Через щель над тяжелой цепью на меня глянул косой глаз, кроме которого удалось еще рассмотреть часть морщинистого темного лица.
— Что?
— Хочу видеть Чанг Ли Чинга.
— Не понимаю.
— Вздор! Запри дверь и лети к Чанг Ли Чингу. Скажи ему, что я хочу с ним повидаться.
— Топай отсюда. Чанга нет.
Я молчал. Если он не намерен меня впускать, то пусть знает, что я все равно никуда не уйду. Пауза.
— Чего ты хочешь?
— Хочу повидаться с Чанг Ли Чингом, — сказал я, не поворачивая головы.
Снова пауза, закончившаяся ударом цепочки о дверную раму.
— Ладно.
Я швырнул сигарету на тротуар и вошел в дом. Пришлось ждать, пока китаец перекрывал вход четырьмя стальными поперечинами толщиной в руку и замыкал висячие замки. Потом кивнул головой и, шаркая ногами, пошел впереди — маленький, сгорбленный человечек с лысой желтой головой и шеей, напоминающей кусок веревки.
Из этой комнаты он провел меня в другую, еще более темную, а потом в коридор. Затем мы спустились вниз по нескольким шатающимся ступенькам — крепко воняло затхлой одеждой и сырой землей, — и попали в абсолютный мрак. Я вынужден был ухватиться за полу просторного, сшитого, несомненно, на вырост голубого плаща моего проводника.
С самого начала путешествия он ни разу не взглянул на меня, и ни один из нас не проронил ни слова. Эти блуждания по лестницам вверх и вниз, повороты налево и направо особого страха не нагоняли. Если старика это забавляло — ради Бога! Сколько ни води, больше меня уже с толку не собьешь — я не имел ни малейшего представления о том, где нахожусь.
Дальше шли по длинному коридору, по обе стороны которого тянулся ряд дверей, размалеванных под бронзу. Все они были закрыты и в полумраке выглядели таинственно. Минуя одну из них, я заметил краем глаза тусклый блеск металла и темный кружок в самой середине двери.
Я бросился на пол.
Падая, как подкошенный, огня не увидел, но услышал выстрел и ощутил запах пороха.
Мой проводник молниеносно повернулся — одна нога его выскочила из шлепанца. В каждой руке он держал по пистолету, здоровенному, как лопата. Удивительно, каким образом этот старикашка ухитрился прятать на себе столько железа!
Два преогромных ствола пристально смотрели в мою сторону. По китайскому обычаю старик палил как сумасшедший: трах, трах, трах!
Я думал, что он промазал, — мой палец коснулся спуска. Но вовремя опомнился и не выстрелил.
Он целился не в меня. Слал пулю за пулей в дверь за моей спиной, в ту дверь, из— за которой грохнул первый выстрел.
Лучше всего было откатиться подальше по полу коридора.
Старичок закончил бомбардировку. Дерево он изрубил, как бумагу, расстреляв все свои боеприпасы.
Дверь отворилась от толчка человека, что был уже трупом, и в последние мгновения жизни старался удержаться на ногах, наваливаясь на нее всем телом. «Глухонемой» Уль, от которого почти ничего не осталось, свалился на пол и превратился в лужу крови.
В коридоре зароились желтые лица, среди которых мелькали черные стволы.
Я встал. Проводник опустил свои хлопушки и горловым голосом пропел целую арию. Китайцы начали исчезать, остались четверо, которым пришлось собирать то, что осталось от Уля.
Жилистый старикашка спрятал пистолеты, подошел ко мне и протянул руку за моим револьвером.
— Дайте мне это, — сказал он вежливо.
Если бы сейчас потребовали мои штаны, я и их бы не пожалел.
Старик сунул револьвер под полу плаща, небрежно взглянул на то, что несли четверо китайцев.
— Ты его не очень любил, а? — спросил я.
— Не очень, — признался он.
— Ладно. Идем.
Наше путешествие возобновилось. Наконец проводник остановился перед какой-то дверью и поцарапал ногтем ее поверхность.
Отворивший тоже был китайцем. Но этот явно не принадлежал к нашим кантонским карликам: могучий, явно питающийся мясом тяжелоатлет с бычьей шеей, широченными плечами, лапами гориллы и кожей толстой, как на ботинке.
Придерживая портьеру, прикрывавшую вход, великан потеснился, давая дорогу. По другую сторону двери стоял его брат-близнец.
Комната имела округлую форму, двери и окна закрывали бархатные драпировки — зеленые, голубые, серебристые. На большом, богато украшенном резьбой черном стуле, стоявшем за черным столом с инкрустацией, сидел старый китаец. Лицо у него было круглое, мясистое, хитрое, с пряжами редкой белой бороды. Голову прикрывала плотно прилегающая к черепу черная шапочка. Его пурпурная одежда была подбита соболями.
