Потом наступили холода, и пришлось согреваться на заднем сиденье его автомобиля — Крейг припарковывал его подальше от дома. Поводок пса зажимали дверцей автомобиля, и в момент экстаза, прижавшись лицом к запотевшему от ее дыхания стеклу, Андреа видела перед собой вопрошающую мордочку таксы.
Трудно было поверить, что все это происходит на самом деле, что она соглашается на это. Крейг любил всякие штучки. Например, ролевые игры. Поначалу они казались глупыми и даже несколько противными, но, втянувшись, Андреа уже не испытывала отвращения. Нет, никакого извращения в этом нет, выдумка стимулирует желание, а значит, это практически нормально.
На лето Крейг уехал в Штаты, валяться на берегу вместе с Мартой, проводить время со всем ее американским семейством. Андреа безвылазно сидела в Кембридже и работала, чтобы не думать о нем. Лежа без сна по ночам, она пыталась понять, что же с ней происходит, и поначалу никак не могла разобраться в этой смутной и необоримой потребности в Льюисе, а потом поняла — и поняла, что знала это с самого начала: ее мать, сын и муж умерли, и она осталась пустой, без какой-либо зацепки в жизни. Льюис, ее учитель и наставник, наполнил эту пустоту, «привязал» ее к чему-то. Но оттого что она поняла психологический смысл происходящего, легче ей не стало. Более того: теперь она яснее сознавала, чего ждет от Льюиса, и сознавала, что никогда не получала этого во всей полноте, но еще может получить… еще есть надежда.
Марту она поначалу воспринимала как единственную помеху на пути к своему личному счастью, но однажды сообразила, что присутствие Марты придавало интенсивности их отношениям. И Льюис, и она сама наслаждались своим шпионским романом, тайными свиданиями, встречами украдкой под покровом ночи, запретным плодом.
Воспоминания об иной тайной любви, об иной эпохе накладывались на эти отношения. В настоящее, сбивая Андреа с толку, просачивалось прошлое.
Начался новый учебный год, и Льюис почуял в Андреа перемену, которая ему не понравилась. В ней появилась уверенность. В ответ Льюис перестал скрывать другие свои связи. То Андреа заставала у него девицу, которая поспешно исчезала, на ходу освежая помаду на губах, то в его комнатах в Тринити обнаруживалась непарная серьга, трусики, использованный презерватив. Андреа предпочитала обходить эти улики молчанием. Льюис и так вел себя враждебно, а ей не хотелось окончательно поссориться с ним. Летом он отбыл в очередной отпуск на Кейп-Код, даже не попрощавшись.
У нее появилась истерическая склонность ни с того ни с сего разражаться слезами, и так же внезапно этот плач прекращался. Когда библиотека закрылась на лето, Андреа поняла, что не сможет провести каникулы где-нибудь рядом со счастливой семьей, любящими супругами. Джим Уоллис звал ее пожить с ним и его женой в домике на юге Франции. Андреа отказалась. Даже супругов, которые прискучили друг другу, ей не вынести.
Она сидела в Кембридже и считала дни, как ребенок перед Рождеством. Одиночество обступало ее со всех сторон под низко нависавшим потолком ее квартирки; кабачки, где обычно толпились младшекурсники, опустели, и Андреа выискивала другие пабы, живые, шумные места, где собирались батраки и строители, ребята, достававшие маринованные яйца прямо из банок за стойкой бара и с аппетитом закусывавшие. По утрам Андреа просыпалась с таким ощущением, словно перепробовала все жидкости в баре, включая моющие средства. Содрогаясь, она утыкалась лицом в подушку в ребяческой попытке укрыться от самой себя, от той, кем она стала.
Льюис вернулся поздно, семестр уже три недели как начался. Андреа была вне себя от счастья, пусть он и разнес в пух и прах ее работу, пусть от него пахло другими женщинами.
Приближались рождественские каникулы 1970 года, и Андреа снова не знала, что делать с собой. Выхода не предвиделось. Собственная слабость удручала ее, каждое утро она предупреждала себя: все, в последний раз, она бросит эту работу, вернется в Лондон. И, сказав себе все это, наряжалась — весьма тщательно — в свой лучший костюм и покорно шла к мужчине, который превратил ее вот в это.
В четыре часа утра, маясь бессонницей, она заставляла себя перебирать все, что было в ее жизни хорошего. О Жулиану думать было нельзя, слишком очевиден и мучителен был ее провал, но те несколько недель, что она провела с умиравшей матерью, давали Андреа силы. Благородство ее отца. Честность матери. Любовь, проснувшаяся в Андреа под конец, — любовь к той самой женщине, которую она позволяла себе презирать. Она проигрывала в уме последние разговоры, думала о Роули и вине из его запасов. О его жене. О том, как Одри сказала, что не считала себя вправе заполучить целого мужчину, только увечного, как Роули. Неужели и с ней происходит то же самое? Неужели Льюис — то самое, что ей нужно, то, что она заслужила?
