— Ну, излагай.
— Слышь, Антоха, ты на меня зла не держи. И я к тебе ничего не имею. Что не доверяешь, это понятно, да и кто бы стал доверять на твоем месте. Я че… в смысле, не виноват я. Если чего ты там думаешь, то это просто совпадение. И я мог там лежать сейчас с простреленной башкой. Ты думаешь, что я захотел и две сотни человек охраны там поставил, захотел — и только двоих. Я не решаю!
— И ты не знал о предстоящем нападении?
Слишком длинная пауза, всего пару секунд, сказала Антону многое, хотя Шило и принялся возражать и оправдываться.
— Не знал… гадом буду. И чего ради, это ведь бизнес, понимаешь.
— Какой бизнес? — недоверчиво хмыкнул Антон. — Два кореша отсиживались на коттедже, а четверо придурков их охраняли. Что ты мне гонишь! Ты сам-то разве не рискуешь, придя ко мне сейчас?
— Антоха, все не так. Если кто узнает, что я у тебя был, базарил с тобой, то мне… кранты, короче. А бизнес тут крутой, зря не веришь. Тут все налажено по первому разряду, тут серьезный бизнес. Представляешь, за хорошие бабки любая связь с осужденными в зонах. Хоть маляву отправить, хоть свиданку рыло в рыло устроить. Стоит дорого, так ведь надо подмазать сколько человек. А фраера в зонах помалу не берут. А еще можно в зону что угодно передать, хоть пулемет. Ну, это я загнул, конечно, хотя смотря сколько заплатить. А еще можно помочь сорваться с зоны! Любой способ, хоть через морг с документами, что ты помер. И ксивы любые, и хату, чтобы отсидеться. Ты думаешь, что мы только девочками занимаемся, хотя и с них навар хороший.
Антон решил попытаться вытянуть из Шила больше информации. Как его учили: лучше всяких принуждений на откровение толкает недоверие. Это характерная реакция для людей, не сильно обремененных интеллектом. Потому в этой среде и среди детей так легко «брать на слабо». В данном случае Антон решил обвинить собеседника в том, что тот врет, приукрашивает, старается выглядеть солидно в глазах Антона. И он начал осторожно выдвигать доводы недоверия. И Шило с горячностью принялся уточнять и приводить факты. Многое узнал Антон в эту ночь от уголовника, который решил обелить себя в его глазах, заслужить доверие.
Зачем пришел Шило, в общем-то, было понятно. Он Антона побаивался. Побаивался, потому что видел его на арене, побаивался, потому что Антон понравился и Агенту, и Леону. А еще Шило ничего не знал о прошлом Антона, но был уверен, что Леон все выяснил, прежде чем доверять. Значит, доверять стоило. И сегодня Леон фактически всем показал, что поверил Антону. Обычно в таких случаях человека выносили с простреленной головой и укладывали в багажник. И Шило решил подружиться с Антоном, потому что очень остро чувствовал свое шаткое положение в окружении Леона. Верил, что Антон быстро и высоко поднимется. И тогда он не забудет приятеля, который его в эту среду ввел.
Теперь информация была еще и записана. Очень Антону хотелось бросить все и отправиться к себе домой, чтобы убедиться, что на ноутбук пришла информация с передатчика в наручных часах, что все записано. Но придется терпеть и верить в успех.
Шило не врал, что пришел по собственной инициативе. Агент и Леон не знали о его выходке. Более того, Леон, оставив двоих своих парней на улице в машине, строго-настрого приказал пресекать любые контакты Антона с внешним миром. Просто парни попались недалекие. И они не знали о второй двери.
Леон долго молчал, когда они отъехали. И это вызывало определенное беспокойство у Агента. Он мучился еще и оттого, что ему хотелось курить. А Леон запрещал делать это в своей машине. И только минут через пятнадцать Леон приказал водителю остановить машину и выйти покурить.
— Так что ты думаешь по этому поводу? — спросил Леон в пространство, но Агент прекрасно понял, о чем снова зашла речь.
— Антоха человек новый, я не могу, конечно, зуб дать, что он…
— Ты мне песен тут не пой! — резко бросил Леон и повернулся к своему помощнику. — Кто твоих людей перебил, кто это был?
— Леон, ты че! Я ж говорил, что это конкуренты, это пермские хотят…
— Пермские? Слышь, Агент, а ты хреновый, оказывается, агент. Ты что, решил, что я зажрался, что кроме ложки ничего в руке держать не могу, что у меня мозги закисли? Ты забыл, кто я такой! Пермские тут ни при чем!
— Н-ну… я же только предположил… Просто у нас некому наезжать…
— Не о том базар, Агент. Меня очень интересует этот Антоха, и знаешь почему? Потому, что ты его, непроверенного, новенького, неизвестно откуда выплывшего, поставил хазу охранять.
