Наконец он снял трубку.
— Привет, Хэл.
Он сразу узнал мой голос.
— Привет, Фил, как дела?
— Просто отлично.
— Ты на вечеринке с коктейлями или что-то в этом роде? Я слышу шум веселья на заднем плане.
— Я в «Быке и медведе». Здесь никто не гуляет, обычная публика. Слушай, Хэл, ты знаешь Мэнди Роджерс?
— Мэнди? Да, я знаю Мэнди. — Он вдруг стал осторожным. Хэл не был писанным маслом красавцем — что-то среднее между Уоллесом Бири [45] и Эдвардом Робинсоном, [46] — поэтому его успех у женщин трудно объяснить, если только ты не женщина. Возможно, он был отличным собеседником. — А почему ты спрашиваешь?
— Есть один парень, который с ней работал, — сказал я. — Типа, агент. По имени Нико Питерсон.
— Никогда о нём не слышал.
— Ты уверен?
— Конечно, я уверен. В чём дело, Фил?
— Ты не мог бы устроить мне встречу с мисс Роджерс?
— Зачем?
— Я хочу поговорить с ней о Питерсоне. Его убили пару месяцев назад ночью в Пасифик-Пэлисэйдс.
— Ну, да? — Я слышал, как Хэл продолжает медленно закрываться, словно гигантский моллюск. — Как его убили?
— Наезд и бегство.
— И что?
— То, что у меня есть клиент, который платит мне за расследование смерти Питерсона.
— В ней есть что-то неочевидное?
— Возможно.
Наступило молчание. Я слышал, как он дышит; возможно, это был звук работы его мозга — долгие, медленные толчки.
— При чем тут Мэнди Роджерс?
— Совсем ни при чём. Мне просто нужны кое-какие сведения о Питерсоне. Он, в некотором роде, загадка.
— В некотором роде — что?
— Скажем так, в нём есть что-то неочевидное.
Ещё немного дыхания, ещё немного размышлений.
— Думаю, Мэнди с тобой поговорит, — сказал он, хмыкнув. — В последнее время она не слишком занята. Предоставь это мне. Ты же всё там же, мухоловке в Кауэнге, которую называешь офисом? Я тебе позвоню.
Я вернулся к своему столику, но, взглянув на недоеденный бутерброд и недопитую пинту тепловатого пива, пал духом и, вместо того чтобы сесть, бросил купюру рядом с тарелкой и ушёл. Большая пурпурная туча поднялась откуда-то и закрыла солнце, свет на улице стал угрюмым и мертвенно-бледным. Может быть, пойдёт дождь. Летом в этих краях это стало бы приятной новинкой.
* * *
Хэл, человек слова, позвонил днём. Мэнди Роджерс встретится со мной в студии; я должен приехать туда прямо сейчас. Я взял шляпу, запер контору и вышел на улицу. Облако всё ещё висело над городом, а может быть, это было другое такое ж, и капли дождя размером с серебряный доллар падали на мостовую. Я перебежал через дорогу и сел в машину как раз в тот момент, когда ливень разразился всерьёз. Дождь здесь бывает нечасто, но когда он начинается, то идёт вовсю. Дворники на «олдсе» нуждались в замене, и мне пришлось пригнуться над рулем, почти касаясь носом лобового стекла, чтобы видеть дорогу.
Хэл ждал меня у ворот студии, укрывшись в кабинке привратника. Он вышел, натянув на голову куртку, и прыгнул в машину рядом со мной.
— Чёрт побери, — сказал он, — три шага, и я весь мокрый — посмотри на меня!
Я уже упоминал, что Хэл очень хорошо одевается? На нём был светлый льняной двубортный костюм, зелёная рубашка и зелёный шелковый галстук, двуцветные коричнево-белые ботинки. А также золотой браслет, два или три кольца и часы «ролекс». Дела у него шли неплохо; может быть, мне тоже стоит заняться кинобизнесом.
— Спасибо, Хэл, — сказал я. — Я ценю это.
— Ну да. — Он нахмурился, стряхивая капли дождя с мягких плеч пиджака.
