Мой совет — не подряжайся, Ники, откажись. Сейчас кучу бабок можно настричь по закону, я ж тебе говорю. Не надо никого мочить.
— Это точно.
Он взял еще кофе.
— Захочешь махнуть, — говорит, — мы тебе дьюти-фри сделаем на обратном. Или через Кале проканалим — ты ж по-лягушачьму знаешь.
— Ты и насчет пошлин мастак, Дин?
— Ясное дело, старик. Главное, не слушай чего брешут насчет контрабанды и прочего. Набивай там тачку пивняком и куревом под самую крышу — пивняк в этом Кале по 20 пенсов банка. Тут в розницу толкнешь по сорок. Пятьсот банок — вот тебе стольник. Но самый крутой приход — на куреве. Говорю тебе, Ники, наваришь по-крупному. Пол-унции пачка трубочного в этом Кале считай даром, а тут — в розницу — полтора фунта. К Рождеству у тебя и джип, и перстень с брюликом, и блондиночка отпадная.
— И все законно.
— Ну… вроде того, Ники, близко. Говорят, что беспошлинное в розницу ни-ни, так то брехня, старичок.
— Похоже, у тебя все схвачено, Дин. Недаром лампас на прикиде.
— Верно ты подметил, Ники, ох, верно подметил.
* * *
И тут из-за угла рынка показалось двое парней.
Я только что распрощался с Дином и шел присмотреть себе футболку. Деньги на шмотки выделила социалка как из тюрьмы на волю вышедшему, и я рассудил, что время тряхнуть мошной.
Футболки на развале были точь-в-точь как фирменные. И на ощупь, и по цвету, и по рисунку, и по всему остальному. Сами фирмачи, и те не заметили бы разницу. Но разница была: эти подвозили с какого-нибудь укромного склада на задворках лейтонской промзоны, и стоили они раза в четыре дешевле фирменных.
В общем, я хотел присмотреть себе футболки и, может еще, носки и трусы. Чтобы уж бельишко было — как полагается, не стыдно кому надо показать. В общем, только я обогнул библиотеку, как эти два чувака вынырнули из-за другого угла, с Хай-стрит. Вышли и стоят у меня на дороге.
У одного в руке была проволочная корзинка из универсама. Тоже мне, конспираторы. Два лба ростом с пожарную каланчу, у одного в руках деревянный брусок, белые, лет по тридцать, в кожанках, и таскают проволочные корзинки для конспирации. Правда, может, он хотел напялить ее себе на кочан.
Поворачиваюсь — сзади стоят два таких же амбала. Совсем рядом.
Черт. Я уже знал, что кому-то я поперек горла. Не имел ни малейшего понятия, как это получилось, но это было не важно; кому-то я встал поперек горла. И теперь они прислали своих мордоворотов, чтобы показать, как они на меня злы.
Ах ты, мать твою.
Вокруг с полсотни свидетелей. Убивать меня они не собираются. С другой стороны, они специально выбрали такое место, чтобы стало понятно, что они не шутят. Они сейчас что-нибудь со мной сделают, и, уж конечно, не пойдут со мной в универмаг покупать футболки.
— Привет, ребята, — говорю им.
— Пошел на хер, — отвечают все хором.
— В пользу бедных собираем? Голодающим в Африке? — спрашиваю. — Я вроде только что давал, нет? Страсть как спешу, ребятки, ни секунды свободной, на недельке заходите, милости прошу.
И тут удар сзади. Да еще какой — не иначе, бейсбольной битой. Я глотнул воздух и едва удержался на ногах. Потом чувак спереди задвинул мне в челюсть. Я упал и попробовал подняться.
Потом меня ударили в живот. Что бывает потом, я знал, и закрыл рукой голову. Тут же под битой хрустнули пальцы. Я упал и, задыхаясь, откатился в сторону. Попробовал встать на колени, и меня опять долбанули сзади. Я снова откатился. Вдалеке кричали люди. Это скоро кончится, надо только поберечься, поберечь голову. Я свернулся в комочек, подставил им спину. Потом все кончилось, потому что я отключился. Один из них все-таки заехал мне ботинком по черепушке, я подумал, что она треснула. Слава богу, что мне уже все стало по фигу, похоже, я сплю. Да я и вправду спал.
* * *
Короче говоря, через пару минут я проснулся. Кругом были люди. Я с ними не разговаривал. У меня изо рта что-то текло — может, рвота, может, кровь, может, просто слюни. Кто-то голосил: «Не трожьте его, не переворачивайте». Легавые. Потом я снова на минуту вырубился, потом в голове ударила молния, и она раскололась, а тела я не чувствовал, там были звезды и луны, и солнца и чертова прорва неоновых всполохов, там был какой-то чудной звук, и это был мой стон.
Потом припорола «скорая», и меня повезли на тележке. Нежно так, аккуратненько, не переворачивая. Понеслась сирена. Раньше, когда я слышал сирену, это завсегда были легавые; «скорая» поехала совсем в другую сторону. Привезли меня в Виппс-Кросс, вкатили на каталке. Оттого ли, что случай был не из простых, но посмотрели меня меньше, чем через пять часов. Тело снова начинало чувствовать. Оно чувствовало боль. Боль в спине, в шее, в животе, в ребрах и дикую, невыносимую боль в голове.
