Глаза его возбужденно горели, во всех движениях чувствовалась необыкновенная легкость. Ноги будто саму несли его, как по воздуху. Яков знал цену этому возбуждению. Пройдет еще полчаса, и Каип Ияс свалится, забывшись тяжким сном, после которого не скоро и не сразу наступит мучительное пробуждение. Но что ему до Каип Ияса? Самому тошно, не до шаромыги сейчас. Кайманов молча направился мимо.
Вокруг стало совсем темно. Лишь на вершинах гор еще теплились еле приметные отблески зари. Дрожащий, нагретый за день воздух наполнен треском цикад и кузнечиков.
— Эй, Ёшка-джан, почему не слушаешь? — Каип Ияс забежал вперед. — Я тебя зову, а ты мимо идешь...
Яков остановился.
— Никому Каип Ияс не сказал, только тебе скажу, — схватив Якова за рукав гимнастерки, продолжал старый курильщик опия. — Ты Кара-Куш! Я Каип Ияс! Ты мой друг. Думаешь, мой рот опоганен ложью? Нет, Ёшка. Каип Ияс правду говорит. Я курд! — Он ударил себя кулаком в грудь. — Идем! Только ты и я! Больше никто! Увидишь, что сделает Каип Ияс!
Интуиция подсказывала Якову, что разглагольствования Каип Ияса — не пустое бахвальство. Он что-то знает, хочет помочь пограничникам. Сначала комиссар Лозовой, потом Карачун, а сегодня Ёшка признали в нем человека. Сам Кара-Куш принес ему ширя. Всю жизнь Каип Ияс прожил отверженным и униженным. А теперь он здесь равный с равными. Дело не в терьяке, который он выкурил. В Каип Иясе, может быть, впервые в жизни пробудилось человеческое сознание и властно заявило о себе.
— Хорошо, — сказал Кайманов, — стой здесь.
Он вернулся во двор, подошел к руководившему обыском Карачуну.
— Товарищ майор, Каип Ияс что-то знает, пойду проверю.
— Иди. Скрипченко, Ложкин, пойдете с Каймановым.
Каип Ияс, уверенно шагая по дороге, вывел Якова за аул, стал подниматься на невысокую сопку. На ее вершине лежало несколько больших плоских камней. На какое-то мгновение в мозгу Кайманова мелькнула мысль, что Каип Ияс затащил его в ловушку, но он тут же отбросил ее: что может случиться на этой голой сопке, склоны которой просматриваются до самого распадка? Правда, примерно в полукилометре от сопки распадок переходил в узкую, зиявшую чернотой горную щель. Но сейчас это несущественно: крутом оцепление.
— Стой здесь, Кара-Куш! — торжественно объявил Каип Ияс. — Смотри, что буду делать я!
Продолжая еще недоверчиво осматривать местность, Яков присел, чтобы избежать неожиданного обстрела из-за камней. Отсюда был виден весь аул с его редкими огоньками, мелькавшими в темноте.
Каип Ияс смело направился к лежавшим на кремнистой макушке сопки камням. В полсотне метров от них остановился, громко закричал:
— Эй, Шарапхан! Грязная собака, хвост шакала, рыло свиньи, Шарапхан! Ты, как скорпион, лежишь под камнем, а я стою и плюю на тебя, будь ты проклят!
Теперь Яков знал, что Шарапхан здесь. Каип Ияс не бредит и не сошел с ума. Видно, матерый бандит сумел перехитрить красноармейцев оцепления, засел за камнями и ждет момента, чтобы ускользнуть.
В ночной тишине из аула доносились возбужденные голоса, послышался топот ног. К сопке как будто бежали люди, но было темно и в голове у Кайманова так мутилось, что он не мог ничего толком различить. Точно, бегут. Вон впереди невысокий, быстрый в движениях Карачун, за ним — пограничник с собакой на поводке.
Крупная дрожь то ли от нервного возбуждения, то ли от малярии сотрясала Якова. Багровая пелена то и дело застилала глаза, к горлу подкатывалась тошнота.
«Не стрелок я сейчас. Промажу, — с тревогой подумал он. — Хоть бы Карачун вовремя подоспел». Тут же крикнул:
— Эй, Каип Ияс, ложись! Куда тебя под пули несет! Но Каип Ияс не отозвался. Шаг за шагом он продвигался вперед, ближе к камням.
— Куда лезешь, черт бы тебя взял? Ложись! — снова крикнул Яков.
— Нет, Ёшка! Я всю жизнь перед Шарапханом на животе лежал. Теперь пусть он передо мной лежит. Эй ты! — опять во все горло заорал Каип Ияс. — Вонючий хорек Шарапхан! Видишь, я тебя не боюсь, а ты меня боишься, потому что Ёшка Кара-Куш — мой друг, и начальник Федор — мой друг, и Барат, и Аликпер, и Амангельды — все мои друзья!
С вершины сопки грянул выстрел. От камней скользнула тень, ринулась вниз по склону. Яков успел выстрелить дважды. В ту же секунду услышал мучительный стой и отчаянный крик Каип Ияса:
— Стреляй, Ёшка! Стреляй!
Кайманов выстрелил еще раз, почти наугад, упал за камень, зная, что вспышкой демаскирует себя. «Небо светлее гор... Снизу видно... Маячим...»
