Ознакомительная версия.
– Пег!
– Кто это?
– Да я, я!
– Господи, у тебя такой странный голос, такой далекий.
– Я и впрямь далеко.
– Слава богу, ты хоть жив.
– Жив.
– У меня ночью было жуткое ощущение. Я не могла заснуть.
– Во сколько это было, Пег, во сколько?
– В четыре. А что?
– Господи Иисусе!
– Да что такое?
– Ничего. Я тоже не мог заснуть. А как там в Мехико-Сити?
– Полно смертей.
– Боже, я думал, это только у нас.
– Что?
– Да ничего. Господи, как хорошо услышать твой голос.
– Скажи что-нибудь.
Я сказал.
– Скажи еще раз!
– Почему ты кричишь, Пег?
– Не знаю. Нет, знаю. Когда, черт тебя возьми, ты предложишь мне выйти за тебя?
– Пег, – пробормотал я в замешательстве.
– Ну так все же когда?
– Но у меня тридцать долларов в неделю, сорок, если повезет, неделями вообще пусто и месяцами тоже ни гроша.
– Я дам обет жить в бедности.
– Ну ясно.
– Дам обет. И буду дома через десять дней. И дам два обета.
– Десять дней что десять лет.
– Почему женщинам всегда приходится самим просить руки у мужчин?
– Потому что мы трусы и всего боимся больше, чем вы.
– Я буду тебя защищать.
– Ничего себе разговор. – Я вспомнил о своей двери ночью, о том, как на ней висело что-то страшное, как это «что-то» опустилось мне на постель. – Ты лучше поспеши.
– Ты помнишь мое лицо? – вдруг спросила Пег.
– Что?
– Помнишь ведь, правда? А то, знаешь, ровно час назад случился жуткий кошмар – я не могла вспомнить, как ты выглядишь, не могла вспомнить, какого цвета у тебя глаза, и подумала: какая я дура, что не захватила твою фотографию. Но все прошло. Меня ужасно испугало, что я могу забыть тебя. Ты ведь меня никогда не забываешь, правда?
Я не сказал ей, что всего лишь накануне забыл, какие у нее глаза, и целый час не мог прийти в себя – это было похоже на смерть, только я не мог сообразить, кто из нас умер – Пег или я.
– Легче тебе, когда ты слышишь мой голос?
– Да.
– Я теперь с тобой? Видишь мои глаза?
– Да.
– Ради бога, как только повесишь трубку, сразу отправь мне свое фото. Я не хочу больше так пугаться.
– Но у меня только паршивенькая фотка за двадцать пять центов, я…
– Вот и пришли ее. Нельзя мне было уезжать сюда и оставлять тебя одного, без всякой защиты.
– Говоришь так, будто я – твой ребенок.
– А кто же ты?
– Не знаю. А любовь может защитить людей, Пег?
– Должна. Если моя любовь тебя не защитит, я этого Богу никогда не прощу. Давай еще поговорим. Пока мы говорим, любовь с нами и ты в порядке.
– Я уже в порядке. Ты меня вылечила. Скверно мне было сегодня, Пег. Ничего серьезного. Что-то съел, наверно. Но сейчас все в норме.
– Вернусь и сразу перееду к тебе, что бы ты там ни говорил. Если поженимся – прекрасно. Тебе просто придется смириться с тем, что работать буду я, пока ты заканчиваешь свою Великую Американскую Эпопею. И хватит об этом, молчи! Когда-нибудь потом поможешь мне!
– Ты уже командуешь?
– Конечно, я же не хочу вешать трубку, а хочу, чтобы мы говорили весь день, но понимаю – тебе это влетит в копеечку. Скажи мне еще раз то, что я хочу услышать.
Я сказал.
И она исчезла. В трубке зажужжало, а я остался наедине с куском кабеля длиной две тысячи миль и миллиардом еле слышных шорохов и шепотков, стремящихся ко мне. Я повесил трубку, чтобы они не успели проникнуть мне в уши и заползти в мозг.
Когда, открыв дверь, я вышел из спальни, Крамли ждал меня возле холодильника – он искал, чем бы подкрепиться.
– Удивлены, откуда я взялся? – рассмеялся он. – Забыли, что вы у меня? Так увлеченно трепались?
– Забыл, – признался я.
И, чувствуя себя совершенно несчастным от своей простуды, взял все, что он протянул мне, вынув из холодильника. Из носа у меня текло.
– Возьмите бумажный платок, малыш, – сказал Крамли. – Забирайте всю коробку. И пока вы здесь, – добавил он, – напомните-ка мне, кто следующий в вашем списке.
– В нашем списке, – поправил его я.
Крамли сузил глаза, нервно провел рукой по лысине и кивнул.
– Список тех, кому еще предстоит умереть в порядке очередности. – Он закрыл глаза, вид у него был подавленный. – Наш список, – повторил он.
Я не стал сразу рассказывать ему про Кэла.
– И заодно, – Крамли отхлебнул пива, – напишите имя убийцы.
