При свете дня профессор смог как следует разглядеть глухонемого.
Как известно, египетские копты являются одной из старейших народностей Земли, живущей на плодоносных берегах Нила в течение тысячелетий. Продолговатой формой черепа, разрезом глаз, необычайно длинной шеей Атон напоминал фараона или жреца с древнего папируса. Неподвижность смуглого лица заставляла вспомнить погребённую в саркофаге мумию. Одет он был по-восточному: в шальвары, белую рубаху и безрукавный камзол; макушку прикрывала красная войлочная шапочка, обшитая по краю золотой канителью.
Сегодня Самсон чувствовал себя почти совсем здоровым. Тело затекло от долгого лежания и требовало движения, но молодой человек нарочно не шевелился, изображая слабость. Он и повздыхал, и постонал, жалким голосом попросил у возницы воды и с благодарностью принял помощь, когда тот приподнял ему голову.
Копт не шелохнулся, его немигающие глаза смотрели не на профессора, а вдаль.
— Помогите, приятель. Я хочу опереться на локоть, — попросил кучера Фондорин.
Он огляделся. Местность была ему знакома: Старый Калужский тракт, по которому он не раз езживал в подмосковную усадьбу Гольмов. Вдали виднелась речка Вяземка с мостом, по нему двигалась артиллерия. За рекой горбилась плавными холмами широкая долина, потом начинался Сидоровский лес.
Профессор сказал вслух:
— Мне лучше. Пожалуй, сяду.
— Вы можете устроиться рядом с арапом, — любезно предложил возница.
Но это не совпадало с намерениями Фондорина.
— Боюсь подниматься. Закружится голова…
Он распахнул дверцы экипажа и сел на пол, свесив ноги.
Конвоир не повернул головы. Превосходно! Очень возможно, что африканец дремал с открытыми глазами.
Дело представлялось Самсону нетрудным и нисколько не опасным. Когда к тракту с двух сторон вплотную подступит чаща, нужно спрыгнуть на дорогу и нырнуть в кусты. Если повезёт, глухонемой страж этого вообще не заметит. Пускай и заметил бы. Пока слезет, Фондорина след простынет. Русский лес надёжно укроет соотечественника.
Но по ту сторону моста случилось происшествие, понудившее профессора отказаться от простого, легкоисполнимого плана.
На одном из холмов, находившемся шагах в трёхстах от дороги, показался всадник. Судя по шапке с султаном, то был русский казачий офицер. На виду у французов он с прекрасной невозмутимостью закинул ногу на ногу и, положив на колено планшет, принялся делать пометки. Кавалеристов в колонне на ту пору не случилось, прогнать лазутчика было некому. Обозники и артиллеристы открыли пальбу из карабинов, но с такого расстояния попасть не могли.
Фондорин засмеялся, гордясь бравадой соотечественника.
Услышать стрельбу копт не мог, но, должно быть, заметил начавшуюся вокруг суету. Соизволил повернуть свою древнеегипетскую голову, некоторое время понаблюдал за происходящим. Потом без единого звука поднял своё экзотическое ружьё, взвёл курок, приложился к прикладу не больше, чем на секунду, и выстрелил. Казачий офицер, перевернувшись, пал из седла на землю.
Вокруг закричали, захлопали, но Атону это было всё равно. Он перезарядил оружие, принял прежнюю позу и прикрыл свои коричневые веки.
Бегать от такого стрелка профессор передумал. Во всяком случае, средь бела дня. Совершить побег под покровом ночи гораздо безопаснее.
На привале перед Самсоном вновь предстал лейб-фармацевт.
— Вставайте, сударь. Вы достаточно окрепли. Маленький моцион будет вам на пользу.
— Куда вы меня ведёте? — насторожился профессор.
— Всего лишь обедать.
Они отошли от дороги на лужайку, где была разостлана скатерть. Атон, который вроде бы остался сидеть в коляске, каким-то чудом уже оказался здесь и даже успел нарезать сыр, ветчину и хлеб.
— Предлагаю честную сделку, — сказал барон, когда Фондорин поел и выпил вина, по привычке разбавив его водой. Сам фармацевт ничего не ел и лишь катал в ладонях хлебный шарик. — Я отвечу на любой ваш вопрос, а вы взамен расскажете о себе.
Профессор немного подумал, но подвоха в этом предложении не нашёл.
— Хорошо. Как вы нейтрализовали действие средства, которое вы называете «парализатором»?
