Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [Странный человек + Гром победы, раздавайся]

— Нет, ее сиятельство пришли не с супругом, — промямлил Василий, что было на него совсем непохоже.

Впрочем, густой бас, несшийся со стороны коридора, и не мог принадлежать Анатолю Зарубину, человеку светскому в полном смысле этого понятия. (Кто-то там рокотал: «Ишь, шуб-то понавесили! Чай, уезд целый пропитать можно».) Определенно это был не Анатоль.

— Пока ваша светлость отсутствовали, ее сиятельство, извиняюсь за выражение, спутались с этим, — так же тихонько пояснил мажордом, но понятней не стало.

Божья корова (таково было заглазное прозвище богомольной Фанни Зарубиной) с кем-то спуталась? Невероятно!

А в гостиную уже входила сама Фанни, дама исключительно некрасивой внешности и бурного темперамента. Верейскую поразило, что Зарубина была в простом суконном платье, совсем черном.

— Лидочка, радость какая! — Зарубина распростерла объятья.

Этот порыв тронул Лидию Сергеевну. Не такие уж они были закадычные подруги, чтоб столь шумно радоваться встрече.

— Радость светлая! — продолжила Фанни, целуя хозяйку в лоб, будто покойницу в гробу. — Я привезла его! Он согласился! Лидочка, я привезла к тебе Странника!

Она обернулась и сделала картинный жест в сторону двери.

Верейская моргнула.

В салон медленно, важно шел высокий костлявый мужик — самый натуральный: длинные волосы расчесаны надвое, борода лопатой, в перепоясанной малиновой рубахе, в сапогах бутылками.

Мажордом кинулся ему навстречу, будто воробьиха, пытающаяся оборонить гнездо от кота — да так и застыл.

— Ишь, пузо выставил. Прямо енарал. Пусти-тко.

Невероятный гость ткнул Василия острым пальцем в живот — мажордом попятился.

По комнате прокатился не то скандализованный, не то заинтригованный шелест.

— Это он, он! …Только его тут не хватало! …Странник, Странник! — неслось со всех сторон.

Тут-то Верейская наконец и поняла, кто к ней пожаловал. До войны ей доводилось слышать о причуде ее величества, каком-то мужике-кудеснике, однако кто бы мог вообразить, что этот субъект превратится в такое celebrity?[9] Как-то даже сразу и не сообразишь, хорошо это для раута или ужасно, что Фанни его привела.

Между прочим, Лидия Сергеевна отметила, что Странник одет хоть и по-мужицки, но очень непросто. Рубашка отменного шелка, пояс искусно расшит, сапоги тонкой лакированной кожи.

— Милости прошу, — осторожно молвила хозяйка. — Вас, кажется, величают Григорием Ефимовичем?

Серые глаза беспокойно пробежали по лицам собравшихся и вдруг уставились прямо на Верейскую. Ее будто толкнуло — вот какая сила была в этом взгляде.

— Странный человек я, матушка, — величаво ответил он. — Обыкновенный странный человек. Так меня и зови.

— Чем же вы странный?

Она покосилась на остальных гостей. Все смотрели на мужика — кто с любопытством, кто с отвращением, но смотрели жадно, неотрывно.

— Странный — потому странствую. Хожу-гляжу-поплевываю. К тебе вот зашел. Поглядеть, что вы тут за люди. Какому Богу молитесь. Коли Сатаной смердит — плюну.

Он подбоченился, снова оглядывая залу, и вдруг — ужас, ужас! — взял, да и в самом деле плюнул на паркет. Настоящей слюной!

— Много у тебя дряни, матушка.

— Ну уж это слуга покорный! — вскричал депутат Зайцевич. — Прошу извинить, Лидия Сергеевна, но это без меня!

И вышел, приволакивая хромую ногу. Хозяйке поклонился, на Странника кинул испепеляющий взгляд — и вышел. За ним покинули гостиную еще несколько человек.

Не хорошо, а ужасно, поняла Верейская. Это скандал!

Но, с другой стороны, ушедших было совсем немного. Прочие остались. И потом, скандал скандалу рознь. Завтра о рауте будет говорить весь Петербург…

В общем, ее светлость растерялась.

А Фанни тронула хама за рукав, успокоительно сказала:

— Дрянные все ушли, не выдержали вашего присутствия. Остались одни хорошие. Про хозяйку я вам рассказывала. Лидия Верейская, из немецкого плена бежала.

Кошмарный мужик оскалил коричневые, гнилые зубы.

— Ну поди, шустрая. Благословлю.

И протянул Лидии Сергеевне руку — для поцелуя.

Это уж было too much.[10] Колебания хозяйки разрешились.

Верейская взяла золотое пенсне, что висело у нее на груди, с намеренной неспешностью рассмотрела через стеклышко волосатую кисть, потом так же демонстративно, как насекомое под микроскопом, изучила физиономию Странника. Поджала губы.