Он не встал, но мягко улыбнулся и наклонил голову, почти коснувшись ею чашки с чаем, стоявшей на столе.
— Только полная невозможность поверить в то, что такой человек, как мой господин, исполненный божественного великолепия, пожелает тратить свое бесценное время на столь убогого простолюдина, удержала последнейшего из слуг моего господина от того, чтобы устремиться и пасть к его благородным ногам, как только я услышал, что Отец Детективов стоит у моего недостойного порога.
Все это он продекламировал на безупречном английском а так гладко, что лучше не скажешь.
— Если Ужас Преступников, — продолжал китаец, — почтит какой-нибудь из моих жалких стульев и пожелает доверить ему свое тело, то стул будет потом сожжен, дабы никто менее знатный не смог его использовать. А может, Повелитель Ловцов Злодеев позволит мне послать слугу в его дворец за стулом, более приличествующим Повелителю?
Я шагнул вперед, силясь сложить в голове соответствующий обстоятельствам ответ. Этот старый «фазан» издевался надо мной, доводя до абсурда прославленную китайскую учтивость.
— Только потому, что от бесконечного почтения подо мной подгибаются колени при виде могучего Чанг Ли Чинга, осмелится раб его сесть, — сказал я, опускаясь на стул и поворачивая голову, чтобы увидеть, как два великана, охранявшие порог, исчезают. — Благодарю за то, что твой человек спас мне жизнь, когда мы шли по коридору.
Он простер обе руки над столом.
— Только из опасения, что смрад столь подлой крови будет невыносим для благородных ноздрей Императора Детективов, ведено убить нечистую тварь, осмелившуюся нарушить покой моего господина.
Пора было кончать с этой комедией.
— Я хотел бы узнать, кто убил Вант Мей и Ван Лая, служанок Лилиан Шан.
Он играл прядками редкой бороды, накручивая волосы на худой, бледный палец.
— Неужели тот, кто преследует оленя, позарится на зайца? Если Великий Охотник притворяется, что его занимает смерть слуг, что может подумать Чанг? Только то, что великий человек скорее всего скрывает свою истинную цель.
Так он болтал еще несколько минут, а я сидел и слушал, всматриваясь в его округлое, хитрое лицо в надежде хоть что-нибудь узнать.
— Где находятся Ху Лун и Йин Хунг?
— И снова я чувствую себя погруженным в неведение, как в грязь, — промурлыкал он, — и единственно утешаю себя мыслью, что Мастер Разгадывать Загадки знает ответ на свои вопросы и скорее всего скрывает от Чанга свою несомненно достигнутую уже цель.
Вот и все, что удалось добиться.
У входа, уже после того, как железные перекладины были сняты, старичок выудил из-под плаща мой револьвер и вручил его мне.
— Благодарю, что ты застрелил этого... там, наверху, — сказал я.
Старый китаец кашлянул, поклонился и запер дверь.
Кратчайшая дорога в агентство вела по Стоктон-стрит. Можно было не торопиться. Прежде всего стоило поразмыслить над фактом смерти «глухонемого» Уля. Была ли она подготовлена заранее, чтобы наказать бракодела и заодно дать мне кое-что понять? Но что? И для чего? Чтобы непрошеный гость почувствовал себя в долгу? А если так, то почему? Зачем? Или это всего лишь один из тех загадочных номеров, которые так любят разыгрывать китайцы? Особого внимания стоил маленький тучный человечек в пурпурных одеждах.
Он мне понравился. У него были чувство юмора, умная голова, отвага, словом, все. Победой над таким можно гордиться. Но я вовсе не думал, что уже победил. «Глухонемой» указал на связь, существующую между Щеголем из «Ирвингтона» и Чанг Ли Чингом, среагировал, когда я обвинил его в том, что он замешан в убийстве в доме Шан. Вот и весь навар. Кроме того, Чанг ни словом не обмолвился, что ему плевать на заботы Лилиан Шан.
В свете этих фактов само собой напрашивалось, что смерть Уля не была специально разыгранным представлением. Скорее всего, он попытался меня убрать и сел на мушку «фазану», поскольку в противном случае накрылась бы аудиенция, которой удостоил меня Чанг. Жизнь Уля ломаного гроша не стоила в глазах китайца, да и любого другого.
Вообще же, я не испытывал особого недовольства собой, подводя черту под первым днем работы. Если не добился ничего значительного, то по крайней мере много лучше представлял то, что обещало будущее. Если все еще бился головой о каменную стену, то знал, где эта стена находится и кому принадлежит.