— Так мне Перец про него…
— С Перца спрос будет потом. И ведь дельные вещи этот Антоха нам только что говорил. Сказать, чем он мне интересен? — Леон схватил своего помощника за волосы и рывком пригнул его голову к себе так, что его губы почти касались уха Агента. — Он очень интересно поступил. Он нашел меня, он пришел ко мне с предъявой. Не понимаешь… А я вот понял. Либо парень с понятиями, либо сильно деловой, либо его нам подсунули ребята из уголовки. И Иванов нам не поможет теперь.
— Я же говорю, что в него стреляли, наших в «Олимпии» положили, да еще тут…
— Перечисляешь правильно, выводы делаешь хреново!
Леон отпихнул от себя помощника и, достав из кармана носовой платок, стал тщательно вытирать руки. Шея у Агента была потная и липкая. Помощник, покрутив головой после железной хватки босса, выглянул и позвал водителя. Дальше они ехали молча, думая каждый о своем.
Поздно вечером, когда Леон расхаживал в дорогом халате по своему дому, один из охранников ввел Перца. Судя по тому, что не было доклада охраны, визит был запланирован.
— Ну, что скажешь? — усаживаясь в кресло и кладя ноги на низкий пуфик, спросил Леон.
— Что не полицай, это точно. Никаких ниточек. И школа у него хорошая, зверская. Учили его хорошо, военная у него подготовка, а не полицейская.
— Еще что скажешь?
— С нашими контактов раньше не имел. Ни с кем.
— Ладно, посмотрим, что с ним делать. Поручаю его тебе. Поедешь утром со мной, жратвы ему привезем, выпить…
— Он не пьет. И не курит.
— Значит, здоровым помрет! Я ему скажу, что он в твоем подчинении, а потом подумаем, как его проверить в деле. Митрохе скажи, что нужен мне завтра будет.
Перец кивнул и посмотрел на дверь. Однако Леон не спешил его отпускать. Он сидел с закрытыми глазами, откинув голову на спинку кресла. Желваки на его скулах шевелились.
— Отбери ребят, — наконец тихо сказал Леон. — Тех, кому веришь, как себе. Агента за хобот и в подвал. Делай все, но он мне должен рассказать, с кем снюхался, кого на хазу навел, кто стрельбу устроил. Тряси его как хочешь, но чтобы он живой пока был.
— Понял, — озабоченно ответил Перец. — А с Шилом как?
— Пока никак. Пусть Шило ничего не знает. Сделай вид, что доверяешь ему, поручи чего-нибудь. И пусть за ним поглядывают. Смотри, чтобы он нашему Антохе перо под ребро не сунул. Я вас тогда обоих выпотрошу.
— Понял.
— А понял, так иди…
…Валентина ждала у окна. Она целыми вечерами сидела и смотрела на улицу. А когда начиналась ночь, она все равно сидела и смотрела. Леша уходил каждый день. И возвращался далеко за полночь. Он умывался над раковиной, старательно намыливая руки и лицо. Было ощущение, что Леша пытался что-то смыть с себя.
Валентина смотрела, как он умывается, как хмуро ходит по дому, и думала, а почему ему прилепили эту кличку — Вертолет. Ну, никак он не похож на эту машину. Хотела спросить, но потом поняла, что про колонию и уголовный мир лучше не спрашивать. Потом Леша садился за стол, молча выпивал водки и ел суп. Отъедался за весь день, так казалось женщине. Молча ел, глядя перед собой в тарелку, выпивал еще две стопки водки, потом пододвигал тарелку со вторым. На второе Валентина всегда готовила ему картошку, так Леша просил. Жареную, пюре, тушенную с мясом. И всегда он заедал ее квашеной капустой, солеными огурцами… Истосковался по человеческой еде.
Потом он долго сидел и пил горячий крепкий чай. Не чифирь, но все равно очень крепкий. А потом будто просыпался. Поднимал глаза на женщину, и эти глаза вдруг начинали что-то выражать, просыпалось в них что-то давно знакомое. Он вставал, подходил к Валентине и начинал ее обнимать. Губы его были жадные и сухие, руки требовательные и жесткие. Но все это было такое желанное…
Валентина отдавалась его грубоватым ласкам прямо на кухне, сидя у стола. Потом он лез под халатик, нервно дергал непослушные пуговицы, потом рывком поднимал ее с табуретки и обрушивал уже другие ласки, обрушивал страсть, накопленную и неизрасходованную за долгие годы разлуки с ней. Несколько раз он пытался овладеть ею прямо на кухонном столе, но Валентина мягко, но настойчиво противилась. И он уносил ее в комнату на постель. И там она тихо стонала под ним, задыхаясь от счастья.
А утром он иногда спал до десяти, до одиннадцати часов. Подолгу лежал в постели, заложив руки за голову. Тогда на него страшно было смотреть. Все эти синие наколки на его теле, заострившееся серое лицо, как у покойника. Потом он вставал и слонялся по дому, как во сне. Завтракал без водки и почти сразу уходил из дому.
