозглые вашингтонские сумерки. Жуткое видение исчезло. Неужели оно было вызвано из глубин его памяти ароматом гардений? Есть ли здесь какая-то связь?
Борн развернулся, готовый направиться обратно к доктору Сандерленду, хотя тот и предупреждал его, что первое время ему может стать еще хуже. В этот момент у него зазвонил сотовый телефон. Мгновение Борн размышлял, не оставить ли звонок без внимания. Затем раскрыл аппарат и поднес его к уху.
Он очень удивился, поняв, что это Анна Хельд, помощник директора ЦРУ. Он мысленно представил себе эту высокую, изящную брюнетку лет тридцати пяти, с классическими чертами лица, пухлыми губками, похожими на бутон розы, и ледяными серыми глазами.
– Здравствуйте, мистер Борн. Директор хочет с вами встретиться.
У нее было среднеатлантическое произношение – то есть нечто промежуточное между британским английским ее родины и акцентом Америки, ставшей ей вторым домом.
– А у меня нет никакого желания его видеть, – холодно ответил Борн.
Анна Хельд вздохнула, судя по всему стараясь взять себя в руки.
– Мистер Борн, после Мартина Линдроса никто лучше меня не знает о том антагонизме, который вы питаете к Старику – и к Центральному разведывательному управлению в целом. Видит бог, вы имеете на то достаточно причин: вас несчетное число раз бесцеремонно использовали, после чего без сожаления бросали, чем вызвали ваш справедливый гнев. Однако сейчас вам действительно нужно прийти к нам.
– Сказано весьма красноречиво. Однако мое решение не поколеблет все красноречие мира. Если директор ЦРУ желает мне что-то сказать, он может передать это через Мартина.
– Старик хочет поговорить с вами как раз о Мартине Линдросе.
Борн поймал себя на том, что стиснул телефон мертвой хваткой. Ледяным голосом он произнес:
– Что случилось с Мартином?
– В том-то все и дело. Я ничего не знаю. Никто ничего не знает, кроме Старика. Еще до обеда он заперся в центре связи и с тех пор не выходил оттуда. Даже я его не видела. Три минуты назад он меня вызвал и приказал доставить вас к нему.
– Именно так он и выразился?
– Дословно он сказал вот что: «Мне известно, как близки между собой Борн и Линдрос. Вот почему он мне нужен». Мистер Борн, прошу вас, приезжайте. У нас код «Скала».
На жаргоне ЦРУ код «Скала» означал чрезвычайную ситуацию.
Дожидаясь вызванного такси, Борн размышлял о Мартине Линдросе.
Сколько раз за последние три года он обсуждал с Мартином интимную, нередко болезненную тему потери памяти. С Мартином Линдросом, заместителем директора ЦРУ – человеком, который, казалось, меньше всего подходил для роли исповедника. Кто бы мог предположить, что он станет близким другом Джейсона Борна? Уж определенно не сам Борн, обнаруживший, что его подозрительность и мания преследования достигли апогея, когда почти три года назад Линдрос впервые появился в офисе Вебба. Разумеется, рассудил Борн, он заявился сюда для того, чтобы еще раз попытаться завербовать его в разведку. И это предположение было вполне естественным. В конце концов, Линдрос использовал свою новообретенную власть, чтобы преобразовать ЦРУ в более мускулистую, более чистую организацию, способную иметь дело с растущей угрозой, которую представлял радикальный, фундаменталистский ислам.
Такие перемены были просто немыслимы всего пять лет назад, когда Старик правил Центральным разведывательным управлением железной рукой. Но сейчас директор ЦРУ действительно состарился – стал полностью соответствовать своему прозвищу. Поползли слухи, что он теряет хватку, что настала пора ему самому с почетом уйти на покой, пока его не выгнали. Борну очень бы этого хотелось, однако велика вероятность, что подобные слухи распускал сам Старик, чтобы вывести на чистую воду врагов, которые, как ему было прекрасно известно, прятались в чащобах внутри Кольцевой магистрали.[1] На самом деле у старого ублюдка еще оставался порох в пороховницах; его связи с влиятельными стариками, составлявшими незыблемый фундамент Вашингтона, по-прежнему были крепки.
…К тротуару подъехало красное с белым такси; Борн сел в машину и назвал водителю адрес. Устроившись на заднем сиденье, он мыслями снова ушел в себя.
К его полному изумлению, во время того разговора тема привлечения на службу так и не была поднята. За ужином Борн начал узнавать в Линдросе совершенно другого человека, не имеющего ничего общего с тем, с кем он вместе трудился на оперативной работе. Сам факт преобразований ЦРУ изнутри превратил его в изгоя в собственном ведомстве. Линдрос пользовался абсолютным, непоколебимым доверием Старика, видевшего в нем себя в молодости, однако главы семи отделов его боялись, потому что он держал в кулаке их будущее.
У Линдроса была близкая подруга по имени Мойра, но, кроме нее, друзей у него больше не было. И он проникся особым сочувствием к судьбе Борна. «Ты не можешь вспомнить свою жизнь, – сказал Линдрос за первым из многих ужинов, которые они провели вместе. – А у меня нет жизни, которую я мог бы вспомнить…»
Вероятно, их бессознательно влек друг к другу тот глубокий, неизгладимый удар, который пришлось пережить обоим. Из обоюдной неполноты родились дружба и доверие.
Наконец неделю назад Борн по состоянию здоровья на время покинул Джорджтаун. Он позвонил Линдросу, но его друг бесследно исчез. Никто не смог ему ответить, куда тот пропал. Борну недоставало того тщательного, рационального анализа, которому его друг подвергал нарастающую иррациональность рассудка Борна. И вот сейчас Мартин Линдрос оказался в центре таинственной загадки, которая перевела все ЦРУ в чрезвычайный режим.
