Петерсен выключил печку и снова посмотрел на часы. Почти четверть третьего. Может, послать все к черту и уехать? Похоже, Беллз уже не появится. Вот и хорошо, подумал Петерсен. Сказать по правде, лучше бы встречаться с ним днем. Но этот долбаный Беллз предпочитает делать дела ночью, и всегда где-нибудь на дороге. Говорит, что ему необходимо уединение, абсолютное уединение. Так или иначе, но в следующий раз будем встречаться днем, решил Петерсен. В конце концов, это мои деньги. Нечего с ним миндальничать.
Он уже включил фары и потянулся к переключателю передач, когда в зеркале заднего обзора отразились приближающиеся огни. Машина только что свернула с подъездной дорожки и въехала на стоянку. Внутри у Петерсена что-то сжалось. Беллз? Он почти надеялся, что это не так.
Свет фар залил площадку и стал медленно приближаться. Машина остановилась впритык к его собственной. Фары были включены на дальний свет, и Петерсену пришлось отвернуться от слепящего блеска в зеркале заднего обзора. Он взглянул в боковое зеркало. Мотор машины заглох, но фары остались гореть. Петерсен не стал выключать двигатель.
Дверца со стороны водителя открылась, и из машины вышел человек в длинном пальто. Из-за ослепительного света фар Петерсен мог разглядеть только его силуэт. При дыхании изо рта у человека вырывались клубы пара, ясно видные в морозном ночном воздухе. Явление графа Дракулы, скривившись, подумал Петерсен. Чертов ублюдок.
Петерсен взглянул на подлокотник дверцы со своей стороны и нажал кнопку автоматического замка, отпирая вторую дверь для своего гостя. Он повернул голову вправо, ожидая, что Беллз, обогнув машину сзади, подойдет к этой дверце, и поэтому вздрогнул, увидев прямо рядом с собой, у окошка со стороны водителя, фигуру в темном пальто. Петерсен нажал кнопку и опустил стекло. Он прищурился и согнулся, чтобы разглядеть лицо человека, находившееся над крышей машины.
— Я уже собрался уезжать. Что случилось?
Молчание.
Затем он увидел, как из кармана пальто появилась рука, и внутри у него опять что-то сжалось, потому что в эту долю секунды он понял, что сейчас произойдет. Раздался первый выстрел, будто лопнул детский шарик. Двух других выстрелов Петерсен даже не услышал, так быстро они последовали один за другим. Он даже не видел пистолета.
Повалившись на сиденье, он понял, что ранен, но не знал куда. Тут он почувствовал, что дверца машины открылась и чья-то рука оперлась на его бедро. Он не мог пошевелиться. Все его тело онемело.
Вот черт, подумал он, стиснув зубы. Теперь папаша его жены уж точно ее достанет. Дерьмо!
Он моргнул. Перед его слезящимися глазами появились расплывчатые очертания синего ранца с Поваром-монстром. Кто-то перетащил его через коробку передач. Он успел еще подумать, что надо вытащить из-за пояса пистолет, и отключился.
3.11 утра
— Берт, с тобой все в порядке?
Специальный агент ФБР Катберт Гиббонс отнял от щеки пузырь со льдом и поверх крыши белого «меркьюри» Гэри Петерсена волком уставился на Брента Иверса, своего босса, помощника директора, руководящего Манхэттенским отделением ФБР.
— Все отлично, — прорычал он.
— Ты уверен?
— Да.
Иверс не отрывал от него взгляда.
— Выглядишь ты так, будто тебе чертовски больно, Берт. Поезжай домой, если чувствуешь себя плохо.
— Я сказал, все отлично.
Иверс нахмурил брови, застегивая «молнию» своей дубленой куртки. Он вздохнул, и над его головой поднялось облачко пара, словно овал, в который заключены слова персонажей комиксов.
— Сегодня у нас и так хватает проблем, Берт. Давай не будем их усугублять. Почему бы тебе не поехать домой и не сходить к зубному врачу завтра прямо с утра? Я не хочу силой отправлять тебя отсюда.
Тогда отвяжись от меня, подумал Гиббонс.
Он снова приложил пузырь к щеке и промолчал. Не потому, что Иверс — его босс. Для него никогда не составляло проблемы ответить как надо, когда этот стареющий выпускник частной школы начинал нести свой бред. Он промолчал потому, что не знал, куда деваться от зубной боли. Невыносимо болел задний коренной снизу. Ни с того ни с сего вдруг начинал болеть так, что хоть на стену лезь. Почти все время он ощущал тупую пульсирующую боль, и ее еще можно было терпеть. Но когда боль усиливалась — как сейчас, — ему оставалось только сжать челюсти и терпеть, пока она не пройдет.
