— Но мы будем рядом, Анна. В любой момент, если тебе что-то понадобится…
Тут она кое-что вспомнила, навела на резкость. То-то она увязла, пытаясь заполнить университетскую анкету.
— Кое-что вы можете сделать для меня прямо сейчас, — сказала она Джиму. — Вернуть мне имя, вернуть то, кем я была. Я хочу снова стать Андреа Эспиналл.
1968–1970 годы, Кембридж и Лондон
В последний раз под именем Анны Эшворт она поехала в Лиссабон на похороны Луиша и Жулиану. Из-за африканской жары тела пришлось кремировать еще в Гвинее, но отпевание происходило в Базилике Ла Эштрела, а затем урны перевезли в семейную усыпальницу в Эштремуше.
Анна поселилась в Лапа, в гостинице «Йорк Хаус» на улице Жанелаш-Вердеш. Вечером накануне похорон она прошла по знакомым улицам мимо английского посольства на Сан-Домингуш, потом направо, по улице де-Буэнуш-Айреш, налево по душ-Навегантеш и вниз вдоль трамвайных путей по де-Жуан-де-Деуш. Двадцать четыре года не возвращалась она сюда и, когда издали увидела качающиеся жакаранды, полускрывшие белый свод Базилики, замерла, ожидая, что воспоминания ринутся к ней толпой, словно возбужденные дети, однако никто не прибежал — воспоминания так и остались лежать под спудом.
Анна стояла перед входом в старинное жилое здание. Фасад все тот же, голубая и зеленая плитка, черные ромбы, над дверью мемориальная доска в память поэта Жуана де Деуша.
Семейство Алмейда поджидало ее на ступеньках перед церковью. Иностранку аристократические родичи не слишком жаловали, но теперь она стала одной из них: скорбь у них была общей, скорбь окружала их со всех сторон, сплачивая тесную семейную группку. В Базилику вошли все вместе, Анна об руку с матерью Луиша. Таковы португальцы, думала Анна: трагедия соприродна им, в скорби они обретают самих себя и с распростертыми объятиями принимают каждого, кого коснулась та же утрата. Всю ночь они бодрствовали и молились над урнами с прахом близких.
Мессу отслужили утром. Помимо членов семьи почти никто не пришел: товарищи Луиша все еще не вернулись из Африки, все еще вели там свою войну. Алмейда увезли урны в Эштремуш и уложили в семейном склепе, где множество гробов громоздились друг на друга, как многоярусные койки в солдатской казарме. Кованая железная дверь захлопнулась за покойниками, а снаружи появились их фотографии в рамочках: Луиш, строгий и сдержанный, как всегда, когда он позировал перед камерой, словно готовился к собственным похоронам, и Жулиану — молодой, не верящий в смерть, с улыбкой на губах.
Она провела ночь с семейством Алмейда, а утром вернулась на поезде в Лиссабон. Вечером пошла навестить Жуана Рибейру. Связать последний узелок — и можно отправляться в путь. Жуан за это время сменил квартиру, но жил все в том же квартале Байру-Алту. Он обхватил Анну обеими руками, прижимая ее к своим выступающим ребрам, расцеловал в обе щеки. Она высвободилась и увидела, что профессор плачет, промокает глаза под очками, не сразу сообразив, что очки по такому поводу удобнее снять.
— Вот что со мной творится. Вот что ты делаешь со стариком. Подумать только, ты и уезжала-то ненадолго, а я так счастлив видеть тебя. Счастлив и огорчен. Я разделяю с тобой твои утраты. Слишком много — больше, чем положено человеку за всю жизнь, а с тобой это случилось за один месяц. Анна, жизнь — чудовище.
— Тебе ли не знать, Жуан, — подхватила она, оглядывая его скудно обставленную комнату.
— Это, — повел он рукой, охватывая аскетическую обстановку, — все это пустое по сравнению с тем, что обрушилось на тебя.
— Ты потерял жену, работу — работу, которую любил.
— Моя жена долго болела. Смерть стала для нее желанным избавлением. Университет? При таком режиме никого и ничему не научишь. Как могут юноши учиться, если каждый день они читают в газетах ложь, ложь, ложь? А что до работы, работа у меня есть. Да и комната получше, чем та, предыдущая, ты не согласна?
— Что за работа?
— Я учу детей математике, а их матерей учу писать и читать. Теперь, когда я живу среди простых людей, я стал настоящим коммунистом, не то что прежде. Соседи заботятся обо мне, кормят, одевают. Но ты… расскажи мне, что ты собираешься делать после такого кошмара.
— Что я могу делать? Только одно, — пожала она плечами. — Моя жизнь дошла до некоей точки, а я все еще здесь. Придется жить дальше. Начать сначала.