В распадке блеснуло пламя, пуля ударила рядом, рикошетом ушла вверх. Совсем близко через седловину сопки перемахнул всадник, хищно пригнувшийся к шее коня.
— Эй, Шарапхан, — крикнул он по-курдски. — Я — Аликпер, один на тебя иду!
Внизу, у самого ущелья, вспыхнула перестрелка: Шарапхан напоролся на оцепление.
Яков подбежал к стонавшему Каип Иясу. Пуля попала ему в живот. Собрав все силы, он приподнялся и плюнул в сторону убегавшего Шарапхана. Руки его подогнулись, с проклятием он ткнулся вниз лицом. Яков подхватил его, повернул на спину, осторожно уложил на камни, поднял набухшую кровью рубаху.
— Ёшка... Скажи всем... Каип Ияс... плохо жил... Умирал хорошо...
Голова Каип Ияса бессильно откинулась набок. В его неподвижных глазах отразился неяркий блеск ночного неба.
Снизу, от подножия сопки, все еще доносились редкие выстрелы и команды. Затем все стихло. В ауле кто-то проскакал по улице, послышался громкий голос: «Где майор Карачун?» Снова цокот копыт, уже ближе к сопке.
К склонившемуся над трупом Каип Ияса Кайманову подбежали Карачун, Скрипченко, еще несколько пограничников.
— Яша, жив? — Это спросил Карачун.
— Жив. Шарапхана взяли?
— Взяли, дорогой, взяли. Сам-то не ранен?
— Нет. Каип Ияс погиб. Где Шарапхан?
— Увидишь потом. Будешь на допросе. Сейчас не время. Не все у нас закончено, главное впереди. Слушай, Яша, наберись еще сил, побори свою проклятую малярию. Галиев только что передал... Ты слышишь меня? За Мордовцевым все это время велось наблюдение. Он выехал из города сюда на двуколке, наверное, за радиостанцией и оружием. Уже к аулу Ак-Кая подъезжал да унюхал, старая лиса, оцепление, повернул коня, сейчас гонит обратно. Мы должны успеть раньше. Наверняка у него дома что-то есть. В собственном логове с поличным и возьмем. Без тебя все будет сложней, можем людей потерять. Так ведь просто в дом не войдешь.
Спустя несколько минут Яков сидел в машине коменданта. В ушах еще звучало последнее распоряжение Карачуна, отданное на сопке, где погиб Каип Ияс: «Шарапхана доставить в госпиталь. Каип Ияса похоронить, соблюдая обычай, на мусульманском кладбище!»
«Уважение к живым начинается с уважения к памяти мертвых», — вспомнил Яков одну из заповедей Карачуна.
Откинувшись на спинку сиденья, придерживаясь за боковой поручень, когда машину особенно встряхивало, он смотрел, как свет фар выхватывает то камень, то куст, то скалистую стену у самой дороги.
Тяжкие раздумья одолевали Кайманова. Нелегко, ой, как нелегко ехать с вооруженными людьми в дом родной матери. Казалось бы, все правильно, никто лучше его не знает расположение комнат в доме отчима. А кто, кроме него, может беспрепятственно войти в этот проклятый дом, столько лет державший в плену его родную мать? Правильно и то, что нельзя ей было оставаться столько лет между двумя мирами. Все равно рано или поздно она должна выбрать между сыном и своим вторым мужем. Но мать остается матерью. Она дала ему жизнь, а он едет с обыском в ее дом, едет арестовывать близкого ей человека. Как все запутанно и сложно!
Попетляв по ночным улицам города, машина подъехала к дому с жестяным петухом на трубе. У ворот, ведущих на задний двор, Карачун и Яков увидели при свете карманных фонарей след только что проехавшей двуколки. Они обошли дом. Затем Яков один направился к парадному крыльцу. Словно в полусне остановился у знакомой двери, постучал.
В окне мелькнуло бледное лицо матери. Она почему-то долго не выходила. Наконец послышались ее шаги:
— Яша, ты, что ли?
— Откройте, мама.
— Что так поздно?
— Откройте, сейчас скажу.
Щелкнул засов, звякнул крючок. В то же время Яков услышал неясный шум в глубине дома. Хлопнула кухонная дверь.
«Флегонт приехал. Он в кухне!»
Яков проскочил в одну комнату, затем в другую. Рванулся в кухню. Знал, что мать идет вслед за ним. Мордовцева в кухне не оказалось: «Значит, догадался, успел уйти ».
Прислушавшись, он вдруг различил знакомое шипение — звук горящего бикфордова шнура. «Дом заминирован. Флегонт одним махом решил замести все следы, не считаясь с тем, что погибнет и Глафира Семеновна, мать. Но где мина?»
В страшном волнении он стал осматривать стены, пол, потолок. Шипение доносилось от кухонной плиты. Но ни в топке, ни в духовке, ни в водогрейном котле ничего не было. Перед топкой окрашенный железный лист. Шляпки гвоздей почему-то не закрашены. Наклонившись, Яков явственно уловил запах порохового дыма. Схватил с полки тесак, поддел концом лист железа. Тот неожиданно легко приподнялся. Под ним — квадратное отверстие, в которое свободно мог пролезть человек. Спустился в подполье, при тусклом свете спички увидел тянущийся к ящику с аммоналом белый шнур. Рванул его, отбросил в сторону. Когда стал выбираться, что-то грохнуло, ударило его в спину.