— Вы имеете в виду смесь сулемы, чернобыльника и белены с добавлением настоя красных дождевых червей? — Анкр слегка улыбнулся, видя выражение лица собеседника. — Не удивляйтесь, я произвёл анализ капель, оставшихся на дне фляжки. Устраивайтесь поудобней, сударь. Вежливость требует от меня обстоятельного ответа… — Он тронул слугу за плечо, тот понял без слов и налил хозяину вина. — Я состою при императоре с тех пор, когда он был ещё просто генералом Бонапартом. Мы встретились в Египте. Я занимался там некоторыми изысканиями, когда в Александрии высадился экспедиционный корпус. После того как я вылечил генерала от лихорадки, он сделал меня своим личным фармацевтом. Иногда я действительно приготовляю ему лекарства, но главная моя обязанность заключается вовсе не в том, чтобы следить за здоровьем великого человека. На то в Париже есть лейб-медик Корвизар, а в походе лейб-хирург Юван. Видите ли, сударь… — Барон огляделся. На траве вокруг сидело ещё несколько компаний, и он понизил голос. — … Я готовлю некое снадобье, которому император придаёт особенное значение. От природы Наполеон обладает выдающимися качествами полководца и правителя, но мой эликсир многократно усиливает эти таланты. Особенно если принять это средство перед битвой или важным решением. Разумеется, перед сражением 7 сентября я тоже подал императору порцию эликсира. Если бы не это, ваша смесь подействовала бы ещё сильней, и управление боем было бы совершенно парализовано. Вы очень верно рассчитали свой удар. Примите мои комплименты. Только заполучив вашу золотую флягу, я догадался, чем вызван загадочный ступор государя. И это позволило мне приготовить противоядие. Вторая ваша фляга, серебряная, меня заинтересовала меньше. Это ведь экстракт из спор норманнского Amanita muscaria? Ужасная дрянь! Ею вы могли испортить себе желудок. Не говоря о прочих неприятностях.
Фондорин затруднился бы сказать, что потрясло его больше: точность произведённого Анкром анализа, поразительное известие о снадобье, питающем гений Наполеона, либо же простота, с которой фармацевт выдал чужому человеку эту сокровенную тайну.
— Что случится, ежели он перестанет пить ваш эликсир? — воскликнул Самсон, пропустив мимо ушей многозначительное поминание «неприятностей».
Под зелёными стёклами блеснули искорки.
— Это уже второй вопрос, но я, так и быть, на него отвечу, рассчитывая на подобную же любезность с вашей стороны… Генерал Бонапарт вначале был мне благодарен, ибо снадобье принесло ему несколько блестящих побед. Однако затем эта зависимость начала его угнетать. Дважды пробовал он отказаться от моих услуг. Первый раз ещё в бытность консулом, перед сражением при Маренго. Битву Наполеон, в конце концов, выиграл, но исход её висел на волоске. Армию спас лишь нежданный приход подкреплений, французские потери были ужасны. Это надолго отбило у Великого Человека охоту к самостоятельности.
Самсону показалось, что слова «le Grand Homme», давно ставшие нарицательным прозванием Бонапарта, фармацевт произнёс иронически. Однако поручиться в том было нельзя — узкий, почти безгубый рот барона всё время кривился в лёгкой усмешке.
— … Однако всеобщая лесть и громкие победы пьянят крепче любого вина. Настал день, когда мой подопечный, без пяти минут повелитель Европы, вновь объявил, что не нуждается в моих каплях. Случилось это в мае восемьсот девятого года, перед решительной баталией с эрцгерцогом Карлом, которого он уже бивал прежде. Но не чувствуя того особенного одухотворения, к которому его приучил мой эликсир, Наполеон растерялся. Эсслинг — единственная битва, проигранная императором. Она разрушила легенду о его непобедимости. К тому же он потерял тогда своего единственного друга герцога Монтебелло. У смертного ложа маршала его величество поклялся, что впредь не даст ни одного большого сражения, не примет ни одного важного решения без моего лекарства. Вот ответ на ваш вопрос. И знайте: вы — единственный человек на свете кроме меня и Наполеона, кто посвящён в этот секрет.
На устах у Самсона уж был новый вопрос: «Чем вызвано такое доверие?», однако резонно было предположить, что Анкр со временем сам разъяснит эту загадку.
Мысль профессора приняла иное направление.
Стало быть, Бонапарт зависим от некоего сильнодействующего препарата? Принял эликсир — гений, не принял — обыкновенный человек? Иными словами, властитель Европы мало чем отличается от заядлого опиомана, который не может обходиться без дурманящего зелья?
Эта весть имела огромное значение. О ней нужно было как можно быстрее известить князя Кутузова!