Весьма странно оказаться в съёмочных павильонах. Вы как будто видите сон наяву, встречая ковбоев и танцовщиц из шоу, людей-обезьян и римских центурионов, и все они просто идут, как любая другая группа обычных работников по пути в офис или на фабрику. Сегодня они выглядели еще более странно, чем обычно, так как большинство из них были с зонтиками. На зонтиках красовался логотип студии — ярко-жёлтое солнце, поднимающееся из темно-красного озера, и слова «Эксельсиор Пикчерз», украшенные золотыми завитушками.
— Это сейчас был Джеймс Кэгни? [47] — спросил я.
— Да. Мы взяли его напрокат у «Уорнер Бразерз», снимается у нас в боевике. Фильм дерьмовый, но Кэгни его вытянет. Для этого и существуют звёзды. Здесь поверни налево. — Ты знаешь слово blasé, [48] Хэл? Французское слово.
— Нет. Что оно означает?
— Оно означает, что ты всё это уже видел и тебе уже всё равно.
— Понял, — кисло сказал он. Он всё ещё теребил мокрые пятна на лацканах пиджака. — Интересно, как бы ты себя чувствовал, вытирая блевотину с заднего сиденья своей машины в четыре утра после того, как вытащил очередную звезду яркого экрана из вытрезвителя и доставил его к особняку в Бель-Эйре. А ещё есть дамы — они ещё хуже. Когда-нибудь встречался с Таллулой Бэнкхед? [49]
— Не могу сказать, что встречался.
— Считай, что тебе повезло. Остановись здесь.
Мы были у кафе. Светловолосый парень в застегнутой на молнию ветровке выскочил из дверного проема с зонтиком «Эксельсиор» и проводил Хэла внутрь.
— Дай Джоуи ключ, — сказал Хэл. — Он присмотрит за твоей машиной.
Джоуи одарил меня широкой улыбкой, делом рук дантиста, и я готов был поспорить, что его старая мама из Пеории [50] или откуда-то ещё пожертвовала на это все свои сбережения. В Голливуде все полны надежд.
Была середина дня, и внутри почти никого не было. Напротив длинной стойки, где подавали еду, было большое панорамное окно, выходящее на травяной склон с пальмами и небольшим декоративным озером. Дождь делал воду в озере похожей на ложе из гвоздей. Мэнди Роджерс сидела за столиком у окна, держась рукой за подбородок и одухотворенно глядя на печальный серый день и думая о чём-то великом.
— Привет, Мэнди, — сказал Хэл, положив руку ей на плечо. — Это тот парень, о котором я тебе говорил, — познакомься, Филип Марлоу.
Она сделала вид, что оторвалась от своих мечтаний, подняла на меня свои глаза-блюдца и улыбнулась. Должен сказать, в киношниках есть что-то особенное, какими бы незначительными в этой сфере они ни были. Они проводят так много времени, вглядываясь в различные вещи — камеры, зеркала, глаза своих поклонников, — что сами становятся гладкими, как будто их намазали особым мёдом. У вас может захватить дух, когда вы близко общаетесь с женщинами из этого круга.
— Мистер Марлоу, — сказала Мэнди Роджерс, протягивая мне для рукопожатия свою маленькую белую ручку. — Очарованы, конечно.
Её голос частично развеял волшебство. Он был таким высоким и пронзительным, что она смогла бы выгравировать им своё имя на окне.
— Спасибо, что приняли меня, мисс Роджерс, — сказал я.
— О, зовите меня Мэнди, пожалуйста.
Я всё ещё держал её за руку, которую она не пыталась вернуть.
— Сядь, Фил, — сухо сказал Хэл. — Ты выглядишь так, будто сейчас упадешь в обморок.
Неужели это на меня так сильно подействовало? Мэнди Роджерс не была Ритой Хейворт. [51] Она была невысокого роста, не совсем стройная, крашенная блондинка со ртом бабочки и пухлым маленьким подбородком. Но глаза у нее были красивые — большие, круглые, голубые, как у младенца. Она была одета в алое платье, с узким и низким лифом и широкой юбкой. Только на киностудии девушке могло сойти с рук такое платье в середине дня.
Наконец она убрала руку, и я сел на металлический стул. Краем глаза я увидел в окне синюю птицу, слетевшую с одной из пальм и приземлившуюся на мокрую траву.
— Ладно, — сказал Хэл, — оставлю вас вдвоём. Мэнди, не спускай глаз с этого парня — он не так безобиден, как кажется.
