— Это комната 420? — спросил глубокий мужской голос.
Мари перевела дух, это был Андре Вийер. Генерал звонил днем и сказал, что «Классики» охватила паника; его жену звали к телефону не менее шести раз за полтора часа. Но ему ни разу не удалось подслушать что-нибудь существенное; когда он снимал трубку, серьезный разговор сменялся пустой болтовней.
— Да, — сказала Мари. — Это комната 420.
— Простите, но нам не доводилось беседовать раньше.
— Я знаю, кто вы.
— Я тоже понимаю. Могу я позволить себе поблагодарить вас?
— Я понимаю. Пожалуйста.
— К делу. Я звоню из кабинета, параллельного телефона, конечно, нет. Передайте нашему общему другу, что волнение нарастает. Моя жена удалилась к себе, утверждая, что ее тошнит, но, видимо, она не настолько плохо себя чувствует, чтобы не подходить к телефону. Несколько раз, как и прежде, я поднимал трубку, убеждаясь, что они готовы к любому подслушиванию. Я довольно неприветливо извинялся, объясняя, что жду звонка. Откровенно говоря, я не уверен, что жена поверила, но не ей задавать мне вопросы. Я буду прям, мадемуазель. Между нами растет невысказанное противоречие, и оно взрывоопасно. Дай Бог мне сил.
— Я могу лишь просить вас не забывать о цели, — сказала Мари. — Не забывать о сыне.
— Да, — тихо сказал старик. — Мой сын. И потаскуха, которая притворяется, что чтит его память. Простите.
— Не за что. Я передам то, что вы мне сказали, нашему другу.
— Пожалуйста, — перебил Вийер. — Есть еще кое-что. Поэтому я вам и позвонил. Дважды, когда говорили с женой, голоса мне запомнились. Второй я узнал, на память тут же пришло лицо. Это телефонный оператор в «Классиках».
— Мы знаем, как его зовут. А первый?
— Это было странно. Голос не был мне знаком, никакое лицо не вспомнилось, но я понял, почему слышу именно его. Диковинный голос: полушепот, полуприказ, эхо себя самого. Этот голос меня поразил. Видите ли, он не разговаривал с моей женой, он отдавал приказ. Едва я снял трубку, он изменился, конечно, но остался некий налет. Этот налет, даже сам тон, хорошо знакомы каждому солдату, это средство что-либо подчеркнуть. Я понятно выражаюсь?
— Думаю, да, — мягко сказала Мари, понимая, что, если старик имеет в виду то, что она предполагала, ему должно быть невыносимо трудно.
— Не сомневаюсь, мадемуазель, — сказал генерал. — Это был гнусный убийца. — Вийер остановился, было слышно, как он тяжело дышит, следующие слова он произнес с трудом, этот сильный человек едва удерживался, чтобы не разрыдаться. — Он… отдавал… распоряжения… моей… жене. — Голос старого солдата сорвался. — Простите мне то, что простить нельзя. Я не имею права обременять вас.
— Вы имеете право. — Мари внезапно встревожилась. — То, что происходит, должно быть для вас невероятно тяжело, тем более тяжело, что вам не с кем поговорить.
— Я говорю с вами, мадемуазель. Не должен бы, но говорю.
— Мне бы хотелось и дальше с вами говорить. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь из нас был с вами. Но это невозможно, и я знаю, что вы это понимаете. Пожалуйста, старайтесь держаться. Очень важно, чтобы не установили связи между вами и нашим другом. Это могло бы стоить вам жизни.
— Быть может, я ее уже лишился.
— Это нелепо, — резко сказала Мари. — Вы солдат. Немедленно прекратите!
— Словно учительница распекает нерадивого ученика. Вы совершенно правы.
— Я слышала, вы великий человек. Я этому верю.
На том конце линии молчали. Мари затаила дыхание. Когда Вийер снова заговорил, она перевела дух.
— Нашему общему другу очень повезло. Вы замечательная женщина.
— Вовсе нет. Просто я хочу, чтобы мой друг вернулся ко мне. В этом нет ничего замечательного.
— Может быть. Но я тоже хотел бы быть вашим другом. Вы напомнили очень старому человеку, кто он и что он. Или кем и чем он был и должен попытаться стать вновь. Второй раз благодарю вас.
— Пожалуйста… мой друг. — Мари повесила трубку, глубоко тронутая и столь же встревоженная. Она не была уверена, что Вийер выдержит следующие сутки, а если он не выдержит, убийца поймет, как глубоко проникли в его окружение. Он велит всем связным из «Классиков» бежать из Парижа и исчезнуть. Или устроит на Сент-Оноре кровавую бойню с тем же итогом.
Если случится одно или другое, не будет никаких ответов, не будет адреса в Нью-Йорке, послание останется неразгаданным, его отправитель — неузнанным. Человек, которого она любит, вернется в свой лабиринт. И покинет ее.