В конце ноября Андреа явилась в его квартиру в Тринити — как обычно, как робот с программным управлением. Открыв дверь, он рявкнул приказ: немедленно в спальню! Последнее время он только и делал, что командовал. Андреа едва успела раздеться — Льюис наблюдал за ней из коридора, — как оба они услышали снизу голос Марты. Прежде Марта никогда не наведывалась в профессорские апартаменты, вроде бы такое было негласное соглашение между супругами. Льюис захлопнул дверь спальни, закрыв Андреа внутри. Марта, не постучавшись, вошла к нему. Высокий голос с американским прононсом хлыстом разрезал воздух. Она явилась, чтобы продолжить начавшуюся накануне ссору: Марта хотела провести каникулы в Новой Англии, Крейг — съездить в Шотландию к отцу. Андреа, словно парализованная, так и осталась сидеть голая на кровати, глядя себе под ноги. Ей бы молиться, чтобы дверь оставалась закрытой, однако Андреа поймала себя на том, что прячется лишь из, так сказать, социальной привычки, из страха перед неприятным положением, а на самом деле даже хочет, чтобы Марта открыла дверь. Это наконец-то разрубило бы узел. Запутанная ситуация разрешилась бы так или иначе.
Марта столь эффективно разделывалась с Льюисом, не оставляя камня на камне от его системы обороны, что Андреа невольно подумала: не из-за каникул они так отчаянно ссорятся. И с какой стати Марта явилась сюда именно в этот момент?
На ее мысленный вопрос Марта не замедлила ответить, как будто подслушала. Марта распахнула дверь.
Не открыла — именно распахнула, яростно, демонстративно. С такой силой, что дверь, ударившись в стену, почти в ту же секунду захлопнулась снова. Пролетела туда-обратно, словно ткацкий челнок. Два мгновенных снимка по ту и другую сторону двери: обнаженная Андреа на постели, — Марта, статуей негодования застывшая в коридоре.
Марта не стала второй раз открывать дверь. В этом не было надобности.
Ледяное, повисшее сосульками молчание.
И снова голос бичом разрезал воздух, но это был уже другой голос, не голос Марты. Пощечина, положившая конец бабьей истерике. С грохотом захлопнулась входная дверь. Льюис ворвался в спальню, на ходу расстегивая штаны. Распластал Андреа на постели, завел ей руки за голову и с силой, с холодной яростью глубоко вонзился в нее. Акт продолжался недолго, обессилев, он рухнул на Андреа, придавил своим немалым весом. Андреа неловко пошевелилась. Крейг выпустил ее руки, скатился с нее, сел, сжал ладонями голову и на несколько минут замер.
— Черт! — пробормотал он после паузы.
Андреа сидела на другом краю постели спиной к нему.
— Никак не могу понять, что у тебя общего с Мартой, — сказала она таким тоном, как будто хотела утешить.
— Ее отец — сенатор, — ответил он.
— В этом все дело?
Она натянула чулок, закрепила его на ноге, занялась вторым чулком.
— Я давно уже хотел познакомить тебя с одним человеком, — сказал Крейг.
Легкая дурнота подкатила к горлу. Он к чему-то ее готовит, прикидывает, как получше преподнести дурные новости. Льюис подошел к раковине, помылся, вытер полотенцем у себя между ног. Надел трусы и брюки, перекинул через плечи и защелкнул подтяжки, все это — неотрывно глядя на Андреа, обдумывая сложившееся положение.
Андреа нащупала в сумочке сигарету и гигиеническую салфетку, обтерлась, закурила. Оделась, так и не подмывшись. Что толку? Чтобы смыть с себя скверну, понадобилось бы неделю отмокать в ванне.
Льюис заварил чай в кабинете, пригласил Андреа сесть за стол. Все помешивал ложечкой в чашке, это он-то, который никогда не кладет сахара в чай.
— Так с кем я должна встретиться? — не вытерпела она.
— С одним человеком в Лондоне.
— В Лондоне, — повторила она, как автомат. Да, узел разрублен, ситуация меняется, вот только она совершенно к этому не готова.
— Здесь мы оставаться не можем.
— То есть — я не могу.
Он снова принялся помешивать неподслащенный чай.
— Это твой шанс. Уникальная возможность.
