— В смысле?
— Я далеко не ангел.
Франк ждал.
— Но я ее люблю. Я не могу ее потерять. Понимаешь?
Я кивнул.
Франк встал и попросил меня связаться с ним, как только я что-либо выясню или узнаю. Сказал, что все равно нужно было поговорить перед телесъемками. А теперь ему нужно в участок. У матери есть дети.
Я проводил его по коридору. Потом вернулся и сел в свое кресло. Спокойствие возвращалось. Ничего он не знает. Ни-че-го. От него ушла Ирен. Нашла в бардачке старые письма и решила уйти. Исчезла на пару дней, чтобы сделать то, что должна была сделать. Она и раньше говорила об этом. О том, что собирается уехать одна. Теперь она это сделала. Все встает на свои места.
Я выключил компьютер и запер кабинет. Волнение вернулось ко мне на лестнице. Почему она не позвонила, не сообщила? Не отвела детей в сад? Что все-таки произошло?
У выхода я остановился и сощурился на свет. Вспомнил, что в верхнем ящике стола лежит фотопленка, которую я так и не решился выбросить. Ирен так хорошо на ней получилась. На тех автоматических снимках, сделанных на вокзале в Лиссабоне, она получалась по-разному: на первом была серьезной, на втором улыбалась, на последнем — гримасничала.
Развернувшись, я снова поднялся по лестнице. Открыл дверь. Открыл ящик. Фотопленки не было. Франк нашел то, за чем приходил.
Шумел только пылесос в коридоре. Слабый свист стих одновременно с жужжанием компьютера. В комнате пахло потом и пылью. Я слушал шум машин за окном и думал, что в каждой из них могла ехать Ирен. Сейчас она остановится у церкви и пойдет по площади. Через пару минут я услышу ее шаги на лестнице и в коридоре. Она постучится и войдет.
Не знаю, сколько я просидел. Потом встал и пошел в бар «Лотефосс». Народу было мало. Возле барной стойки сидела Блондинка. У нее были слишком короткая юбка и слишком громкий смех. Я хотел уже отвернуться, но вместо этого заказал двойной виски.
— Решил просадить все свои сбережения? — спросила Блондинка.
Я ответил, что уж виски-то могу себе позволить. Мы чокнулись бокалами.
Она пила, не спуская с меня глаз.
— Ты и я, Роберт. Почему это никогда не превратится в «мы», как по-твоему?
Я пожал плечами.
— Я тут вот о чем подумала, — сказала она. — Ты знаешь меня слишком хорошо. А когда хорошо узнаешь человека, он перестает нравиться. Узнаешь кого-нибудь хорошенько — тут же теряешь интерес. Знай ты меня похуже, мы бы сейчас сидели у тебя дома.
— Не думал, что ты философ, — сказал я.
— Я тоже не думала, — рассмеялась она.
Да, мы могли бы сейчас сидеть у меня дома. Я был к этому готов. Раз я мог сидеть и напиваться с ней в баре, значит, мог бы и сидеть с ней дома.
— Все в Одде всех знают, — продолжала Блондинка. — А когда все друг друга знают, хорошего ждать не приходится.
— Давай притворимся, — предложил я. — Ты не знаешь меня, а я — тебя. Просто двое незнакомцев.
— Я с незнакомцами не разговариваю.
— Я не такой уж и страшный при ближайшем знакомстве… — сказал я.
— Хорошо. Ну, кто ты?
— Человек-невидимка.
— Вот как? Невидимка?
— Не видно ни прошлого, ни будущего.
— А как я смогу такого невидимку проверить?
— Старым способом.
Зазвонил мобильник. Мужчина с ТВ-2 напоминал о встрече в семь. Я ответил, что как раз туда и собираюсь. И заказал еще виски. Бармен подтолкнул бокал ко мне вдоль стойки.
Снова звонок. Я не стал отвечать.
— Проблемы в раю? — спросила Блондинка.
Я почувствовал, как алкоголь разливается по телу. Надо было встать и уйти. А я сидел. Мобильник не унимался. Я отключил звук. Блондинка сказала, что все пройдет.
— Всегда проходит. — Она погладила меня по щеке.
Спросила, знаю ли я, что такое счастье. Я ответил, что нет. Никто не знает, сказала она. Объяснить, что такое счастье, невозможно. Вот несчастье — другое дело. Что такое несчастье, знают все.
— И что же это? — спросил я.
— Сидеть в этом баре, — сказала она. — И осознавать, что у тебя нет того, чего ты хочешь больше всего в мире.
Часы у бармена за спиной показывали четверть восьмого. Мобильник лежал на стойке, время от времени мерцая зеленоватым табло. Мне показалось, что я сижу в аэропорту и слышу голос из громкоговорителей. Пора на самолет. Пора на регистрацию, а я сижу. Я просто хочу сидеть до тех пор, пока самолет не взлетит.
