Не произвели впечатления на Гиббонса и красивые слова, которые говорил о нем Тоцци. Если он искренне порол всю эту слезливую чушь о том, как ему будет не хватать Гиббонса, тогда он просто размазня. Но если все это понадобилось ему, чтобы охмурить Джину, то он подлец. В любом случае Гиббонсу не нравилось, что о нем так говорят. Умер — ну и умер. Сегодня полон сил, завтра превращаешься в прах и удобряешь землю. Похоронили покойника — и живите дальше. Но, судя по тому, как целый день сегодня смотрит на него Лоррейн, когда он отбросит коньки, она поведет себя по-другому. Будет реветь, рыдать и причитать, как все эти ее дурацкие итальянские родственники. Можно быть абсолютно уверенным, что твои похороны превратят в цирк. Они обожают, когда кто-нибудь умирает. Тогда можно устроить представление.
Внезапно Гиббонс подумал: почему это всегда предполагается, что муж умрет раньше жены? Не настолько он старше Лоррейн.
Неожиданно из динамика раздался голос Тоцци:
— Что ты делаешь? Не снимай.
— Нет, не нужно, -проговорила Джина.
— Не глупи. Не снимай.
— Не хочу. У меня от него все чешется.
— Оставь, не снимай. Заболеешь.
— Я не собираюсь...
Живчик снова ударил по тормозам и обернулся:
— Не могу поверить. Моя сестра! Мама умерла бы, если когда-нибудь услышала такое. Что же ты творишь, Джина?
Стенли бросил на него злой взгляд:
— О чем это ты?
— О чем я? Ты что, сам не слышишь? Он натянул резинку, а она снимает ее, потому что у нее все чешется, видишь ли. Какая же дура, а еще моя сестра. Безмозглая дура, и больше ничего.
Стенли уже не слушал Живчика. Он выглянул из окна и выпятил нижнюю губу. Что он там увидел? — подумал Гиббонс. Видом, что ли, любуется? Тут Стенли повернулся. Рот его превратился в узкую линию.
— Живчик, — сказал он. — Поехали к Колокольне.
Живчик снова резко обернулся. Он выглядел так, будто ему только что сказали о смерти его матери.
— К Колокольне? Почему? Беллз не поедет туда, если только...
— Заткнись, — обрезал его Стенли.
— Но, Стенли...
— Поехали. Подъедем поближе и посмотрим, там они или нет.
Живчик повернулся лицом к дороге и прибавил газу.
— Беллз не повезет их туда, — бормотал он себе под нос. — Только не туда. — Казалось, он хочет убедить самого себя.
— Что такое Колокольня? — От долгого молчания голос Гиббонса сел.
Лоррейн и Стенли посмотрели на него, как будто он восстал из мертвых. В зеркало заднего обзора были видны вытаращенные глаза Живчика.
— Живчик, что такое Колокольня?
Ответил Стенли:
— Ничего.
— Гиббонс, как ты себя чувствуешь? — спросила Лоррейн.
— Отлично. Живчик, что такое Колокольня?
Вытаращенные глаза Живчика забегали.
— Ну... это... да, в общем, ничего особенного.
Следи за дорогой, ублюдок, хотел крикнуть Гиббонс.
Живчик резко свернул на старую, вымощенную булыжником дорогу, круто уходящую вниз, и колеса, как сумасшедшие, запрыгали по камням. Они ехали к центру Хобокена. Когда улица снова стала ровной и булыжник сменился асфальтом.
Живчик свернул налево, на одну из узких улочек с односторонним движением, каких много в Хобокене. Они проезжали мимо запущенных домов и сгоревших кирпичных здании, убогих винных погребков, баров, в которые страшно зайти, и авторемонтных мастерских, разместившихся в таких тесных маленьких гаражах, что большую часть работ приходилось делать прямо на тротуаре. Это было второе лицо Хобокена в отличие от его аристократической части у реки, где переустроены и отреставрированы роскошные особняки, и в субботу по вечерам ребята с окраин дерутся с местными за место для парковки у рок-клубов и питейных заведений. Тут была опасная часть города, его настоящая часть, та часть, где парень, укравший твой «лексус», идет искать мастерскую, где разбирают краденые машины, чтобы потом купить себе наркотик.
Тоцци жил в Хобокене, прямо на границе между его двумя частями. Это было в его духе. Парень никак не мог решить, к какой части города он принадлежит. Гиббонс-то знает, где его место. В палате для умалишенных, вот где.
Двигаясь к северу, Живчик проехал мимо новостройки, где молодые мамаши выгуливали своих детишек на огороженной игровой площадке, а юные бездельники слонялись в поисках развлечений по асфальтированному двору. Гиббонс заметил, что шипение, доносившееся из динамика, прекратилось. Но он не отключился. Тогда не был бы слышен и шум помех. Просто никто ничего не говорил. Тоцци и Джина молчали, как ни трудно было в это поверить.
