Как я и подозревал, Оделл прятался в тени колонны.
– Изи, – окликнул меня Оскар.
– Как дела, Оскар? А, Оделл, и ты здесь!
Сходство между братьями было удивительным, даже одежда висела на них одинаково. Они оба говорили тихо-тихо. Я присутствовал при их беседах и никогда не мог разобрать ни единого слова.
– Оделл, – сказал я, – мне нужно с тобой поговорить.
Я указал на Оскара, и тот изобразил нечто вроде поклона в мою сторону, желая этим сказать, что мы с ним наговорились на год вперед.
Мы с Оделлом обогнули церковь и спустились по узкой цементированной дорожке.
– Послушай, у меня есть дело к белому человеку, который здесь работает.
– К Хаиму Венцлеру?
– Как ты догадался?
– Он здесь единственный белый, Изи. Я не говорю о сегодняшнем дне, потому что он еврей, а они молятся по субботам, как я слышал.
– Я хотел бы с ним познакомиться.
– Что ты имеешь в виду, Изи?
– Я должен кое-что узнать о нем. Налоговый агент схватил меня за одно место, и если я этого не сделаю, он меня упечет в тюрьму.
– Так чего же ты хочешь?
– Я хочу, чтобы меня представили ему, вот и все. Я мог бы для начала поработать в церкви.
Он ответил не сразу. Я понял, ему пришлись не по вкусу мои поползновения пронюхать что-то о его церкви. Но Оделл был надежным другом и доказал это на деле.
Поразмыслив, он кивнул:
– Хорошо. – И, помолчав немного, добавил: – Я слышал о Поинсеттии Джексон.
Мы стояли возле зеленой двери. Пальцы Оделла сжимали ручку, но он не спешил открыть дверь, ожидая моего ответа.
Я покачал головой:
– Копы хотят продолжать расследование, но я не думаю, что ее убили. Ну кому, скажи, нужно убивать больную женщину?
– Не знаю, Изи. Я знаю только, что ты озабочен своими неприятностями, а то, что человек, живущий в твоем доме, вдруг погибает, тебя словно не касается.
– Я тут совершенно ни при чем. Это какое-то дикое совпадение. – Я был искренен, поэтому и Оделл поверил мне.
Он повел меня по лестнице вниз, в подвал церкви, где дьяконы готовились к службе. Мы увидели пятерых людей в одинаковых черных костюмах и белых перчатках. У каждого над нагрудным карманом с левой стороны был вышит зеленый флажок с ярко-желтыми буквами: "Первый африканский". В руках они держали подносы из темного каштана с зеленой фетровой серединкой.
У самого высокого дьякона была оливково-коричневая кожа и тонкие, в ниточку, усики. Коротко остриженные волосы приглажены и зачесаны на косой пробор. От него исходил аромат помады. Красивая внешность этого человека вызывала какое-то неприятное чувство. Я знал, многие женщины из паствы домогались его внимания. Но как только это им удавалось, Джекки Орр оставлял их в безутешном горе. Он был главным дьяконом церкви, и женщины для него служили только средством добиться успеха.
– Как вы поживаете, брат Джонс? – улыбнулся Джекки.
Он подошел к нам и обхватил правую руку Оделла двумя руками в белых перчатках.
– Брат Роулинз, – поприветствовал он меня.
– Доброе утро, – сдержанно ответил я.
Он мне не нравился, и я терпеть не мог, когда неприятный человек величает меня "братом".
– Изи говорит, – сказал Оделл, – что он не прочь поработать на благо церкви, Джекки. Я подумал о мистере Венцлере. Помню, вы говорили, будто Хаиму нужен шофер.
Лично я слышал об этом впервые.
Но Джекки обрадовался:
– Да, да, верно. Так вы хотите нам помогать, брат Роулинз?
– Совершенно верно. Я слышал, вы делаете доброе дело, заботясь о больных и престарелых.
– Вы все правильно поняли! Его преподобие Таун предпочитает благотворительность не на словах. Он знает, что такое работа, угодная Богу. Аминь.
Двое дьяконов тоже произнесли "аминь". Они были совсем юные. Видимо, им угрожала опасность оказаться в какой-нибудь банде, но церковь на этот раз победила.
Двое других – старики, ласковые, благочестивые люди, способные целыми днями возиться с неистово вертящимися в руках младенцами, и мысль пожаловаться даже не приходила им в голову. Они никогда не помышляли занять высокое место Джекки, это было не для них.
Джекки же был политик. Он стремился к власти в церкви, и звание дьякона давало ему эту возможность. Ему было около тридцати, но он держался как умудренный опытом зрелый мужчина. Люди постарше уступали ему дорогу, чувствуя в нем властность и жизненную силу. Женщины ощущали кое-что другое, но и они позволяли ему все, что он пожелает.