— Я всегда рада видеть тебя, милая Фанни. С кем бы ты ни пришла. Надеюсь, ты не позволишь Григорию Ефимовичу скучать.

Вот это правильная линия поведения! В общение с мужланом не вступать, но не лишать гостей экзотического зрелища.

Она отошла, изобразив для своих страдальческую гримасу: мол, что тут поделаешь?

— Гордая да глупая, — громко сказал у ней за спиной Странник. — А сказано: гордые низринутся. Жалко ее. Потопнет через свою глупость.

Божья корова заискивающим голосом ответила:

— Простите ее, отец. Помолитесь за нее.

Потом произошло нечто из ряда вон выходящее — Верейская поняла по вытянувшимся лицам.

Обернулась.

Экзальтированная идиотка Фанни стояла перед мужиком на коленях и жадно целовала грубую лапу, которой пренебрегла Лидия Сергеевна.

Молодой Корф, кавалергард, с которым некоторое время назад беседовал Эмиль, стуча каблуками, кинулся к дверям.

— Поздравляю, господа! — фыркнул он. — Рюриковна перед мужиком ползает!

За ним (правда, попрощавшись с хозяйкой и сославшись на обстоятельства) ушли еще две пары. На этом исход, слава Богу, вроде бы прекратился.

Прерванные разговоры возобновились, все снова разделились на группки. Однако втихомолку поглядывали на возмутителя спокойствия.

Тот, правда, стал вести себя пристойнее. Оказалось, что с некоторыми из гостей он знаком. С кем-то перекинулся словами, лейб-медику низко поклонился. Лидия Сергеевна начала было успокаиваться — да рано.

С подноса, уставленного «кок-тейлами», Странник взял бокал, понюхал, пригубил — кажется, понравилось. Без остановки, один за другим, осушил четыре. Крякнул, вытер мокрые губы бородой.

Это бы еще ладно. Но здесь на глаза «странному человеку» попала картина с обнаженной наядой (очень недурной Фрагонар, купленный покойным князем на Парижском салоне девяносто девятого года). Осмотрев стати чудесной нимфы, мужик покрутил головой и со словами «эк, бесстыжая» харкнул на пол — обильней и гуще, чем в первый раз.

— Боже, что делать? — Княгиня жалобно оглянулась на хмурого Базарова — очевидно, Эмиля тоже расстроил скандальный визитер. — Этот субъект губит мне раут!

— Дело поправимое, — симпатично окая, ответил Емельян Иванович.

И направился прямо к Страннику.

— Эй, дядя, ты тут не форси, комедию не ломай. В избе у себя тоже на пол плюешь?

Тон был суровый, взгляд грозный.

Глаза у «дяди» метнули серо-голубое пламя. Преувеличенно переполошившись, он несколько раз поклонился сердитому господину в ноги.

— Прости, барин, прости мужика дремучего. Необычные мы к обчеству. Твоя правда. Сам нагадил — сам подберу.

Да бухнулся, шут, на коленки и давай бородой своей паркет подтирать. К Страннику бросилась княгиня Зарубина, тоже на пол:

— Отец Григорий! Оставьте! Они все волоса вашего не стоят! Дайте я, я!

В общем, кошмар и ужас. Базаров, на что решительный человек, и то отступил, рукой махнул.

Безобразная сцена затягивалась: Странник всё ерзал на карачках, Фанни хватала его за плечи и плакала. Все разговоры в гостиной оборвались.

Тогда вперед вышел Вольдемар Жуковский, отстранил Эмиля.

— Позвольте-ка. С ним по-другому надо… — Встал над юродивым — и тихо: — Ты меня знаешь?

Тот поглядел снизу вверх, весь сжался.

— Кто тебя не знает… Ты Жуковский-енарал, всем врагам гроза.

Шеф жандармов слегка наклонился:

— Смотри, прохиндей, не зарывайся. Я рапорт государю про твои художества подал, знаешь?

— Знаю, батюшка… Клеветы на меня возвели зложелатели мои… Неправды… А ты им поверил… То-то папа на меня возгневался, другу неделю не допущает…

— Государь тебе не «папа»! — Генерал выпятил бульдожью челюсть. — Гляди, Григорий, шугану — до Чукотки лететь будешь. А ну вон отсюда!

Хотел «странный человек» подняться, но ноги его не держали. То ли перетрусил, то ли еще что, но вдруг его начала колотить дрожь. Глаза выкатились из орбит, губы зашлепали, из них полезла пена.

Дико завертев шеей, он замахал руками, будто крыльями, опрокинулся на спину, изогнулся дугой, стал извиваться в корчах.

Закричали дамы, взвыла Зарубина:

— Что вы натворили, изверг! У него припадок!

— А-а-а-а! — сипел Странник. — Страшно! Пустить меня, пустить! Лечу! Лечу-у! Куды лечу?