Она рассказала про Льюиса Крейга и совместный научный проект, и они пустились обсуждать математические проблемы и говорили до тех пор, пока хозяйка не принесла поднос, уставленный тарелками с жареными сардинами. Тогда они вместе уселись за стол.
— Неплохая жизнь для старика, — похвастался Жуан. — Еду мне готовят, одежду стирают, комнату держат в порядке, а по вечерам я слушаю фаду. Так бы нам всем и жить. Чистая, гармоничная жизнь.
Женщина вернулась, убрала со стола, поставила кофе и бренди.
— Они знают, как много ты значишь для меня, — продолжал Жуан. — Переполошились, хотели принять тебя как можно лучше. Приготовить что-нибудь особенное, однако я сказал им, что ты любишь сардины, что ты из наших… как и Льюис Крейг, кстати говоря, при всем его богатстве.
— Из наших?
— Математик и коммунист.
— Не ожидала. Он рассказывал, что после Принстона работал в РЭНДе.
— Но это было после Маккарти и охоты на ведьм. К тому же он всегда был недосягаем для них.
— Из-за богатства?
— Его отцу принадлежит несколько тысяч гектаров Шотландии. Он представляет в парламенте Консервативную партию, какое-то время даже входил в теневой кабинет, если не ошибаюсь. Льюис учился в Итоне и в ту пору не интересовался политикой. Берег свою репутацию и готовился к большой игре.
— А лекции, которые он читал в Лиссабоне? — уточнила Анна. — В ту пору ты заведовал кафедрой математики. Выходит, его пригласил в Португалию известный коммунист?
— Я? Нет. В том-то и прелесть. Его пригласил лично доктор Салазар. У отца Льюиса имеются деловые связи в Порту. Вино, скорее всего. Он познакомил парня с нужными людьми, тот получил приглашение и был счастлив. Считай, его послужной список скреплен надежнейшей печатью.
— И вы с ним поговорили?
— Я присматривал за ним.
— И так он узнал, что ты — член партии?
— На его уровне в партии все знают всех.
Утро Анна провела перед «Кафе Суиса» на площади Россиу, пила кофе с паштэл де ната — пирожными со взбитыми сливками, которые, как она полагала, ей теперь нескоро придется отведать. Вокруг столика крутились нищие: безрукий мужчина с зажатой под мышкой тростью выразительно оттопыривал карман, женщина демонстрировала изуродованное ожогами лицо, босоногие ребятишки ловко уворачивались от сердитых официантов. Анна заплатила за кофе, прошла в ювелирный магазин на соседней улице и попросила распилить и снять с ее пальца обручальное кольцо. Ювелир взвесил разомкнутое кольцо и заплатил Анне стоимость золота. Она вернулась на площадь, раздала деньги нищим, села в такси. Машина рванула с места, распугав голубей, и повезла Анну в аэропорт.
Самолет подрулил к взлетной полосе. Двигатели набирали обороты, и Анна ждала, когда наступит ее любимый момент, миг отрыва от земли, вот только чем громче урчали моторы, тем сильнее сжимала ей горло паника. Вибрация самолета, с ускорением несущегося по взлетной полосе, дрожью передавалась ее телу. Плотно зажмурившись, Анна старалась подавить панику, но тут самолет оторвался от земли. Никогда прежде ее не пугала мысль, что внизу нет никакой опоры, но сейчас, когда самолет принялся упорно карабкаться, набирая высоту, Анна ощутила свою беспомощность и с ужасом подумала о том, что в любой момент Бог может забыть о них, убрать свою руку, и самолет рухнет с небес, и она умрет в компании чужаков, никому не известная, никем не любимая. Крылья выровнялись, самолет перешел в горизонтальное движение. Стюардесса уже шла по проходу. Надпись «Не курить» погасла, и Анна с облегчением полезла в сумку — сигареты никогда не отказывали ей в утешении.
Едва она вернулась в Лондон, как Уоллис без приглашения заскочил на огонек, а вернее, на выпивку. Он принес ей паспорт на имя Андреа Эспиналл, полис государственного страхования и другие обязательные документы. Поговорили о Лиссабоне. Уоллис глаз не сводил с красной полосы на безымянном пальце Анны — все, что осталось от обручального кольца. Анна сочла благоразумным расспросить Уоллиса о его супруге.
— Славная девчонка, — похвастался он. — Мы с ней нормально ладим. Вполне самостоятельная, к тому же ей совсем не требуется, чтобы я сидел возле ее юбки. И на вечеринках нет нужды за ней присматривать.
— Это так важно?
— Не люблю, когда на шее виснут, Анна. То бишь Андреа. Мне требуется приватное пространство.