Когда зуб только начал доставлять беспокойство, жена посылала Гиббонса к врачу, но у него все не было времени заняться этим. Теперь он жалел, что не послушался Лоррейн. Естественно, он никогда не скажет ей, что она в чем-то оказалась права. Гиббонс был убежден, что в этом отношении женщин не следует баловать. Это может иметь нежелательные последствия.
— Поезжай домой, Берт. Мы справимся. — Теперь Иверс изображал заботливого папашу. Это было почти смешно, потому что Гиббонс был лет на пять, если не больше, старше его.
Не дождавшись от Гиббонса ответа, Иверс переключился на материнский тон:
— Ну, Берт, не упрямься.
Гиббонс попытался не обращать на него внимания. Он терпеть не мог, когда его называли Бертом, потому что всегда ненавидел свое полное имя — Катберт. Он хотел, чтобы его называли Гиббонс, просто Гиббонс, и он сто раз говорил об этом Иверсу, но больше повторять не станет. Зуб ужасно болит, но этот занятый только своими мыслями и делами осел слишком туп, чтобы понять это. Да и то сказать, по сравнению с тем, что здесь произошло сегодня ночью, нарочитое нежелание Иверса называть Гиббонса так, как тому хочется, яйца выеденного не стоит. Сегодня здесь стреляли в агента, выполнявшего секретное задание. Только это и имело сейчас значение. Не имя Гиббонса, не его зуб, не его тупой олух босс. Стреляли в агента ФБР.
Сквозь боковое окно Гиббонс осмотрел залитые кровью сиденья. Он отступил назад, чтобы лучше разглядеть, нет ли чего-нибудь на заднем сиденье, и увидел в стекле свое отражение. С одной стороны лицо здорово опухло. Но это его не очень уродовало — он и так был некрасив. Почти лысый, с маленькими мрачными глазами. Нос, похожий на большой стручок перца, нависает над тонкими бескровными губами. Намечающийся второй подбородок, как у индюшонка. Он стянул расстегнутый воротник рубашки и снова отпустил его. Выбегая из дому, он забыл захватить галстук, а без галстука он всегда чувствовал себя раздетым. В отличие от этого осла Иверса Гиббонс начал работать в ФБР при Гувере, а в те времена агенты ФБР везде появлялись только в костюме, начищенных ботинках, шляпе и при галстуке. Гиббонс так никогда и не избавился от привычки носить галстук. Большинство молодых агентов, особенно работающих под прикрытием, привыкали к этому с трудом. Поверх крыши машины Гиббонс посмотрел на свитер с высоким воротом, который был на помощнике директора, и подумал: интересно, чем бы он объяснил отсутствие галстука.
Иверс стоял с двумя полицейскими из Нью-Джерси, первыми прибывшими на место происшествия, и делал записи в блокноте. В своей дубленке, мягком, неплотно связанном свитере бутылочно-зеленого цвета, выглаженных джинсах и мокасинах с кисточками цвета бычьей крови он смотрелся просто шикарно. Если бы не его большая квадратная голова и выглядевшие ненастоящими подкрашенные под седину виски, он был бы похож на рекламу фирмы «Ральф Лаурен». Что за осел!
Делая свои идиотские записи, Иверс заставлял полицейских напрасно терять время, так как Гиббонс сразу по прибытии уже получил всю информацию. Спавший в своем грузовике водитель из Южной Калифорнии по фамилии Нельсон услышал, что кто-то жмет на сигнал своей машины. Схватив алюминиевую бейсбольную биту, он выскочил из машины, намереваясь снести башку этому янки, и тут обнаружил истекающего кровью Гэри Петерсена, навалившегося на рулевое колесо. Водитель помчался к своему грузовику и на частоте, выделенной для персональной и служебной радиосвязи, вызвал «скорую». Когда он вернулся к машине, Петерсен был почти без сознания. Открыв дверцу, водитель втиснулся на сиденье рядом с раненым, взял его за руку и заставлял говорить до тех пор, пока не приехала «скорая». Еще водитель сказал, что, выскочив из грузовика с битой в руках, он не заметил на площадке ни души.
Гиббонс получил все эти сведения непосредственно от водителя, о чем он и сказал Иверсу, но Иверс — большой начальник, и ему нужно было, чтобы все видели, что он тут главный. Блокнот — первый признак большой шишки.
Гиббонс поморщился от накатившей боли, просверлившей челюсть. В такие моменты у него всегда возникали ассоциации с инструментами с электрическим приводом — токарными и фрезерными станками и прочей мурой. Он склонил голову набок и поднял глаза к небу, прижимая пузырь со льдом к щеке, и стоял так, мигая от ослепительного блеска северного сияния, пока оно не погасло. Проклятый зуб жутко болит, но сейчас, когда Гэри Петерсен в реанимации на грани жизни и смерти, не время жаловаться.
