Ле Каго искоса взглянул на вдову:
– Что ты об этом думаешь? Ехать мне?
– Поступай как знаешь, старый распутник, мне-то какое дело?
Но стоило ему слегка приподняться, как она ухватила его за ремень и потянула вниз.
– Я, наверное, немного задержусь, Нико. Вечерком загляну к тебе – посмотрю на эту девчонку с голыми ногами и большими сиськами. Если она мне понравится, то я, возможно, осчастливлю тебя и останусь погостить подольше. Ух!
Хел уплатил по счету и пошел к своему “вольво”; основательно пнув его ногой в заднее крыло, он сел и покатил к дому.
Поставив машину на площади Эшебара (Николай не позволял автомобилям въезжать на свою территорию) и на прощание как следует врезав кулаком ей по крыше, Хел пошел по дорожке к замку, как всегда при возвращении домой чувствуя отеческую нежность к этому великолепному строению семнадцатого столетия, в восстановление которого он вложил многие годы самозабвенного труда и миллионы швейцарских франков. Это было то, что он любил больше всего на свете: неприступная крепость, защищавшая его тело и дух от хаоса двадцатого века. Пройдя через массивные железные ворота, Николай остановился, чтобы пощупать влажную, еще рыхлую землю вокруг только что высаженного у дорожки куста, и в этот момент ощутил приближение смутной, точно раздробленной ауры, которая не могла принадлежать никому другому, кроме Пьера, его садовника.
– Bonjour, m’sieur, – приветствовал его Пьер, узнав наконец Хела сквозь легкую дымку, заволакивавшую ему глаза.
Хел кивнул ему в ответ.
– Я слышал, у нас гости, Пьер.
– Так оно и есть. Девушка. Она еще спит. Женщины мне сказали, что она потаскушка из…
– Знаю. Мадам проснулась?
– А как же? Ей уже двадцать минут назад сообщили, что вы едете. – Пьер посмотрел на небо и кивнул с философским видом. – Ах-ха-ха, – произнес он, покачивая головой.
Хел понял, что он собирается заняться предсказанием погоды, как это случалось каждый раз, когда они встречались в саду. Все баски в От Соул свято уверены в том, что от рождения награждены даром делать метеорологические прогнозы, основанные на впитанном с молоком матери знании ими гор и на многочисленных народных поговорках и изречениях, созданных специально для того, чтобы читать природные письмена. Собственные предсказания Пьера, изрекаемые им со спокойной уверенностью, которую ничуть не уменьшала неизменная ошибочность его прогнозов, составляли главную тему его разговоров с месье Хелом вот уже в течение пятнадцати лет, с тех самых пор, как деревенский пьянчужка получил повышение и стал личным садовником чужестранца, а также его официальным защитником от всяких сплетен.
– Ах, месье, быть дождю, обязательно быть, помяните мое слово, польет еще до вечера, – затянул свою песню Пьер, обреченно покачивая головой в подтверждение своих слов. – Так что нет никакого смысла сажать сегодня эти цветы.
– А ты уверен, Пьер?
В который уже раз – в сотый, в тысячный – вели они подобный разговор?
– Абсолютно уверен. Вчера вечером, на закате, маленькие облачка над горными вершинами были золотыми и красными. Это верный знак.
– О? Но разве не о противоположном говорится в старом изречении? Разве это не arrats gorriak eguaraldi?
– Так-то оно так, изречение-то, конечно, говорит именно об этом, месье. Однако… – глаза Пьера лукаво, заговорщически блеснули, и он слегка постучал себя пальцем по длинному носу. – …Все зависит от фазы луны.
– О?
Пьер прикрыл глаза и медленно покачал головой, добродушно посмеиваясь над невежеством этих чужестранцев, даже таких, в общем-то, хороших людей, как месье Хел.
– Когда луна растет, тогда все верно, все так, как вы сказали; но когда убывает – тогда уж другое дело.
– Понятно. Так, значит, если луна убывает, то goiz gorriak dakarke uri?
Пьер нахмурился: требовалось сделать точный прогноз, и от этого ему стало немного не по себе.
Он на минутку задумался, прежде чем ответить:
– По-разному бывает, месье.
– Я и не сомневаюсь в этом.
– И… есть еще одно дополнительное осложнение.
– Надеюсь, ты расскажешь мне, в чем оно заключается?
Пьер неуверенно оглянулся вокруг и на всякий случай перешел на французский; не следовало рисковать зря и обижать духов земли, которые, конечно же, понимают только по-баскски.
