Я отправился в свою комнату, пыхтя забрался по винтовой лестнице на свою башню, желая поскорее собрать вещи и уехать. В комнате меня поджидала мисс Зелия Юнге-Браун.
Она сидела у окна. На ней была голубая куртка, голубая юбка и мощные туристские ботинки и выглядела она так, словно только что вернулась из длинного пешего путешествия по сосновому лесу.
— Итак, вы наконец решили сойти на берег? — спросил я.
— Да. — Она подняла руку и провела ею по своим темным волосам, слегка насупив брови. Никакого намека на улыбку на ее лице, но, подумал я, нет того ледяного холода, который чуть было не заморозил меня во время нашей последней встречи.
Когда я бросил свой чемодан на кровать и начал укладывать свою пижаму, которую какой-то лакей уже выложил, она встала.
— Я сделала глупость, послав письмо Максу Анзермо. Мне следовало бы догадаться, что именно этого вы и ожидали от меня. Вы должно быть, остались довольны собой.
— Между нами, — сказал я, — Макс мертв.
— Мертв?
— Да. Вы хотите, чтобы я выказал печаль по этому поводу?
— Но вы...
— Нет, я не делал этого. Но Макс мертв и я не собираюсь оплакивать его. Меня интересует только машина. Вашего отца тоже.
— Отчима.
— Ну да, если вы так болезненно к этому относитесь. Он ничего не знает. Никто ничего не знает, кроме меня, а я некоторые вещи очень быстро забываю. А теперь перестаньте играть передо мной роль снежной королевы. Спишите все в архив и начинайте снова жить.
— Вы ничего никому не сказали?
— Совершенно верно.
Она была большой девушкой, и вдруг она смутилась и ей не удалось справиться со своим смущением. Я даже испугался, что она бросится ко мне, обнимет меня и раздавит в своих красивых, длинных и сильных руках. Однако она овладела собой и медленно протянула мне руку.
— Я вам очень благодарна.
Она взяла мою руку в свои, и тут уже смутился я.
— Забудьте все это.
Я убрал свою руку. Она затопала к двери в своих тяжелых башмаках и перед самой дверью остановилась.
— Как мне хочется сделать что-нибудь, что бы показало, как я вам благодарна.
— Вы могли бы попробовать начать опять улыбаться, — сказал я. — Эта способность легко возвращается.
— В этом доме трудно улыбаться. Он хранит столько тяжелых для меня воспоминаний... о моей маме. Я решила уехать и устроиться на работу.
— Работа — это прекрасно. Однако улыбка на лице немного облегчит ваши поиски. Попробуйте.
Возвращение было легким. Она улыбнулась мне медленно и тепло, затем тряхнула головой и засмеялась. А затем она ушла.
Я захлопнул крышку чемодана, радуясь, что Макс мертв.
В вестибюле, вернее, в самом начале длинного коридора, выложенного, как и вестибюль, зелеными и белыми мраморными плитами, меня ждал Денфорд. Он подошел ко мне уверенной походкой человека, который привык передвигаться по мраморным полам, и спросил:
— Уезжаете?
— С радостью, — сказал я. — Мне не очень-то хочется оказаться в коллекции восковых фигур. Я полагаю, босс уже сообщил вам, что я восстановлен в прежней должности?
— Да.
— В таком случае могу я получить список людей, которые находились здесь до и в момент отъезда мисс Зелии на “Мерседесе”?
Он протянул мне лист бумаги и сказал:
— Мне кажется, вам следует знать, что мистер О'Дауда дал мне строгое указание никому не передавать этот список.
— Тогда как же я?
— Я не готов ответить на этот вопрос.
Я опустил бумагу в карман и посмотрел на него, подняв брови.
— Вы его не любите, не так ли?
— Я у него работаю.
— И вы хотели бы сделать ему подножку и посмотреть как он врежется лицом в пол?
Он слегка улыбнулся мне и сказал:
— Я надеюсь на большее. Я ждал очень долго. В противоположность вашим представлениям я настроен совсем не враждебно по отношению к вам. Мне кажется, вы можете оказаться тем самым “богом из машины”.
— Вы имеете ввиду, что надеетесь, что когда я найду машину, я заберу то, что в ней спрятано, с собой? Или передам еще кому-нибудь?
— Возможно.
— Вам действительно он очень не нравится, да? Скажите мне, вы никогда не писали анонимных писем о нем в Интерпол или Скотланд-Ярд?
— С какой стати? — Он прекрасно контролировал себя.
— Я просто подумал. Но как бы то ни было, я думаю, что та игра, которую вы ведете очень опасна. Будьте осторожны, если не хотите в итоге оказаться среди восковых фигур.
