Они поспешно, одну за другой, опрокинули по три рюмки ледяной, вязкой, чуть лимонной на вкус водки. Шнайдер расстегнул воротник, повертел шеей: жесткий край неприятно впивался в исковерканную шрамами плоть. Якубовский закидывал селедку в свой широко разверстый рот, словно кормил морского котика.
— Штиллер мертв, — заявил он.
Ничего нового, простая констатация факта.
В комнате вновь повисло молчание. Из камина в трубу с треском выскочила искра. Еще рюмка. Здоровая щека Шнайдера начала оттаивать. Мякиш черного хлеба завертелся у генерала в воронке рта, как трусы в стиральной машине.
— Вам известно, кто это сделал? — спросил Шнайдер, и собственный голос эхом отдался в его ушах. — И что там делала эта Шумилова? Она ведь была вашим агентом, насколько мне известно.
Якубовский хищно растерзал пачку сигарет, закурил.
— Ситуация весьма деликатная, — предупредил он. — Политическая ситуация.
— Прощу прощения, если я слишком много на себя беру, генерал, но ведь вы сами побывали там вчера, верно? — настаивал Шнайдер, водка подтолкнула его к откровенности. — Вы и кто еще? Это бросит тень…
— Я понимаю, что вы нервничаете, майор. Вы оказались на виду… под ударом. — Якубовский пошевелил темными, грозными бровями. — Да, я там был. Вместе с генералом Мильке. Возможно, это вас успокоит. Мы ушли в полночь. Штиллера застрелили пятью часами позднее.
— А девушки?
— Девушки появились в тот самый момент, когда мы уходили. Их привел Хорст Егер.
— Олимпийский чемпион по метанию копья? Ему-то какого черта понадобилось на вилле?
— Говорят, в штанах у него тоже копье не из последних, — подмигнул Якубовский, брови так и заходили. — И ему все равно, в кого это копье вонзить и кто при этом подглядывает.
— Девушек было две. Кто вторая?
— Подружка Егера. Не из наших.
— В котором часу ушли Егер и его подружка?
— Судя по записи на проходной, в четыре часа утра.
— Почему Ольга Шумилова была убита вместе с генералом?
— Потому что засиделась у него, так я полагаю.
— Но почему она оказалась там?
— Вероятно, ей было поручено проследить, чтобы Штиллер не вздумал уехать с виллы, — предположил Якубовский. — И принимая во внимание все обстоятельства, я бы вам посоветовал, майор, воздержаться от дальнейших вопросов. Я уже предупредил вас: дело политическое, разведки это не касается, излишние знания только осложнят вашу жизнь. Еще селедочки?
Они выпили еще и еще по одной, доели закуску. Генерал с изысканной любезностью поднес Шнайдеру его пальто, тем самым обозначив конец недолгой встречи. Подавая Шнайдеру пальто, Якубовский еле слышно шепнул ему в ухо:
— На этом наши с вами встречи прекращаются, как вы сами прекрасно понимаете. Если нарветесь на неприятности, помочь я вам не смогу. И не рекомендую нигде упоминать мое имя.
Полбутылки водки растворились в крови, и только поэтому волосы Шнайдера не встали дыбом при этом многозначительном предупреждении; пот выступил обильно, и волосы прилипли сзади к затылку; гладкий небось стал, как у того же морского котика.
— Позвольте спросить, генерал: насколько сильны в данном деле позиции генерала Риффа?
— Отличные позиции. Недаром ему удалось занять это местечко во главе отдела особых расследований.
— Можно ли считать, что он расположен к кому-то из нас двоих?
— Нет, господин майор, он отнюдь не расположен, — отрезал Якубовский. — Он человек старой школы. Аскет. Знаете, из этих, которые власяницу носят.
Снаружи бушевал ледяной ветер. Шнайдер сделал несколько шагов до машины, и незастегнутое пальто едва не слетело с плеч. Усевшись за руль, Шнайдер попытался сморгнуть слезы с глаз, утихомирить бушевавший в крови алкоголь. Он остановил поток слез, с силой прижав веки. Заодно и мысли сконцентрировались.
Якубовский был достаточно откровенен. Теперь Шнайдер знал, что убийство Штиллера провернул КГБ, что мотивы тут скрывались политические и силы действовали покрупнее даже самого генерала Якубовского, как ни трудно в это поверить. Директива прямиком из Москвы, но какую же цель они преследуют? И Рифф заграбастал столько власти!
Ни проблеска догадки.