— Послушай, не снимай его. Оставь, -проговорил Тоцци. Звук теперь был очень чистым.
— Не нужно. Я сказала тебе, у меня от него все чешется, -ответила Джина. — Сам надевай.
—Какого... — Живчик поймал взгляд Гиббонса в зеркале заднего вида.
— Надень, я тебе сказал. Ты такая же твердолобая, как твой брат.
— Ах ты, гад!
— Тихо! — Лоррейн зло поглядела на Живчика.
— Помолчал бы. Ты использовал моего брата. Воспользовался ситуацией.
—Правильно. Выдай ему, Джина.
— Заткнись! — закричал Стенли.
— Нет, нет, нет. Все совсем не так. Это Живчик воспользовался ситуацией. Живчик всегда блюдет прежде всего свои интересы. Поэтому он и решил работать на нас.
— Я тебе не верю.
— У него был выбор. Или он помогает нам поймать его дружков, или ему предъявляют обвинение и он получает довольно большой срок. Живчик решил таким образом спасти свою задницу.
Стенли не спускал глаз с Живчика. Казалось, он сейчас проглотит парня живьем.
Продолжая вести машину. Живчик не отводил взгляда от зеркала заднего обзора.
— Это не совсем так, Стенли. Ты не понимаешь. Они заставили меня. Скажи ему. Гиб. У меня не было выбора.
Гиббонс улыбнулся своей крокодильей улыбкой. Пропади ты пропадом, Живчик. Сам выпутывайся.
— Ну же. Гиб. Скажи ему.
— Заткнись, наконец! — закричала Лоррейн. — Я не слышу, что они говорят.
— Заткнитесь оба! — зарычал Стенли.
Гиббонс продолжал улыбаться.
— Не нужно мне твое поганое пальто. Забирай.
— Нет. Не глупи. Надень.
—Она сказала «пальто»? — В голосе Лоррейн было недоумение.
— О чем это они? — Живчик убрал ногу с акселератора, и фургон замедлил движение.
Стенли сжал челюсти.
— Я ведь сказал тебе ехать к Колокольне?
— Да, но, Стенли, дай я тебе объясню...
Стенли прицелился в голову Живчика:
— Поезжай. Быстрее.
Живчик прибавил газу, и они понеслись по улицам. Полуразрушенные дома сменились фабриками и тянущимися на целый квартал складами. Улицы здесь были почти пустынны, и половина машин выглядели форменными развалинами. Гиббон-су пришлось ухватиться за стенку, чтобы удержаться, так как Живчик все жал на акселератор и проскакивал перекрестки один за другим, чтобы поскорее попасть в то место, которое они называли Колокольней. Гиббонс пригнул голову, пытаясь разглядеть сквозь ветровое стекло, по какой улице они едут. Но в тот момент, когда они подъехали к очередному перекрестку, с боковой улицы внезапно выскочил, визжа шинами, длинный черный «линкольн-континенталь».
Живчик ударил по тормозам. Сзади раздался звук визжащих шин.
— Какого?.. — Он смотрел в боковое зеркало.
Гиббонс приподнялся и выглянул в щелку в задней стенке фургона. Сзади дорогу перегородил, встав поперек улицы, темно-серый «линкольн». Почти одновременно распахнулись три дверцы и выскочили сначала два здоровенных бугая, а за ними маленький человечек в желтом джемпере на пуговицах и в пальто из верблюжьей шерсти. Это был Будда Станционе. Гиббонс думал, что у него из ушей валит пар, но он выглядел просто усталым.
— У вас собирается компания, — сказал Гиббонс.
Стенли вытаращил глаза:
— Кто?
— Увидишь.
Еще несколько человек высыпали из черного «линкольна», и все сгрудились у кабины фургона.
В окошке со стороны водителя показалась голова Будды. Он был такого маленького роста, что оконная рама перерезала его прямо на уровне шеи. Казалось, голова его отделена от тела.
Он обежал взглядом фургон изнутри:
— Где Беллз, черт бы его побрал?
Снова ожил динамик.
— Ради Христа, не снимай это поганое пальто.
Брови говорящей головы нахмурились.
— Это еще что такое?
3.27 дня
Гиббонс скрестил на груди руки и, откинув голову, прислонился к стенке фургона. Зуб снова начал пульсировать, но это пустяки. Он получал истинное удовольствие от происходящего.
Брови Будды Станционе приподнялись, когда он заглянул в фургон.
— Я спрашиваю, где этот долбаный Беллз? — Он был похож на маленькую утомленную обезьянку, которой все безразлично, но именно поэтому он и был таким жутким. Четверо здоровенных амбалов смотрели через ветровое стекло, готовые приступить к делу по первому сигналу усталой обезьянки. Похоже, Будда не станет долго раздумывать, чтобы отдать такой приказ.