Я поднял чемодан и вышел на свежий воздух к машине. Рядом с ней стояла Джулия.
— Все было в порядке? — спросила она.
— Все прекрасно. Ваш отец почти доверяет мне, Зелия очень благодарна, а Денфорд полон намеков. Что вы добавите к этому?
— Почему вы не можете разговаривать со мной без грубости и пошлостей?
— Вы как-то действуете на меня. Больше всего на свете мне хотелось бы пребывать с вами в прекрасных отношениях, но я, кажется, все время стучусь не в ту дверь.
Я забросил чемодан в машину. Она тем временем закурила.
Перед тем как сесть за руль, я сказал:
— Только не предпринимайте никаких глупых шагов типа попыток следовать за мной.
— Я об этом даже и не думала. Тем не менее, куда вы едете?
— На поиски Отто Либша. Передать что-нибудь?
Она быстро и почти испуганно посмотрела на меня.
— С какой стати?
— У меня создалось впечатление, что вы знаете его, или что-то о нем.
— Я не знаю, почему у вас создалось такое впечатление.
— Нет? Я объясню вам. Когда вы пришли ко мне в ту первую ночь, вы думали не только о безопасности Зелии, но и о чем-то еще. Когда в Турине я упомянул его имя, оно вас не удивило, и сейчас вы не сказали, что вы его не знаете. Но не беспокойтесь, я не собираюсь ничего из вас вытягивать. Я только хочу найти машину. Это мое дело.
— Вы упоминали его имя в разговоре с Зелией?
— Нет. Чем меньше сказано ей о каждом из них, тем лучше. Но я, естественно, упомянул его в разговоре с вашим отцом, но его большое счастливое лицо осталось без изменений. Итак, вы хотите поговорить об Отто или я уезжаю?
Она смотрела на меня какое-то время, моргая и покусывая нижнюю губу, затем покачала головой и сказала:
— Не вижу смысла. Абсолютно никакого смысла... Это ничего не изменит. — Затем, в бесстрастной манере, она продолжила. — Поезжайте. Поезжайте искать свою машину. Это важно. Это деньги, это работа. Вещи, которые действительно ценятся в этой жизни.
Она резко повернулась и пошла к дому. Я отъехал, испытывая сильное недовольство собой, понимая, что я повел себя с ней неправильно, понимая, что ей нужна была помощь и также понимание и что в такой момент мне не следовало никуда лезть. В тот момент я мог справиться только с одним делом — с поисками машины, особенно когда туда уже сунул свой нос Интерпол.
“И смех сдавил его бока”
Джон Милтон
Я не спеша поехал от Эвьена на юг. В Гренобле я зашел на почту, взял телефонный справочник округа Гап-Сан-Боне и нашел номер телефона Макса Анзермо в Шале Баярд. Было почти семь часов. Я позвонил, прождал минут десять и мне никто не ответил. Очень хорошо. Судя по всему, единственным живым существом в доме был белый пудель, и он, должно быть, уже здорово проголодался.
Я быстро перекусил в Гренобле и поехал опять на юг по направлению к Сан-Боне и Гапу. Я не торопился. Это была моя вторая ночь в машине, и мои веки напоминали тяжелые ставни, которые опускались на каждом ухабе. Неподалеку от местечка под названием Ко я позволил себе пару часов сна, а затем отправился на последний этап до Шале Баярд. Я добрался туда, когда уже начало светать и под деревьями клубился туман, а воздух был наполнен пением птиц, что свидетельствовало об уединенности данного места, ибо, обычно, если где-нибудь во Франции птица подаст голос, то какой-нибудь охотник тут же сносит ей голову.
Входная дверь была по-прежнему открыта. Я вошел и был встречен белым пуделем, который лежал в кресле, свернувшись клубком. Несколько голодных дней научили его хорошим манерам. Он подошел ко мне без привычных прыжков и повизгиваний, слегка подрагивая. На кухне я дал ему воды — кот исчез, что меня ничуть не удивило, так как коты дадут сто очков любой собаке в плане самостоятельности и борьбы за выживаемость — а затем положил в его миску порцию объедков, которые я прихватил с собой из ресторана. Я знал, что через полчаса он опять станет самим собой — попрыгунчиком и лицелизом. Пока он ел, я поднялся наверх, принял душ и побрился, а затем спустился в гостиную, перенес пишущую машинку Макса и часть его канцелярских принадлежностей на круглый стол и напечатал письмо Отто. Мне пришлось напечатать его на английском, потому что мой французский вряд ли бы убедил кого-нибудь, что письмо от Макса. А то, что письмо напечатано на английском, не будет иметь никакого значения для людей, которые его вскроют, так как я был уверен, что они понятия не имеют, как Макс обычно писал письма Отто. Письмо было следующего содержания:
