— Может быть, — согласился я.
— Конечно, это возможно. — Она кивнула.
— Вы часто ходили туда? Навещать брата?
— О, время от времени. — Ее глаза расширились. — Вы думаете, это я была там в ту ночь?
— Нет, я просто…
— Я имею в виду, что Блум так думает? Это меня Джек впустил в квартиру?
— Я уверен, что Блум так не думает, и я тоже.
— Тогда почему вы спросили, часто ли я приходила туда?
— Я только хотел узнать, как близки вы были с братом.
— Близки, как большинство братьев и сестер, — сказала она. — Если Блум думает, что это я убила его, ему следует убираться в больницу для душевнобольных. Господи, разве я была бы здесь, если бы я сделала что-нибудь с…
— Я до сих пор не знаю, почему вы здесь.
— Я сказала почему: я боюсь. Я напугана, понятно?
— Почему?
— Потому что тот, кто убил моего брата, может убить меня.
— Что заставляет вас так думать?
— Я ведь слышала тот разговор по телефону, так?
— Да, но они не знали, что вы их подслушиваете?
— Вы так думаете?
— Я не знаю этого достоверно…
— И я тоже. А если они слышали щелчок в трубке? А если они слышали мое дыхание?
— Они же могли не знать, кто это был.
— Кто же еще мог быть? В доме живут только двое, мать и я. Это должна была быть одна из нас, я права?
— Предположим, они действительно знали, что их подслушивали…
— Это вполне вероятно, — сказала Санни.
— Тогда ваша мать тоже в опасности.
— Ну вот еще, я не беспокоюсь о моей матери, она достаточно взрослая, чтобы самой позаботиться о себе. Я беспокоюсь о себе, мистер Хоуп. О том, что кто-нибудь прикончит меня ножом или выстрелит из пистолета, как…
— Почему вы упомянули пистолет?
— Что? — переспросила она.
— Вашего брата убили ножом.
— Я сказала просто так, просто оружие, как дубина, топор или что-либо другое.
— Но вы упомянули именно пистолет.
— Это было первое, что пришло мне в голову. Что из того? — сказала она резко, ее светлые глаза вспыхнули.
— Я только пытаюсь…
— Заманить меня в ловушку, — сказала она. — Мне не следовало приходить сюда. Я решила, раз я сказала вам… — Она внезапно замолчала и покачала головой.
— Сказали мне — что?
— Как я беспокоюсь, как напугана…
— Вашего брата убили восьмого августа, — сказал я, — сегодня двадцать третье, прошло уже больше двух недель. Когда вы почувствовали страх?
— Я испугалась, когда пришла к вам в пятницу вечером.
— Вы не казались напуганной.
— Разве я не сказала вам, в чем был замешан Джек? Я сказала вам, что он крал коров у матери.
— Но вы не выглядели напуганной.
— Мне было очень страшно, поверьте. Я бы не заявилась к вам таким образом, как я сделала, если бы не боялась.
— Но сейчас вы больше напуганы, почему?
Она погасила окурок.
— Забудьте все, — сказала она. — Это была ошибка.
— Ваш страх как-то связан с убийством Эвери Берилла?
— Я не знаю его. Я никогда прежде не слышала этого имени.
— Его застрелили, — выпалил я.
— Я не знала об этом.
— Вчера.
— Впервые слышу об этом.
— Об этом сообщила утренняя газета.
— Я не заглядываю в мышиные газеты.
— Передали по радио. И по телевизору.
— Я не знаю этого проклятого человека!
— Его застрелили из пистолета «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра.
— Пусть так, я вам верю.
— У вашего брата был «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, так ведь?
— Я не знаю, какой марки был у него пистолет.
— Но вы знаете, что он у него был?
— Да. Он хранил его в ящике комода.
— Вы видели пистолет?
— Видела.
— Где?
— У него в ящике комода, я же только что сказала вам, на ранчо. До его отъезда.
— Что вам понадобилось в его комоде?
— Не помню, я что-то искала.
— Что искали?
— Щипчики для ногтей.
— А нашли пистолет.
— Да. Он был зол как дьявол. Он здорово отшлепал меня в тот день. За игру с пистолетом. Я думаю, он боялся, что я могу поранить себя.
— Это происходило регулярно? — спросил я. — Он вас постоянно шлепал?
— У него были сильные руки, у моего брата.
— Когда вы видели пистолет в последний раз?
— В тот день, когда рылась в его комоде, четыре-пять месяцев назад.
— Вы не знаете, он взял его с собой, когда переехал на квартиру?
— Нет, не знаю.
— Вы когда-нибудь видели пистолет у него в городской квартире?
— Я только что сказала вам, что последний раз я видела его четыре или пять месяцев назад. В ящике его комода.
— А после этого?
— Нет.
— Значит, вы не знаете, был ли пистолет в квартире в ночь убийства.