– Это должен быть кто-то, кто знает в Венеции, штат Калифорния, всех.
– Тогда это я, – заметил Крамли.
– Не надо так говорить.
– Почему?
– Потому, – ответил я, – что мне делается страшно.
Я составил список.
Составил второй список.
А потом вдруг поймал себя на том, что составляю третий.
Первый список получился короткий – это был перечень возможных убийц, и ни в одну из версий я не верил.
Второй назывался «Жертвы на выбор» и вышел довольно длинный, туда входили те, кто исчезнет в ближайшее время.
Дойдя до середины, я вдруг сообразил, что включаю в него всех венецианских бродяг. Тогда я отвел отдельную страницу для Кэла-парикмахера, пока он не испарился из моей памяти, и еще одну – для Чужака, бегающего по улицам. Еще одну страницу я посвятил всем тем, кто вместе со мной камнем летел в преисподнюю на «русских горках», и еще одну – тому историческому вечеру, когда плавучий кинотеатр мистера Формтеня переплывал Стикс[83], чтобы бросить якорь на Острове Мертвых и (подумать только!) утопить самого владельца серебряного экрана.
Я отдал последний долг миссис Канарейке, написал целую страницу о стеклянных глазках, собрал все и сложил в свою Говорящую коробку. Эту коробку я держал возле пишущей машинки, там накапливались мои идеи, по утрам они разговаривали со мной, рассказывая, куда бы им хотелось податься и что они намерены учинить. Я лежал в полусне и слушал, а потом вставал, садился за машинку и помогал им отправиться туда, куда им не терпелось попасть, и там они совершали бог знает что; так рождались мои рассказы. То про собаку, которая жаждала разрыть могилу. То про машину времени, мечтающую отправиться в прошлое. То про человека с зелеными крыльями, которому хотелось летать по ночам, когда его никто не видит. То про самого себя, как я скучаю без Пег в своей холодной, будто гроб, кровати.
Один из списков я отвез показать Крамли.
– А чего вы не напечатали их сразу на моей машинке? – удивился он.
– Ваша ко мне еще не привыкла и будет только мешать. А моя меня опережает, так что я едва за ней поспеваю. Вот, взгляните.
Крамли прочел мой список возможных жертв.
– Черт возьми, – пробормотал он, – да вы всунули сюда половину здешней торговой палаты, чуть ли не всех членов «Клуба Львов»[84], владельцев наших прославленных аттракционов на пирсе и блошиного цирка.
Он сложил список и спрятал в карман.
– А почему вы обошли вниманием кое-кого из своих давних друзей, живущих в Лос-Анджелесе?
В груди у меня словно запрыгала ледяная лягушка.
Я тут же представил себе большой дом с комнатами, сдающимися внаем, его темные коридоры, приветливую миссис Гутьеррес и милую Фанни.
Лягушка в груди затрепыхалась еще сильнее.
– Не говорите так, – сказал я.
– А где другой список, с убийцами? Там тоже вся торговая палата?
Я покачал головой.
– Боитесь показать его мне, потому что я и сам из них, – усмехнулся Крамли.
Я вынул из кармана второй лист, взглянул на него и разорвал.
– Где у вас мусорная корзина? – спросил я.
Пока мы разговаривали, на улице напротив владений Крамли появился туман. Он немного помедлил, словно искал меня, а потом, подтверждая мои параноидальные подозрения, проник в сад, накрыл его, словно одеялом, притушил рождественские огни на апельсиновых и лимонных деревьях и окутал цветы, так что им пришлось закрыть чашечки.
– Как он посмел сюда явиться? – возмутился я.
– Как все, – ответил Крамли.
– Que? Это Чокнутый?
– Si, миссис Гутьеррес.
– Я звоню в офис?
– Si, миссис Гутьеррес.
– Фанни зовет вас с балкона.
– Я слышу, миссис Гутьеррес.
Далеко отсюда, в солнечном уголке, там, где не бывает ни мороси, ни тумана, ни дождя и прибой не выбрасывает на берег незваных гостей, в многоквартирном доме, где комнаты сдавались внаем, словно пение сирены, раздавалось сопрано Фанни.
– Скажи ему, – услышал я, как она пропела, – скажи, у меня есть новая запись «Волшебной флейты» Моцарта!
– Она говорит…
– Я слышу ее, миссис Гутьеррес. Передайте ей – слава богу, это благостная музыка.
– Она хочет, чтобы вы ее навестили, соскучилась, говорит, надеется, вы простили ее, так сказала.
За что? – силился я вспомнить.
– Говорит…
Голос Фанни парил в теплом чистом воздухе.
– Скажи, пусть приходит, но никого с собой не приводит.
Эти слова нокаутировали меня. Призраки некогда съеденного мороженого зашевелились и подняли головы у меня в крови. Разве я когда-нибудь приходил к ней не один? Я задумался. Интересно, кого, по ее мнению, я могу привести к ней без приглашения?
Ознакомительная версия.
