Когда гроб опускали в землю, словно по сигналу, заморосил дождь. Зонтики расцвели над головами, капли собирались шариками на лакированном дереве. Отец Харпур произнес последнее напутствие. Анна бросила комок земли в могилу и припомнила — неточно — слова: «В твоем конце мое начало».
И только в коттедже в Клэпэме вместо плащей и шляп проступили наконец лица. Сотрудники Одри называли себя: Пегги Уайт — помощница бухгалтера, Деннис Бродбент — работает в архиве, Моди Уэст — библиотекарь. Некоторые называли только имя, и Анна понимала, что расспрашивать не следует. Какой-то лысый толстяк маячил на периферии ее зрения, выжидал момента представиться. Анна вышла в кухню за очередной порцией сандвичей, толстяк пошел за ней следом, остановился в дверях, приглаживая остатки волос в тщетной надежде прикрыть плешь.
— Вы меня не узнаете, а?
— А что, должна?
— Вообще-то… мы с вами любовники, не припоминаете? Горячая ночка в Лиссабоне, — усмехнулся он.
— Такое я вряд ли могла забыть.
— Переспали, да. Только на бумаге, — глубоко вздохнул он.
— Джим Уоллис! — ахнула она.
Они расцеловались — по-португальски, в обе щеки.
— Толстый, лысый, — причитал Джим. — Не сохранил свою красу. То ли дело ты — такая же, как была.
— Если не считать морщин под глазами.
— Ты все еще замужем, — продолжал он. — Только они меня выдернули из Лиссабона, вы и свадьбу сыграли.
— Замужем, — согласилась она. — А ты… тоже «все еще»?
— По второму разу. Слишком долго проторчал в Берлине, моей первой супруге наскучило. Но теперь я в Лондоне. Дети есть?
— Сын. Жулиану.
— Он с тобой?
— Нет. Он в армии. В Африке.
— Ах да. С отцом.
— Ты и это знаешь.
— Я всегда интересовался тобой, Анна. Не только на бумаге.
— Но теперь ты женат… опять.
— От этого брака у меня двое детишек. Мальчик и девочка.
— Ты был знаком с моей матерью?
— Одри знали все. Старались ее не злить, а то, глядишь, и не выплатят командировочные. Въедливая была тетка. Но отношений ни с кем не портила, пропесочит тебя хорошенько, а в конце дня не откажется выпить в пабе. Мы с ней частенько наведывались в один симпатичный бар в Сохо. Жалко ее. Всем нам без нее худо, особенно Дикки.
— Дикки?
— Странно, что он не заглянул. Дикки Роуз.
— Ричард Роуз?
— Он самый. Как помнишь, он взял лиссабонскую миссию на себя, когда Сазерленд перекинулся в сорок четвертом. Нынче Дикки у нас важная шишка. С тех пор как в шестьдесят третьем Ким покинул нас, много было повышений. Скверный год — Ким, Профьюмо и все прочее. Зато Дикки дорожку расчистили. Не успеем оглянуться, как все мы будем снимать шляпу перед сэром Дикки.
— Ричард Роуз дружил с моей матерью? — не веря своим ушам, переспросила Анна.
— Еще бы. Анна умела выбирать тех, кто далеко пойдет. Ким был ее любимчиком, уж и разобиделась она, когда он оказался предателем. Впрочем, все мы были потрясены. Сигарету?
Он протянул Анне пачку, щелкнул бензиновой зажигалкой. Они выкурили по сигарете, Уоллис прихватил три бутерброда, сложил их горкой.
— Зря это я, — пожурил он самого себя, — хлеб для меня — смерть. Какие планы, Анна? Или Андреа?
— Я по-прежнему Анна.
— Вернешься в Лиссабон?
— Не думаю.
— Ясно.
— Я свой срок отслужила в Анголе и Мозамбике. В Гвинею я не поеду, тем более когда воюют уже двое.
— Вполне тебя понимаю. Какого черта их вообще туда понесло? Безумная война, скверная. Не следовало влезать в эту заварушку, победить и вовсе немыслимо. Выгоднее отказаться от колоний. На что они вообще нужны? Орешки, кокосы. Коврики у двери. Не стоит потраченных денег. Выпутывайся из этой хреновины поскорее, док, вот что я бы сказал Салазару. Не успеешь оглянуться, чернокожие сами перережут друг другу глотку. Как в Биафре.
— Я подумала: не заняться ли мне наукой в Кембридже?
— По-прежнему с цифирьками возишься?
— Скорее с формулами, Джим.
— Молодчина. Теория игр, насколько я понимаю, все еще в моде? Стратегия. Как держать русских за яйца. И так далее.
— Тебе надо перед публикой выступать, Джим. Умеешь рассказать по-простому.
— Я уж пытался. Студенты меня в штыки приняли. Говорят, фашист. Объявили забастовку перед следующей моей лекцией, на том дело и кончилось. Чертовы волосатики… Пригласили вместо меня какого-то типа вещать насчет разоружения. Чему они только учатся?
— Рассуждаешь, как краснорожий полковник из провинций.