— Нет, не знаю. Знаете, мистер Хоуп, вы потрясающий человек. Я пришла сюда, потому что безумно боюсь, а вы все переворачиваете наизнанку…
— Я ничего не перевернул, Санни.
— Перевернули, — настаивала она. — Вы думаете так же, как Блум, разве нет? Вы думаете, что я как-то замешана…
— Я не говорил…
— …в убийстве моего брата. Пока, мистер Хоуп. — И она резко встала. — Благодарить не за что. — Она пошла прямо к двери, открыла ее и сказала: — Посмотрите хорошенько вокруг, — и вышла, хлопнув дверью.
У меня было явное ощущение, что меня надули.
Она пришла сюда, чтобы что-то рассказать мне, а я запугал ее вопросами раньше, чем она успела все выложить. Молодая девушка убежала из конторы, потому что я был страшно неблагодарным слушателем и все время перебивал ее. Хороший адвокат, как хороший актер, должен уметь слушать. Я вел себя как плохой адвокат и неопытный полицейский, сующий нос не в свое дело. По всем законам это было дело Блума. Я вспугнул Санни Мак-Кинни, и она убежала.
Мой компаньон Фрэнк постоянно говорит мне: похоже, ты один несешь вину всех стопроцентных американцев. Он говорил, что только у евреев и итальянцев возможно такое же обостренное чувство вины, как у меня. Может быть, у меня были еврейские или итальянские предки? Знаю только, что я все еще чувствовал свою вину, когда покинул контору без четверти пять и пошел к Блуму, как мы договорились. В тот момент мне хотелось, чтобы он вышиб из меня мозги и бросил истекающего кровью и без сознания на полу спортзала.
Полицейский спортзал был просторный и хорошо оборудованный, вполне подходящий для департамента полиции Калузы. Полицейские — думаю, это были полицейские — поднимали тяжести, упражнялись на канатах и параллельных брусьях, вели «бой с тенью», чтобы поддерживать себя в форме для своей повседневной работы. Мы с Блумом вышли на отполированный пол, перетащили пару матов на свободное место и стали лицом друг к другу.
— Ты готов? — спросил он.
На нем был серый тренировочный костюм, который выглядел несколько мешковато, после того как он потерял в весе в недавней борьбе с гепатитом.
— Готов, — ответил я, и Блум сделал резкий выпад вытянутой ногой в направлении моего паха, остановившись в тот самый момент, когда мог причинить мне страшную боль.
Еще почти целый час я набирался опыта у детектива Мориса Блума.
Когда я вошел в кухню, зазвонил телефон. Часы на стене показывали без десяти семь. Джоанна не позвонила мне в контору, и я надеялся, что это она, но это была Вероника.
— Привет, — сказала она, — у меня неприятность.
— В чем дело?
— Утром Санни взяла машину и до сих пор не вернулась. Я пыталась позвонить тебе в контору…
— Я был с Блумом.
— Да? — сказала она. — Во всяком случае, джипа тоже нет, Рэйф уехал на нем в Ананбург, а помощник поехал куда-то на пикапе, у меня не осталось ни одной машины.
— Я приеду, — сказал я.
— Ты уверен, что тебе этого хочется? Далеко ехать, Мэтью.
— Мне хочется, я уверен.
— Тогда поторопись, я приготовлю стейки, — сказала она.
Я принял душ, переоделся и выехал без четверти восемь. «Гайа» мчался, как «роллс-ройс», мимо пастбищ, где коровы мирно щипали траву. Позади машины солнце медленно опускалось за линию горизонта, окрашивая небо в огненный оранжево-красный цвет, который на противоположной стороне неба переходил в густо-пурпурный. В пальметто и зарослях капустных пальм птицы пели свои бесконечные гимны заходящему солнцу. Пока я ехал на восток в надвигающуюся темноту, я думал о том, что Вероника ждет меня, и вспомнил ее рассуждения о различии глаголов «смотреть» и «видеть». Я хотел видеть ее и хотел смотреть на нее. Я по достоинству оценил новый аккумулятор и новый ремень вентилятора. В такую удивительную ночь можно ехать и ни о чем не беспокоиться, твердо зная, что аккумулятор не откажет, а ремень не порвется. Я ехал тем же путем, который Вероника проделала прошлой ночью.
В английском языке одно и то же слово может иметь совершенно разные значения у разных людей. То, что механик называет «порванный ремень», на языке бармена означает порцию виски в одну унцию, для чемпиона-десятиборца это ядро, которое нужно толкнуть как можно дальше, а для теннисиста это то, что он перебрасывает через сетку, на языке врачей и наркоманов это подкожная инъекция, а у директора фильма это любой отдельный кадр. Для Блума, который обсуждал братские шлепки с самоуверенностью Крафта-Эббинга, это было то, что вылетает из пистолета, который можно взять с полки, как спелый банан. Я был очень рад, что английский язык не был для меня иностранным, в моем возрасте я не смог бы разобраться с такой сложной задачей.