Зашел один из местных алкоголиков.
— Какая частота, Кеннет?![13] — заорал он.
Он спросил, знаю ли я, что будет, если из Норвегии выдворить всех беженцев. Бармен попросил его заткнуться. Пьяница наклонился вперед:
— Какая частота, Кеннет?
Я решил ехать домой. Взять пива из холодильника. Включить ящик. Просмотреть все пятьдесят семь каналов. Как будто это самый обычный день. Бармен увеличил звук телевизора. Передача началась прямым включением с нашего бульвара. Ведущий приветствовал телезрителей из Одды. На заднем плане стояла толпа зевак. Ведущий был одет в летний костюм и сиял искусственным загаром. И ухмылялся, словно даже убийство на мог принять всерьез.
— Мне всегда было интересно, парик у него или свои волосы, — сказала Блондинка.
Бармен шикнул на нее.
Под аккомпанемент фортепьяно показывали вид Одды с высоты птичьего полета. Это было удивительное зрелище. Всегда думаешь, что знаешь, как именно выглядит твой родной город, а с высоты он кажется совершенно чужим и незнакомым. Узнаешь только отдельные очертания, остальное — нет. Следующие кадры: река Опо, полиция, журналисты, горящие свечи, процессия на бульваре. Репортер сказал, что Одда всегда была спокойным городком посреди романтического Хардангера. А сейчас все тут пребывают в шоке.
— Что за хрень, — сказал бармен. — Ты в шоке, Блондинка?
Процессию сняли так, что казалось, будто на демонстрацию вышло полгорода. Я подумал, что сейчас мир — это то, что ты видишь по телевизору или читаешь в газетах. Картина мира стала миром. Возьми кусочек мира — и можешь приготовить из него все что угодно.
Спиртное подействовало. Комната начала кружиться. Мир жил своей жизнью. Взлетали самолеты. С вокзала отправлялись поезда. Люди встречались. Люди расставались. Девушка ждала автобуса. Мальчик читал открытку. Машины застревали в пробках. Из реки поднимали обломки автомобиля.
Блондинка вскрикнула.
На экране был мой брат. Ведущий спросил, как люди в Одде отреагировали на убийство:
— Пошатнулось ли чувство уверенности?
— Тупой вопрос, — бросил бармен.
Несмотря на полноту, Франк выглядел подтянутым. Он ничего не ответил. Совсем. В кадре появился председатель Эльвестад. Он сидел и рассказывал, как убийство его потрясло и что он думает о семье и друзьях погибшего. С нашей вчерашней встречи он успел покрасить волосы и сейчас был седым как лунь.
Ведущий продолжал:
— Когда же оддовчане смогут вернуться к прежней спокойной жизни?
— Оддовчане? — крикнул бармен. — Оддинцы, придурок!
— А может, это и не парик, — сказала Блондинка.
Алкаш заметил, что у меня звонит телефон. Сказал, что видит, как тот мигает.
— Орлиное зрение, — похвалил я.
— Ты должен ответить, — заявил алкаш.
Я сказал, что не должен. Меня тут нет. Я человек-невидимка.
Алкаш взял телефон и ответил вместо меня:
— Какая частота, Кеннет?
Он передал мне мобильный. Звонила завотделом. Спрашивала, все ли у меня в порядке. Я сказал, что слегка занят. Она спросила, где я. Я ответил, что упал в реку и пытаюсь добраться до берега. Не могла бы она позвонить попозже?
Пауза. Алкаш заржал. Заведующая сказала, что мне бы взять отгул на пару дней. Расслабиться. Съездить куда-нибудь. Это пойдет мне на пользу.
— Позаботься о себе, — сказала она.
Я ответил, что, по счастью, уцепился за толстое дерево. Но боюсь, скоро меня снесет холодной волной.
— Звони если что, — сказала она.
Алкаш попросил у меня телефон. Сказал «алло» и предложил свежую шутку:
— Что будет, если из Норвегии выкинуть всех беженцев?
Заведующая положила трубку.
— Какая частота, Кеннет?! — крикнул алкаш.
Передача закончилась. Бармен начал щелкать по каналам и остановился на трансляции матча Бразилия — Коста-Рика. Бразильцы играли отлично, выбиваясь в фавориты. Подействовал ли на меня алкоголь или желтый цвет бразильских футболок, но в голове что-то щелкнуло. Открылось. Какой-то маленький нюанс. Я понял, что мне нужно на улицу. Сидеть больше нельзя. Нужно встать и пойти навстречу солнцу.
Я попросил счет.
— Уходишь? — спросила Блондинка.
— Надо припудрить нос.
— Вредина.
— Час продлевает желание, — изрек алкаш.
Когда я полез в бумажник, из него что-то выпало. Фотопленка. Все это время она лежала у меня в бумажнике. Я поднял ее и посмотрел на Ирен. На этих фотографиях она получилась хорошо.