Может, они и не хотели меня убивать, может, они хотели только поучить меня перед глазами полусотни свидетелей. Но может, они ошиблись и случайно меня убили.
И чему они хотели меня поучить?
Я лежал совсем тихо, вот только стонал.
Они изрезали к чертям всю мою одежку. Хорошо, что я не успел прикупить новые шмотки — от социалки больше ни шиша не дождешься. Они сканировали и рентгенили, и кололи, и латали, а я все стонал, когда не спал, и спал, когда не стонал. Они изляпали меня антисептиком, обмотали бинтами и повязками, а сверху еще налепили пластырь. А потом вдруг стало так хорошо-хорошо — это, наверное, был морфин. Я больше не чувствовал боли, ничего, я был далеко оттуда. А потом за мной пришли и увезли меня на каталке, и я думал, что меня везут на небо.
А потом — нет, ну надо же, — последнее, что я увидел, перед тем как отрубиться на целую вечность, это что меня положили на соседней койке с Рамизом.
* * *
Это был какой-то бред. Где-то в стране снов я видел мамашу и Шэрон, и Келли, и малыша Дэнни, и Слипа. И все они были на каком-то ямайском пляже, и у всех у них были бейсбольные биты. Потом они посмотрели на меня и решили меня отдубасить. Еще там были Джордж и Дин Лонгмор, и они тоже решили меня отдубасить. Еще там был Рамиз, весь в шрамах, он кудахтал от смеха и хватал за сиськи нянечек. Еще там были нянечки. Они стояли и дубасили меня бейсбольными битами, а когда не дубасили, решали, что мне нужно поставить еще капельницу и сделать еще укол.
— Ники, — говорила одна, наклонившись ко мне, — вы проснулись.
— А я вижу твои титьки, — говорю я ей. Такие вещи разрешают говорить, потому что думают, что ты под морфином.
Но эта так не думала.
— Заткни пасть, — сказала она, — не то обратно вырублю.
— Простите, мисс, — говорю ей, — это все морфин, от него глюки.
— Расскажи это своей бабушке.
Я подумал, что она насмотрелась старых фильмов с Дорис Дей, но говорить не стал. Вместо этого я сказал:
— А, черт! — это она подвинула мне голову. — Господи Иисусе, как же больно-то!
Было и вправду больно. Боль плавала-плескалась в голове, будто в кастрюле. Потом она подвинула мне туловище, и я подумал, может, она мне мстит.
— Ай!
— Будь молодцом, — говорит она.
— Будь молодцом, — хихикает Рамиз.
— Да заткнись ты, Рамиз, — говорю ему, — вы, мисс, меня извините, конечно. Аж искры из глаз, до чего больно.
— Зато теперь ты можешь позавтракать, да к тому же тут все твои друзья.
Чего? Какие к черту друзья?
Рамиз так надулся, что, казалось, у него швы сейчас полопаются. Видно, мой неважный видок сильно поспособствовал улучшению его самочувствия.
— Да что такое? — спрашиваю.
— Погляди-ка туда, Ники.
Башку поворачивал еле-еле, будто целый месяц. Рядом на койке лежал — спал или без сознания — Дин Лонгмор.
— Что за хрень? — спрашиваю.
Койка с другой стороны была занавешена.
— А там кто?
— А там Джордж, твой участковый.
— Джордж-участковый! Да что за хрень здесь творится? — голова затрещала, и я откинулся назад, обождал две минуты. — Джордж-участковый?
— Да, они оба здесь, Ники — Дин Лонгмор и Джордж-участковый.
— Да что случилось, мать вашу?
— Одни догадки, Ники, одни догадки. Обоих отколошматили. Обожди, пока проснутся, сам расспросишь. Правда, за Джорджем присматривают его ребятки-сослуживцы. Он об этом и сам не знает, потому как в сознание ни разу не приходил, но его стерегут, это точно.
— Когда их принесли-то?
— Через пару часов после тебя. Джорджа, как и тебя, поколотили, Дина порезали, да и ногами попинали. Спит он, наверное, от шока, травмы у него не слишком серьезные.
— Вот дьявол.
Я лежал там и пытался думать. Думать было больно, поэтому просто лежал. Унесли завтрак — я к нему и не притронулся — каждые полчаса к моей постели кто-нибудь да подваливал, а я все лежал и лежал. Морфин улетучился, и все болело.
Нам нужно было поговорить. Вот только мы все никак не могли проснуться в одно и то же время. Дин то приходил в сознание, то снова отрубался, Джорджу досталось больше всех. Все эти годы, что он был участковым, его и пальцем никто не тронул, пока он не влез в это дело. Мы все влезли в это дело, сами не зная как. Джорджу досталось больше всех. Но когда-нибудь мы очнемся все разом, и тогда нам надо будет серьезно поговорить.