– У меня в течение дня уйма свободного времени, Джекки, – сказал я, – а если понадоблюсь вечером, то всегда смогу договориться с Мофассом, у нас с ним полное взаимопонимание. Оделл говорил, вам нужен как раз такой человек, у которого много свободного времени.
– Верно. Почему бы вам не прийти завтра часа в четыре. У нас будет собрание.
Мы пожали друг другу руки, и я ушел. Этта ждала меня, готовая внять божественному слову.
А я, пожалуй, предпочел бы удовлетвориться чем-нибудь покрепче. Но что поделаешь...
Церковь была великолепна и внутри. Большое прямоугольное помещение высотой в тридцать футов вмещало двести кресел. Ряды их двумя ярусами плавно спускались к кафедре священника. Подиум из светлого ясеня украшен свежими желтыми лилиями и увенчан пурпурными знаменами. За кафедрой священника, чуть левее, стояли тридцать бархатных кресел для хора.
Витражи изображали Иисуса в горах, крещение Иисуса Иоанном Крестителем, Деву Марию и Марию Магдалину, распростершихся перед Крестом. Краски были яркие – красные, синие, желтые, коричневые и зеленые. Гиганты из Библии как бы осияли своим светом нас, смертных.
Мы, может быть, и были бедными людьми, но умели строить величественные храмы и достойно хоронить близких.
Мы с Эттой сели в центре. Она – рядом с Этель Мармосет, а я – у прохода. Люди входили через три большие двери, оживленно, но вполголоса беседуя. И поэтому гул голосов не нарушал ощущения тишины.
Когда все уселись или устроились позади, Мелвин Прайд, старший дьякон, спустился по центральному проходу в сопровождении Джекки Орра. Пока они шли, я заметил, что остальные дьяконы расположились поровну по обе стороны паствы. Певчие хора в пурпурных атласных одеяниях вышли из-за кафедры и встали перед красными бархатными креслами.
Наконец по проходу сошла Винона Фитцпатрик, председательница церковного совета. От Мелвина и Джекки ее отделяли двадцать футов. Винона была крупной женщиной. На ней было черное платье свободного покроя и широкополая шляпа с атласной лентой небесно-голубого цвета.
В церкви установилась такая тишина, что можно было услышать, как ее бедра, затянутые в шелковые чулки, трутся друг о друга.
Наблюдая за шествием Виноны, я заметил высокого молодого человека, не сводящего с меня тусклого безжизненного взгляда. Одет он был в приличный коричневый костюм, а широкополую шляпу держал на коленях.
Джекки занял свое место солиста в хоре. Мелвин встал перед ними, воздев руки. Затем его взгляд скользнул куда-то назад и вниз, и я заметил маленькую женщину, сидящую перед большим органом ниже подиума.
Полилась музыка. Глубокие вздохи органа сливались с высоким тенором Джекки. Вслед за ними вступил хор.
– Ангелы, – пробормотала Этта. – Чистые ангелы.
Они пели "Молитву младенцу Иисусу". Мелвин убедился, что гармония между всеми исполнителями достигнута, и его бас присоединился к тенору Джекки.
Мелвин был одного роста с Джекки, но черный и кряжистый. Когда он пел, то гримасничал, будто испытывая боль. А Джекки напоминал любовника, уговаривающего женщину впустить его в свою спальню.
Звуки, переполнявшие церковь, тронули мою душу, хотя я пришел сюда не молиться. Любовь к Богу внезапно овладела мной несмотря на то, что я действовал против члена паствы, или по меньшей мере человека, что-то делающего для нее. И это казалось мне странным, потому что я перестал верить в Бога в тот день, когда мой отец бросил меня ребенком на произвол судьбы.
– Братья и сестры! – воскликнул преподобный Таун.
Я и не заметил, когда он появился на кафедре. Это был человек очень высокого роста. Его темно-синее одеяние топорщилось на большом животе. Ярко выраженные африканские черты лица, темно-коричневая кожа, волосы чем-то смазаны, распрямлены и зачесаны со лба назад.
Он провел левой рукой по волосам, а когда все стихли, широко улыбнулся и медленно покачал головой, как будто разглядел человека, которого не встречал долгие годы.
– Я счастлив видеть всех вас здесь в это воскресное утро. Да, я счастлив.
По церкви пробежал трепет.
Он простер к пастве свои большие ладони, впитывая человеческое тепло, словно над горящим очагом.
– Было время, когда я видел здесь много пустых мест.
– Аминь, – произнес нараспев один из пожилых дьяконов.
– Было время, – повторил священник и помолчал. – Да. Было время, когда у нас в церкви отсутствовала даже галерея. Было время, когда каждый мог сидеть и упиваться словом Божьим, размышлять о Божественном духе. Теперь этого нет.