– Vous voyez, m’sieur, de temps en temps, la lune se trompe!<Видите ли, месье, время от времени луна ошибается! (франц.)>
Хел глубоко вздохнул и покачал головой.
– Будь здоров, Пьер!
– И вам того же, месье!
И Пьер неверной походкой заспешил по дорожке – проверить, не нуждается ли какое-нибудь деревце или кустик в его особом внимании.
Николай прикрыл глаза, чувствуя, как сознание куда-то уплывает от него. Он сидел, погрузившись по шею в длинной японской деревянной ванне, наполненной такой горячей водой, что, опускаясь в нее, он испытывал странное ощущение на грани боли и наслаждения. Слуги разожгли огонь под большим котлом, как только услышали, что мистер Хел уже выехал из Ларро, и к тому времени, когда он вымылся с головы до ног и принял обжигающий и кожу, и нервы ледяной душ, его японская ванна уже до краев была наполнена горячей водой и вся маленькая ванная комнатка плавала в волнах густого пара.
Хана дремала напротив него, сидя на скамеечке чуть повыше, что позволяло ей тоже по шею погрузиться в воду. Как и обычно, когда они вместе принимали ванну, ноги их слегка переплелись.
– Хочешь узнать о нашей гостье, Николай?
Хел медленно покачал головой, не желая нарушать этого полного, затопившего его сознание и душу покоя.
– Позже, – пробормотал он.
Четверть часа спустя вода в ванне остыла настолько, что можно было пошевелиться, не испытывая при этом болезненных ощущений. Николай открыл глаза и сонно улыбнулся Хане:
– Человек стареет, друг мой. После пары дней, проведенных в горах, горячая ванна становится скорее лечебным средством, чем удовольствием.
Хана улыбнулась ему в ответ и сжала его ноги своими.
– Хорошая была пещера?
Он кивнул:
– В общем-то, довольно простая. Подземные коридоры без тех узких и длинных расщелин, через которые можно двигаться только ползком, никаких сифонов. Однако для моего тела там все-таки хватило работы, на большее оно уже, пожалуй, было бы и не способно.
Николай вышел из ванны и отодвинул деревянную панель, отгораживавшую комнатку от маленького японского садика, который он создавал, постоянно улучшая и совершенствуя, на протяжении пятнадцати лет и который, как он полагал, лет через пятнадцать приобретет уже некоторую форму. Пар волнами проплывал мимо него, уносимый прохладными потоками воздуха, который слегка стягивал его еще горячую кожу, напряженно подрагивавшую от недавнего жара. Он узнал на собственном опыте, что горячая ванна, двадцать минут легкой медитации, час любви и короткий душ восстанавливают телесные и духовные силы гораздо лучше, чем целая ночь беспробудного сна; и этот ритуал соблюдался им всякий раз, как он возвращался после тяжелой, изнурительной экспедиции, а пещеры или, как бывало в прежние дни, после своего очередного антитеррористического “трюка”.
Ханна вышла из ванны следом за Николаем и накинула кимоно на свое еще влажное тело. Она помогла Хелу облачиться в легкие одежды, и они пошли через сад, где он на минутку остановился, чтобы поправить звенящий камень в ручье, вытекающем из маленького озерца, так как уровень воды был слишком низок и звук, издаваемый камнем, получался слишком тонким и резким, раздражая его слух. Ванная комната, с обшитыми деревянными панелями стенами, была полураскрыта за бамбуковой изгородью, окружавшей сад с трех сторон. Прямо напротив нее располагалось низкое строение из темного дерева с раздвижными бумажными панелями; внутри него находилась Японская комната, где Николай работал и медитировал, и его Оружейная, где хранились орудия того ремесла, от занятий которым он недавно ушел на покой. С четвертой стороны сад защищала задняя стена замка, обе японские постройки стояли отдельно, в стороне, чтобы не нарушить великолепия его мраморного, украшенного мансардой фасада. Николай проработал целое лето, возводя эти японские постройки вместе с двумя мастерами, которых он специально для этого выписал с Кюсю; они были очень стары и еще помнили, как нужно строить без гвоздей, скрепляя деревянные части здания такими же деревянными клинышками.
Опустившись на колени перед низеньким лакированным столиком, лицом к японскому саду, Николай и Хана съели легкий завтрак, состоявший из круглых дынь (слегка согретых, чтобы острее ощущался их мускусный аромат), голубовато-сизых, запотевших от холода, необыкновенно сочных терпких слив и пресных рисовых лепешек.
Когда оба они закончили завтракать, Хана поднялась из-за стола.
– Закрыть окна?
– Оставь одно – пусть оно будет распахнуто настежь, чтобы мы могли видеть сад.
