— Сам поищешь. Я поденку у тебя кончил. Пускай другой, кто дает тебе титьку, а нет — у чертовой матери попроси.
Слова эти были укутаны в запах виски, но не настолько сильный, чтобы все объяснить им.
— Что с тобой стряслось?
— А то стряслось, что ты вшивый... Продолжения я не стал ждать.
Я шагнул к нему, и его правая рука метнулась к поясу. Я не дал ему вынуть оружие, бедром притиснул его к стене и схватил за обе руки.
— Ты, конечно, большой артист по револьверной части, — заворчал я гораздо сварливее, чем если бы он был чужим, и встряхнул его, — но, если со мной попробуешь фокусничать, я растяну тебя кверху попкой!
В руку мне вцепились тонкие пальцы Клио Ландес.
— Перестаньте! — закричала она нам обоим. — Перестаньте! Не беситесь! Он с утра на что-то зол. Сам не знает, что говорит. Я сам был зол.
— Зато я знаю, что говорю.
Но Милк-Ривера отпустил и ушел в дом. В дверях я столкнулся с землистым Викерсом.
— Какой номер у Барделла?
— Двести четырнадцатый. А что? Я прошел мимо него к лестнице.
С револьвером в руке постучался к Барделлу.
— Кто там? — донеслось из комнаты. Я назвался.
— Что вам надо?
Я сказал, что мне надо с ним поговорить.
Мне пришлось подождать минуту-другую. Он встретил меня полуодетый. Все, что полагается носить ниже пояса, было на нем. А выше — нижняя рубашка и пиджак, и одна рука в кармане пиджака.
Глаза его расширились при виде револьвера.
— Вы арестованы за убийство Нисбета, — сообщил я. — Выньте руку из кармана.
Он сделал вид, будто его хотели разыграть.
— За убийство Нисбета?
— Да. Рейни сознался. Выньте руку из кармана.
Он отвел от меня взгляд, посмотрел куда-то мне за спину, и глаза его вспыхнули торжеством.
Я опередил его с выстрелом на долю секунды: он потерял время, дожидаясь, когда я поддамся на этот древний трюк. Его пуля оцарапала мне шею.
Моя попала ему туда, где нижняя рубашка туже всего обтягивала его жирную грудь.
Он упал, терзая карман, пытаясь вытащить револьвер для второго выстрела.
Я мог бы помешать ему, но он все равно был не жилец. Первая пуля пробила ему легкое. Я всадил в него вторую. Коридор наполнился людьми.
— Врача сюда! — крикнул я.
Но врач Барделлу был не нужен. Он умер раньше, чем я договорил.
Сквозь толпу протолкался Чик Орр и вошел в комнату. Я выпрямился, засовывая револьвер в кобуру.
— На тебя, Чик, у меня пока ничего нет, — медленно сказал я. — Тебе лучше знать, числится ли за тобой что-нибудь. На твоем месте я бы отчалил из Штопора, не тратя много времени на сборы.
Бывший боксер сощурился на меня, потер подбородок и квокнул.
— Если меня спросят, скажи, уехал путешествовать. — И он снова протолкался сквозь толпу.
Когда появился врач, я увел его в свою комнату, и он перевязал мне шею. Рана была неглубокая, но кровила сильно.
Наконец он кончил, я вынул из чемодана свежую одежду и разделся. Но, подойдя к умывальнику, обнаружил, что доктор истратил всю воду. Напялив брюки, пиджак и туфли, я отправился за водой вниз, на кухню.
Когда я поднялся обратно, в коридоре уже никого не было, кроме Клио Ландес.
Она прошла навстречу целеустремленно, на меня даже не взглянула.
Я вымылся, оделся и пристегнул револьвер. Еще один пробел закрыть — и я свободен. Я решил, что карманные игрушки мне не понадобятся, и убрал их. Еще одно маленькое дело — и шабаш. Меня грела мысль о расставании со Штопором. Город мне не нравился, с самого начала не нравился, и еще больше не понравился после ссоры с Милк-Ривером.
Я думал о нем, выходя на улицу, а выйдя, увидел его на другой стороне.
Взглянув на него как на пустое место, я повернул вниз по улице.
Шаг. Пуля взрыла землю у меня под ногами.
Я остановился.
— Вынимай его, толстомясый! — заорал Милк-Ривер. — Двоим нам не жить!
Я медленно повернулся к нему, мысленно ища выход. Но выхода не было.
В глазах-щелках горело сумасшествие. Лицо — маска смертельной лютости. Никаких доводов он не услышит.
— Двоим нам не жить! — повторил он и снова выстрелил мне под ноги. — Вынимай его!
Я перестал изобретать выход и полез за револьвером.
Он дал мне время приготовиться.
Он навел на меня револьвер, когда я направил на него свой.
Мы нажали на спуск одновременно.
В глаза мне сверкнуло пламя.
Я свалился на землю — весь бок у меня онемел.
Он смотрел на меня растерянно. Я перестал смотреть на него и взглянул на свой револьвер: револьвер только щелкнул, когда я нажал спусковой крючок!
Когда я поднял глаза, он шел ко мне — медленно, уронив руку с револьвером.