Уоллис рассмеялся, захлебнулся дымом.
— Вымирающая порода, — вздохнул он. — Но мы еще нужны. Ты видела фотографию Брежнева? Думаешь, такой человек станет слушать типов в безрукавках, которые покуривают косячок и обожают ароматизированные свечи? Хотя мне больше по душе был Хрущев. Тот порой завернет что-нибудь эдакое, знаешь, были у человека озарения.
— Хрущев тебе нравится только потому, что вы оба терпеть не можете современное искусство, — пророкотал уверенный голос из коридора.
— А, Дикки. Я-то думал, куда ты подевался. Только что говорил Анне, странно, что ты не заскочил угоститься спиртным на дармовщинку.
Ричард Роуз зачесывал седеющие волосы назад и фиксировал их гелем. Глаза его все еще смотрели зорко, пухлые губы готовы были к поцелуям. Все обменялись рукопожатиями. Будущий «сэр Дикки» смахнул воображаемую пылинку с лацкана.
— Ты помнишь, как Хрущев отозвался о современном искусстве? Ты еще в полный восторг пришел.
— Ослиным хвостом намалевано, — с йоркширским акцентом выговорил Джим.
— Настоящий крестьянин. Ему бы картошку сажать. Да что там — коровам хвосты крутить. Мистер X.
— Налить вам, мистер Роуз? — Анне хотелось побыстрее избавиться от него.
— Я принесу, — вызвался Уоллис. — Что будем пить?
— Крашеную водичку, — ответил Дикки, подразумевая джин с ангостурой.
— Ангостура вон там, — указала Анна, раздосадованная услужливостью Джима.
— Мои соболезнования, Анна, — гладко, словно по писаному, заговорил Роуз. — Одри была замечательная женщина. Потрясающая. Когда она ушла в отставку, заменить ее оказалось попросту некем.
— Боюсь, сама она вовсе не считала себя незаменимой.
— Возможно, однако у нее была своя манера работать, вот что ценно. Очень строгая, даже придирчивая, но свой парень, с ней было нескучно.
Они обменялись теми же вопросами-ответами, что перед этим с Уоллисом. Роуз по-прежнему оставался холостяком — вот и вся информация, какую удалось из него выжать.
— С кем вы, говорите, переписываетесь в Кембридже? — спросил он.
— Я не говорила. С Льюисом Крейгом.
— Чем он занимается?
— Я несколько выпала из процесса. В пятидесятые и шестидесятые он занимался теорией игр, но с тех пор, должно быть, перешел к другим темам.
— Вообще-то я слыхал где-то его имя. Стратегия. Наш интеллектуальный резерв.
— Вероятно.
— В пятидесятые годы он работал в Калифорнии, в корпорации РЭНД, — продолжал Роуз, проверяя собственную память. — Некоммерческий стратегический исследовательский центр, если вы в курсе.
— После того, как защитил докторскую в Принстоне?
— Но ведь он не янки, верно?
— Итон и Кембридж.
— Хм-м, — протянул Роуз.
Корабль его красноречия разбился о неприветливые берега.
Вернулся Уоллис с розовым джином в стакане.
— За лиссабонскую миссию, — провозгласил он, поднимая бокал.
— Славные денечки, — вздохнул Роуз. — Все мы были так молоды тогда, так доверчивы.
— А вот и еще один из команды сорок четвертого года, — воскликнул Уоллис. — Лиссабонская миссия в полном составе.
Сначала между плечами двух разведчиков просунулась трубка, за ней рука и все тело. Новоприбывший успел расцеловать Анну в обе щеки, прежде чем она разглядела его. Придерживая ее рукой за плечи, он слегка отодвинул Анну от себя и вгляделся в нее, словно любящий дядюшка.
— Сочувствую, Анна, — пророкотал Мередит Кардью. — От всей души сочувствую. Все были потрясены — ведь правда, Дикки? — когда Одри позвонила в июле и назвала диагноз. Храбрая женщина. Господи боже, я бы на ее месте не совладал с собой.
Он обхватил Анну рукой за плечи, притянул к себе, как будто она по-прежнему находилась под его покровительством.
— Вот мы и в сборе, — сказал Роуз. — Только Сазерленда с нами нет.
— Бедняга Сазерленд, — вздохнул Кардью.
— Розовый джин? — предложил Уоллис.
— Не откажусь.
— Как поживает Дороти? — обернулась Анна к Кардью.
К двум часам все разошлись. Уоллис задержался допоздна, ему предстояло отвезти домой Пегги Уайт, помощницу бухгалтера, которая пренебрегла бутербродами и теперь жестоко расплачивалась за семь порций джина, выпитых на пустой желудок. После ухода гостей Анна прибрала и осталась сидеть на кухне, вспоминая странные взгляды, какими мерили ее с ног до головы Уоллис и Роуз. Казалось, будто они оба, каждый на свой лад, прикидывают, годится ли Анна для определенной работы. Неужели Роуз, вопреки их взаимной неприязни, готов что-то ей доверить? А Уоллис?