Шнайдер завел машину и через пропускные ворота выехал наружу. Дорога была скользкая, опьяневший водитель — неуклюжим, и его мотало по автомобилю, словно он решил прокатиться на американских горках. Он остановился на Кёпеникштрассе, свернул на обочину возле одной из немногих еще уцелевших в городе канав для стока дождевых вод. С трудом сдержал бессильный гнев, заставлявший его скрипеть зубами и лупить кулаками по рулю. Вытащил пачку дойчмарок, хрустящих, пахнущих свежей типографской краской. Новенькие денежки, настоящие денежки. Но куда их девать, когда находишься в таком ненадежном положении, когда тебя в любой момент могут арестовать? Шнайдер взял полученный от русского генерала подарок и законно причитавшуюся ему долю и с размаху бросил всю пачку в сточную канаву. С этим покончено, и даже получить заказанный паспорт будет теперь непросто.
Он поехал домой, поставил машину в подвальном гараже под домом. Вышел, запер машину, дошел до своего подъезда и замер, ослепленный светом направленных прямо в лицо фар. Двое мужчин выступили из темноты у него за спиной, угрожающе заскрипели их ботинки по гравию.
— Майор Курт Шнайдер?
— Да, — выдавил он, облизывая пересохшие губы.
— Было бы желательно, чтобы вы проехали с нами… для небольшого разговора.
Декабрь 1970 — январь 1971 года, Лондон
Андреа сидела за тем самым рабочим столом, за которым ее мать просидела более двадцати лет, выполняя ту же самую работу, которая теперь была поручена дочери. Работа была нетрудная и давала Андреа возможность общаться с каждым агентом, причастным к оперативной работе; все болтали с ней, все старались ее задобрить, чтобы новый бухгалтер не придирался к расходам.
Сначала Андреа пришлось выдержать долгое собеседование с Дикки Роузом (так он теперь назывался) и с застенчивым человеком по имени Роджер Спек, который не задавал вопросов напрямую, только через Дикки. О своих собеседниках Андреа ничего не узнала: ни как называется их должность, ни какую работу они выполняют. Мередит Кардью тоже изъявил желание побеседовать с Андреа, но это было больше похоже на болтовню двух старых друзей о прежних временах, о Лиссабоне и сардинах на берегу. Еще он спрашивал, работает ли по-прежнему ресторан «Тавареш». Только перед уходом Андреа сумела вставить словечко: мол, не ожидала увидеть и его в Компании.
— Во время войны я вроде как втянулся, — пояснил Мередит. — В «Шелл» стало смертельно скучно, так что, когда у меня выдался отпуск, я приехал в Англию и сходил на собеседование. Глупость, конечно, с моей стороны. Нефть обеспечила бы мне и заработок повыше, и пенсию, но тут было еще одно соображение. Дороти досыта накушалась чужих стран, только и мечтала о возвращении в Англию.
— В Лондон?
— Ни боже мой! Мы купили домик в Глостершире. Там она чувствует себя в своей тарелке. Девочки разъехались, гнездо опустело. Все замуж повыходили. Теперь нянчит внуков и собак.
— А у вас есть Компания.
— Скоро уже в отставку. Лучшие денечки позади. Берлин пятидесятых, это было времечко. Выпьем как-нибудь вместе, Анна, тряхнем стариной… Загляни ко мне домой морозным вечерком, составишь старику компанию.
— Я теперь Андреа, Мередит.
— Ах да, конечно. Извини. Да. И — мои соболезнования. Джим сказал мне о Луише и Жулиану. Прискорбно, весьма прискорбно. Ужасное потрясение.
Его интонация и манера о самом страшном сказать напоследок, когда она уже была в дверях, перенесли Андреа на четверть века в прошлое, в тот дом в Каркавелуше. Тогда тоже было — «ужасное потрясение», как выражается Мередит. Что-то шевельнулось в ее груди, пленная птица забилась о стенки ребер, пытаясь освободиться.
К работе она приступила в начале декабря. Уоллис устроил ей предварительную экскурсию по всему зданию, заново представил всех тех, кого Андреа видела на похоронах матери. Пегги Уайт, помощница Одри в отделе финансов. Джон Трэвис из отдела документации. Моди Уэст, библиотекарь, и Деннис Бродбент, архивариус, единственный, у кого нашлась дополнительная информация для Андреа.
— Сейчас вы зарегистрированы как «сине-желтая», пятый разряд. Пятый разряд — средний уровень секретности. Синий цвет означает финансы, а желтый — иностранные дела. Это означает, что вы вправе просматривать досье этих отделов с уровнем секретности от пяти и ниже. Мы все начинали с пятерки.
— А какой разряд наивысший?
— Разряд «десять красный». Он дает право просматривать любые папки, даже в «горячей комнате», но не так-то много у нас десятого разряда. Всего пять во всем заведении, включая «Си», то есть шефа.