— Наверняка играл, а? — Я поднял револьвер, чтобы он мог разглядеть сломанный боек. — Поделом мне — чтобы не оставлял на кровати, когда на кухню за водой иду.
Милк-Ривер бросил свой револьвер — схватил мой. Из гостиницы к нему подбежала Клио Ландес.
— Тебя не?..
Милк-Ривер сунул револьвер ей в лицо.
— Твоя работа?
— Я испугалась, что он…
— Ты!.. — Тыльной стороной руки он ударил ее по губам. Он упал на колени возле меня — лицо его было лицом мальчишки. На руку мне капнула горячая слеза.
— Начальник, я не...
— Ничего, ладно, — успокоил я его, не покривив душой. Остальных его слов я не услышал. Онемение в боку проходило, и то, что шло ему на смену, не было приятным. Все во мне всколыхнулось...
Очнулся я в постели. Доктор Хейли делал что-то скверное с моим боком. Позади него Милк-Ривер держал в дрожащих руках таз.
— Милк-Ривер, — прошептал я, ибо на большее в смысле разговора был не годен.
Он приклонил ко мне слух.
— Бери Воша. Он убил Вогеля. Осторожно — у него револьвер. Подмани на самозащиту — может сознаться. Посади с остальными.
Опять сладкое забытье.
Ночь, тусклый свет лампы — когда снова открыл глаза.
Рядом с моей кроватью сидела Клио Ландес, безутешная, уставясь в пол.
— Добрый вечер, — выдавил я. И пожалел о том, что заговорил.
Она обливала меня слезами и непрерывно заставляла убеждать ее, что я простил ей подлость с револьвером. Не знаю, сколько раз я ее простил. Это было дьявольски докучливое занятие.
Пришлось закрыть глаза и сделать вид, что я потерял сознание, — иначе она бы не отстала.
Наверно, я уснул, потому что, когда опять очнулся, был день, и в кресле сидел Милк-Ривер.
Он встал, потупясь, не глядя на меня.
— Я, пожалуй, буду трогаться, раз ты оклемываешься. Но все равно скажу тебе: если бы я знал, что эта... сделала с твоим револьвером, я бы никогда не напал на тебя.
— Ладно, а что стряслось-то? — проворчал я.
— Спятил, наверно, — промямлил он. — Выпил малость, а потом Барделл стал мне заправлять насчет ее и тебя и что ты меня за нос водишь. А я... ну, видно, совсем ум за разум зашел.
— На место не встал еще?
— Ты что!
— Тогда, может, хватит дурить — сядешь и поговорим как люди? Ты с ней по-прежнему в ссоре?
Оказалось, по-прежнему — весьма решительно и весьма непечатно.
— Ты дубина! — сказал я. — Она здесь чужая, истосковалась по своему Нью-Йорку. Я могу говорить на ее языке и знаю людей, которых она знает. Вот и все, что было.
— Да не в том дело. Если женщина устраивает такую...
— Чепуха! Проделка пакостная, что и говорить. Но если женщина идет на такую проделку, чтобы тебя выручить, ей цена — миллион за унцию! А теперь беги, найди эту даму Клио и веди ее сюда!
Он сделал вид, что идет с неохотой. Но я услышал ее голос, когда он постучался к ней. И битый час валялся на ложе страданий, прежде чем они вспомнили обо мне. Они вошли такой тесной парочкой, что спотыкались об ноги друг друга.
— А теперь о делах, — проворчал я. — Какой нынче день?
— Понедельник.
— Взял его?
— Вша-то? Взял, — ответил Милк-Ривер, размещаясь в одном кресле с подругой. — Он в окружном центре — с остальными отбыл. На самозащиту он клюнул, рассказал мне все как было. А ты-то скажи, как скумекал?
— Что скумекал?
— Что Вош убил беднягу Шнура. Как он рассказывает, Шнур пришел к нему тогда ночью, разбудил, наел на доллар и десять центов, а потом говорит: попробуй, мол, получи. Слово за слово, Шнур хватается за револьвер, Вош с испугу в него стреляет — и Шнур, значит, как воспитанный человек, выходит умирать на улицу. Но ты-то как додумался?
— Не следовало бы, конечно, выдавать профессиональные секреты, но на этот раз так и быть. Когда я пришел к Вошу, чтобы расспросить его об убийстве, он занимался уборкой и уже вымыл пол — до того, как приняться за потолок. Если в том есть какой-то смысл, то только такой: пол ему пришлось вымыть, а чтобы скрыть это, он затеял генеральную уборку. Гак что Шнур, наверно, напачкал кровью на полу.
Если исходить из этого, все остальное объясняется легко. Шнур вышел из «Бордер-паласа» в отвратительном расположении духа: продул все, что перед этим выиграл, Нисбет унизил его, отобрав револьвер, да и выпитое за день давало осадок. Ред Уилан напомнил ему ту историю, когда Вош явился на ранчо, чтобы взыскать четверть доллара. Куда же ему направиться со своей злобой, как не в хибару Воша? То, что Шнур убит не из обреза, ничего еще не доказывало, меня с самого начала не было веры в этот обрез. Если бы Вош рассчитывал им обороняться, то не держал бы его на виду, да еще под полкой, где и достанешь-то не сразу. Я сообразил, что обрез у него для морального воздействия, а для дела припрятана другая штука.
