Когда она со мной разговаривает, я ощущаю себя ничтожеством.
Вот за что я люблю женщин. Я тут лежу, избитый и окривевший, а обсуждаем мы ее проблемы.
– Как вы себя чувствуете?
– Готов бежать на дискотеку.
– Куда-куда?
– Сейчас мода на дискотеки семидесятых. Песенки «Би-Джиз». Пойдем потанцуем?
Я порол чушь, но это меня успокаивало. Осторожно опершись на руки, я принял сидячее положение и произвел краткий осмотр системы. Все было лучше, чем могло быть: переломов вроде бы нет, хотя ребра с правой стороны болели адски. По-видимому, треснули в нескольких местах. Ноги, кажется, в порядке, если не считать того, что у одного колена выросло собственное колено. О пробежках в ближайшее время придется забыть. Я выглянул в окно и понял, что я в больнице «Ихилов». Нового корпуса я не увидел, из чего следовало, что именно в нем я и нахожусь. Вот и хорошо. Значит, не застряну в лифте, когда буду спускаться.
Эла встала и вышла из палаты. Я не стал ее задерживать, тем более что сборник судоку остался на стуле. Через минуту она вернулась вместе с медсестрой, которая ворвалась в палату, как бронетанковая бригада, поднятая по тревоге.
– Добрый вечер, господин Ширман! – провозгласила она с невероятным воодушевлением (наверняка оно прописано в трудовых договорах медицинских сестер всего мира).
– Что с моим глазом?
– Ваш глаз в полном порядке. Просто вокруг него большая гематома, и мы наложили вам повязку.
– Когда ее можно снять?
– Когда врач разрешит.
– А когда он появится?
– Через час будет обход.
– Полиция уже была?
– Прошу прощения?
Она прекрасно поняла, о чем я.
– По закону, – сказал я, – если к вам попадает пациент со следами насильственных травм, вы обязаны сообщить в полицию.
– Мы сообщили. Они сказали, что кто-нибудь подъедет.
Она достала из кармана бумажку и прочитала имя, но я уже знал, кого она назовет.
– Кравиц. Они сказали, что прибудет офицер по фамилии Кравиц.
– Когда вы им сообщили?
– Сразу, как только вы к нам поступили.
Что-то случилось, подумал я, иначе он давно бы уже был здесь. Эта мысль не давала мне покоя.
– Ладно, поеду-ка я домой.
– Нет, – решительно возразила она. – Вы должны лежать. В мою смену никто не уходит домой в таком состоянии, как ваше.
Мой приступ независимости закончился, не успев начаться. Я упал обратно на подушку и натянул на себя одеяло. Эла почему-то выглядела разочарованной.
– Послушайте, – пробормотал я, не поднимая головы. – То, что вы меня нашли, еще не значит, что теперь вы за меня отвечаете. Идите домой. Завтра я вам позвоню.
Она обдумала мои слова и, сев на стул, взяла в руки свой сборник судоку. Вдруг меня осенило. Она полагает, что к случившемуся со мной имеет отношение ее мать. Мне стало смешно, но я не успел поделиться с ней своим весельем, потому что уснул.
Когда я проснулся в следующий раз, то точно знал, что Кравиц вот-вот появится. Его еще не было, но его приходу всегда предшествовало возникновение в атмосфере небольшого сгустка чистой энергии. Я постарался принять сидячее положение. Эла смотрела, как я со стоном приподнимаюсь с подушки, но помощи не предложила. Наверное, начиталась книжек о крутых детективах.
Вошел Кравиц.
– Джош, – сказал он таким спокойным тоном, что я сразу понял: я не ошибся в своих предположениях. Что-то случилось. Спустя мгновение он обнаружил Элу.
– А вы кто? – обратился он к ней.
– Его приятельница.
Я ждал, что он выгонит ее из палаты, но этого не произошло. Он приблизился ко мне и осторожно тронул мою руку, лежащую поверх одеяла.
– Софи убита, – сказал он.
Мы молча переглянулись, и я спросил:
– Как?
Он повернулся к Эле и наконец попросил ее выйти – так вежливо, что она чуть ли не бегом выскочила из палаты. После этого он посвятил меня в подробности:
– Кто бы это ни был, у него большой запас ручных гранат. На этот раз он поджидал ее снаружи, спрятался за мусорными баками. Она вышла во двор, он встал, бросил через забор гранату и скрылся. По-видимому, она успела повернуться, надеясь отбежать. Взрывом ее разбросало в радиусе пятнадцати метров.
– Его кто-нибудь видел?
– Три свидетеля. Все дали совершенно разные описания. Единственное, что нам удалось установить, это что ему лет тридцать и он среднего роста.
Список подозреваемых сузился до двух миллионов человек. Убийца, как пить дать, сидит сейчас дома и дрожит от страха.
– Что с моими людьми?
– Их вчера уволили. Адвокат по фамилии Гендель.
– Ее оставили там одну?
– Нет. Кляйнман прислал своих охранников.
– Двоих русских? Один – здоровенный, а второй еще здоровее?
– Ты их знаешь?
– Это из-за них на мне повязка.
– Хочешь подать заявление?
– Очень смешно.
– Ничуть не смешно, – внезапно разозлился он. – Если ты не заявишь на них, мне через два часа придется их отпустить. А так я смогу продолжить следствие.
Но я его не слушал.
– Они сказали мне одну странную вещь, – вспомнил я. – Якобы Кляйнман велел передать мне, что никогда не причинил бы ей вреда.
– Ты ему веришь?
– Если он собирался ее взорвать, зачем ему было говорить такое?
– Кто знает, о чем думает преступник?
– Я.
Он замолчал. Это была истинная правда. Гордиться особо нечем, но это единственное, в чем я превосхожу Кравица. Я понимаю их образ мыслей. Кляйнман сказал своим людям, что с ней ничего не случится. Он не стал бы сразу после этого взрывать ее на пороге собственного дома. Или стал бы? Голова у меня раскалывалась, в ушах раздавалось непрерывное жужжание, и я решил отложить эти размышления до лучших времен. Судя по всему, Кравиц пришел к тому же выводу, потому что спросил:
– Кто эта девушка?
– Клиентка.
– Симпатичная.
– Да.
– Муж?
– Нет. Она ищет свою сестру-близнеца.
– А что с ней случилось?
– Мы не знаем.
– Хочешь, я посмотрю в базе?
– И сколько мне это будет стоить?
Он попытался сделать вид, что обиделся, но ему это плохо удалось. Через пять минут мы ударили по рукам. Я согласился написать заявление на двух русских.
– У тебя есть три часа, – сказал я. – Потом я забираю заявление.
– А ты что будешь делать эти три часа?
– Спать.
Он понял мой не слишком тонкий намек и удалился. Вернулась Эла, но мне хватило решимости попросить ее оставить меня одного. Я закрыл глаза и постарался дышать ровно и размеренно, но сон не шел. Я думал о Софи. О ее ногах, обхватывающих мой торс, об упругой груди, о том, как перед оргазмом учащалось ее дыхание. Может быть, это были не самые подходящие мысли
