— Даже не знаю, — неуверенно произнес Ларенни.
— Пошли, нам пора на выход.
Они остались единственными пассажирами в салоне самолета, и Коблер процедил сквозь зубы:
— Веди себя так, словно ты не со мной. Если увидишь Хенкса — сделай знак, чтобы он обождал минуту, затем прямиком двигай в телефонную кабинку и звони боссу. Идет?
— Ну... ладно!
Ларенни не мог быть уверен, является ли Коблер членом мафии, и если да, то в каком ранге. Он никогда не видел Коблера прежде, но это ровным счетом ничего не значило. Да что может случиться с ним в терминале? Он лишь уклонится от встречи с Хенксом и позвонит по телефону. Если в процессе телефонного разговора выяснится, что Коблер его купил, тогда Ларенни обратится к Хенксу за помощью. В любом случае Ларенни уже поверил, что Хенкс намеревается скрыться с деньгами. Разве он и сам совсем недавно не подумывал сделать то же самое?
Они вошли в терминал; Коблер на шаг позади Ларенни. И тут Ларенни увидел Хенкса, широкими шагами направляющегося к закусочной. Ларенни незаметно кивнул ему, продолжал идти наискосок, отдаляясь от закусочной. Хенкс остановился и нахмурился, а Ларенни кивком дал понять ему, чтобы тот вошел и минуту обождал там. Хенкс пошел, но очень медленно, наблюдая за Ларенни с озадаченным видом и не переставая хмуриться.
Коблер не знал, как выглядит Хенкс, но, проследив за сигналами Ларенни, засек озадаченно нахмурившегося мужчину в коричневом костюме. Коблер пробормотал:
— Я пока займу его. Поторопись со звонком! — затем отошел от Ларенни и направился, чтобы поговорить с Хенксом.
Хенкс видел, как незнакомый человек приближается нему, и его вид стал еще более озабоченным, даже слегка встревоженным. Он начал забирать в сторону от Коблера, не желая вступать в разговор, но Коблер настиг его и в упор спросил:
— Где остальные?
— Что? Ты принял меня за другого, приятель!
— Ты же Хенкс, не так ли?
Хенкс судорожно соображал, признаваться или нет? Кто этот мужик? Представитель закона или кто-то иной? Коблер тем временем наседал:
— Где остальные, черт бы вас всех побрал! Ты что, хочешь дать ему уйти?
— Что? Кому?
— Ларенни! Разве ваши не получили телеграмму?
— Какую еще телеграмму?
— Ох, да ради Бога! — воскликнул Коблер. — Ларенни замыслил смотаться с семьюдесятью пятью штуками. Мы только-только пронюхали об этом. Я едва успел сесть с ним на один самолет. Он не знает меня и никогда в глаза не видел. Куда это, дьявольщина, он пошел?
Хенкс машинально отозвался:
— К телефонным кабинам.
— Да, мы так и решили, что у него здесь кто-то есть. А кроме этих, тут где-нибудь телефонные кабины существуют?
— Послушай... — начал было Хенкс. События развивались слишком быстро для его восприятия. Да, он подумывал, и не раз, смотаться с семьюдесятью пятью тысячами, но всегда оказывалось, что у него на это кишка тонка. И сейчас в голове просто не укладывалось, что у кого-то хватило пороху на такое. Хенкс был так потрясен своим открытием, что никак не мог оправиться от шока.
А Коблер не желал дать ему шанса прийти в себя:
— Будь ты проклят, я спрашиваю про телефонные будки!
— Да, есть там, за камерами хранения. Но...
— У нас нет времени! Я не хочу, чтобы он видел, как ты звонишь отсюда. Рви к тем кабинам и позвони боссу насчет телеграммы, дошла она до них или еще нет. Скажи, чтобы прислали сюда парочку или тройку ребят. Мы не знаем, кто именно еще с Ларенни и сколько их. Я не уверен, что смогу справиться один. Давай, жми в темпе!
— Но...
— Я не могу терять из виду Ларенни! — оборвал его Коблер и заторопился прочь.
Хенкс не знал, что делать. Но и Ларенни вел себя странно, а этот здоровенный мужик привел ему вполне убедительный довод такого поведения, поэтому Хенкс и поступил, как ему было велено: он поспешно застучал каблуками по гулкому полу туда, где в дальнем конце терминала, за камерами хранения, стояли телефонные будки.
Коблер между тем направился следом за Ларенни. Тот исчез за двойным рядом телефонных кабинок. Если вам случалось оказаться между такими рядами, то вас трудно было разглядеть из самого терминала. В кабинках, кроме Ларенни, закрылись еще три человека, и все они так оживленно разговаривали, что не обращали ни малейшего внимания на то, что творится кругом. Коблер вытащил “блэкхаук”, взял револьвер за дуло и открыл дверь телефонной кабинки, там был Ларенни. Он двинул его рукояткой пушки по голове к раз в тот момент, когда оператор наконец связался с “Аргус импортс”.
Из трубки, повисшей на проводе, донеслось слабое “Алло!”.