Борн увидел ее на углу, в свете уличных фонарей она шагала к маленькой гостинице, где жила. Моник Бриелль, доверенное лицо номер один Жаклин Лавье, была более крепкой и сильной разновидностью Жанин Дольбер; Борн вспомнил, что видел ее в магазине. В ней чувствовалась уверенность, она шла походкой женщины, знающей себе цену, привыкшей полагаться на свой профессионализм. Очень невозмутимая. Джейсон понял, почему она была доверенной номер один. Их встреча будет короткой, эффект сокрушительным, угроза — отчетливой. Пора запускать вторую волну паники. Он стоял и смотрел, как она переходит мостовую, цокая каблуками. Улицу не запруживали люди, но и пустынной она не была, оставалось еще несколько человек.
Придется отрезать ее от прохожих, затем увести туда, где их нельзя будет подслушать, потому что ни один посланец не решился бы сообщить такие сведения при свидетелях. Он поравнялся с ней почти у входа, замедлил шаг, приноравливаясь к ней, и пошел рядом.
— Немедленно свяжитесь с Лавье, — произнес он по-французски, глядя прямо перед собой.
— Простите? Что вы сказали? Кто вы, мсье?
— Не останавливайтесь! Идите вперед. Мимо входа.
— Вам известно, где я живу?
— Нам мало что неизвестно.
— А если я войду? Есть же швейцар…
— Но есть и Лавье, — перебил Борн. — Вы потеряете работу и другую на Сент-Оноре не найдете. И, боюсь, это будет самой незначительной из ваших неприятностей.
— Кто вы?
— Я вам не враг. — Джейсон взглянул на нее. — Не делайте меня врагом.
— Вы! Американец! Жанин… Клод Ореаль!
— Карлос, — закончил Борн.
— Карлос? Что за безумие? Весь день один Карлос! И номера! У каждого есть номер, о котором никто не знает! Ловушки, вооруженные люди! Бред!
— Этот бред может осуществиться. Не останавливайтесь. Пожалуйста. Ради вашего же блага.
Она послушалась, ее походка стала менее уверенной, тело словно одеревенело — марионетка в неловких руках.
— Жаклин говорила с нами, — напряженно произнесла она. — Сказала, что это бред, что вы хотите погубить «Классики». Что какой-нибудь дом моды заплатил вам, чтобы вы нас уничтожили.
— А вы ожидали от нее чего-нибудь другого?
— Вы — наемный провокатор. Она сказала нам правду.
— А не велела ли она вам также держать язык за зубами? Ни словом об этом никому не проговориться?
— Разумеется.
— А пуще того, — продолжал Джейсон, словно не слыша ее, — ни в коем случае не сообщать в полицию, что в подобных обстоятельствах было бы самым уместным шагом. В некотором смысле — единственно возможным.
— Да, естественно…
— Нет, неестественно, — возразил Борн. — Послушайте, я просто связной, вероятно, не многим выше вас в иерархии. Я здесь не для того, чтобы убеждать вас, но чтобы передать сообщение. Мы проверили Дольбер, ей выдали ложную информацию.
— Жанин? — К замешательству Моник Бриелль прибавилось смущение. — Жанин несла какую-то несусветную чушь! Такую же несусветную чушь в истерике вопил Клод Ореаль. Но то, что говорила она, противоречило тому, что говорил он.
— Мы знаем, это было сделано намеренно. Она говорила с «Азюр».
— С «Домом Азюр»?
— Проверьте ее завтра. Устройте ей очную ставку.
— Очную ставку?
— Послушайтесь меня. Может, это связано.
— С чем?
— С ловушкой. «Азюр», возможно, сотрудничает с Интерполом.
— Интерпол? Ловушки? Опять тот же бред! Бог знает, что вы несете!
— И Лавье знает. Немедленно с ней свяжитесь. — Они дошли до угла, Джейсон тронул ее за локоть. — Здесь я вас оставлю. Возвращайтесь домой и позвоните Жаклин. Скажите, что все гораздо серьезней, чем мы думали. Все разваливается. Хуже того, кто-то перевербовался. Не Дольбер, не продавцы, некто поважнее. Некто, который знает все.
— Перевербовался? Что это значит?
— В «Классиках» есть предатель. Скажите ей, пусть будет осторожна. Со всеми. Иначе всем нам придет конец. — Борн отпустил ее руку и ступил на мостовую. Заметив подъезд на противоположной стороне, он быстро вошел.
Осторожно выглянув из-за стены, он увидел, как Моник Бриелль бежит к гостинице. Вторая волна паники покатилась. Пора было звонить Мари.
— Я волнуюсь, Джейсон. Это разрывает ему сердце. Он чуть не разрыдался по телефону. Что творится у него на душе, когда он смотрит на нее? Что он должен чувствовать, о чем думать?