Коблер повесил трубку на рычаг и содрал с Ларенни пиджак. Запихнул его и пушку в кейс, запер его, а затем притворил дверь телефонной кабинки. Потом прошел в пункт выдачи багажа на терминале, и когда чемодан оказался на прилавке, забрал его, направившись к выходу на стоянку машин. Он как раз проходил через двери, когда Хенкс опрометью выбежал из телефонной будки в дальнем конце терминала. Он знал уже, что произошло неладное и Ларенни, возможно, не имеет к этому отношения. Однако, взгляд Хенкса был устремлен на дальние телефонные кабинки, поэтому он не мог видеть, как Коблер выходил из ближней.
А тот между тем прошел на парковочную стоянку, где уже поджидал Парнелл, сидя за рулем “Меркьюри”, движок которого работал на холостом ходу. Коблер поставил чемодан и кейс сзади, сам уселся рядом с Парнеллом, и они покатили в меблированную комнату Парнелла, где тут же распороли по шву пиджак и извлекли деньги, хранившиеся за подкладкой.
Чуть позже тем же вечером Парнелл вылетел в Нью-Мехико, чтобы приступить к работе над новой гоночной машиной.
На следующий день и на четыреста миль к югу... С бензозаправочной станции хорошо просматривались трибуны вокруг беговой дорожки. Маури сидел в офисе на бензозаправке, положив ноги на стол и поглядывая из окна на помпы и на проходящее за ними шоссе; трибуны в этот день были битком набиты машущими руками посетителями ипподрома. Он сидел здесь, как и все предыдущие дни, надеясь, что телефон не зазвонит. Каждый день в течение сезона скачек он проводил вторую половину дня на бензозаправке в ожидании, что телефон так и не зазвонит, и по большей части так оно и случалось.
Но хотя бы раз в сезон, по меньшей мере, звонок раздавался, и Вилли, который командовал всеми делами на бензозаправочной станции, обычно поднимал трубку, затем оборачивался к Маури и говорил: “Это тебя”. И Маури должен был бежать к дорожке ипподрома. Маури вообще не любил бегать: ни на ипподром, ни куда бы то ни было вообще. Но упаси Бог, если он, отправившись туда шагом, в результате узнал бы, что явился слишком поздно, чтобы сделать ставку. В те дни, когда звонил телефон и Вилли говорил, что это зовут его, Маури прыжком срывался с места и бросался к телефону с криком: “Открывай сейф! Открывай сейф! Не стой как истукан!” И он уже тяжело дышал, еще до своего рывка к беговой дорожке, когда хватал трубку, называл себя и слушал голос на другом конце провода, произносивший: “Три на Мистера Вискера!”
“Три на Мистера Вискера!” — обычно тут же повторял Маури. После чего связь прерывалась, и Маури вешал трубку на рычаг, поворачивался к Вилли и вопил: “Что это — сейф еще не открыт?” Вилли, как правило, спрашивал: “Сколько надо, Маури? Да не бесись ты так, Христа ради, Маури! Как много?”
И Маури обычно отвечал: “Три”.
Затем Вилли вручал ему три тысячи долларов в стодолларовых купюрах — тридцать таких банкнотов, — и он распихивал их по карманам и бежал на ипподром. Казалось, что за ним гонятся, когда он бросался к окошку, где принимали стодолларовые ставки и, еле переводя дух, говорил: “Три тысяч на Мистера Вискера”.
Клерк в окошке обычно улыбался и произносил: “Привет, Маури! Большая игра на этот раз, а?” Он принимал у Маури тридцать стодолларовых купюр и отсчитывал взамен тридцать квитанций на Мистера Вискера.
Теперь Маури мог позволить себе расслабиться на несколько минут. Он мог пройти на какое-нибудь место, чтобы понаблюдать за скачками, либо просто усесться и отдышаться, дожидаясь, пока не кончится тот особый забег, на который он сделал ставку. Если Мистер Вискер выигрывал, Маури возвращался к окошку и собирал обильную жатву на свои тридцать квитанций. Если же Мистер Вискер проигрывал, относил тридцать квитанций к себе на станцию, вкладывал их в конверт и отсылал на черную биржу, поэтому им там всегда было известно, что он доподлинно сделал ставку на три тысячи баксов, а не прикарманил эти деньги.
Он подумывал иногда: а если не ставить эти доллары, а придержать, дождавшись, когда лошадь проиграет. Маури мог бы подобрать достаточное количество квитанций, которые выбрасывали другие, чтобы втереть очки, будто бы и впрямь делал ставку. Но большинство проигравших в припадке раздражения рвут квитанции почти сразу же после забега. И кроме того, а что, если лошадь не проиграет? Если лошадь победит, и он, Маури, не поставит на нее, то окажется не в состоянии вернуться с выигрышем. А если такое случится, тогда поможет ему Бог! Поэтому и довольствовался он тем, что получал свои пятьдесят баксов в неделю за сидение на заправке в надежде, что телефон так и не зазвонит, и за беготню через шоссе — когда звонок все же имел место — с карманами, набитыми тысячами, которые всякий раз испытывал искушение оставить себе.
