А до тех пор мне оставалось только пить кофе и перелистывать газету, купленную вчера у Фредди. Так, во всяком случае, я думал. Но тут раздался скрип двери. Я — не из пугливых, но в этом уравнении под названием «дело Миллера» было слишком много неизвестных. Продолжая держать перед собой газету, я свободной рукой полез в ящик стола и вытащил из кобуры свой 38-й калибр. Две секунды спустя выяснилось, что в этом не было надобности.
— Здрасьте, — сказала, входя в комнату, Джин Уорд.
— И вам здрасьте, — ответил я.
— Тут вроде бы и не жарко.
Я поднял руки, демонстрируя свою маечку и поспешно пряча пистолет.
— Как я выгляжу в летнем варианте?
— Упоительно. Надо подсказать кому-нибудь из модельеров: пусть наладят серийное изготовление.
— Вы полагаете, удастся их заинтересовать?
— Что? Сделать мокрую футболку предметом «высокой моды»? Ну, еще бы. Одни снобы сошьют и продадут другим все что угодно.
Джин, хоть голос ее звучал весело, явно была чем-то озабочена. Однако заметно было, что она сбросила с себя какое-то тяжкое бремя. Она бродила по моему кабинету, не садясь, пока я не спросил наконец:
— Слышали?
Она кивнула и попросила рассказать подробности. Я рассказал. Рассказал и про сержанта Эндрена, и Джеффа Энтони, и Карраса, и мисс Беллард. И про предсмертную записку Миллера. Джин была рада, что все кончилось. Я не мог ее за это осуждать. Очевидно, она все же уловила в моем голосе нечто.
— Полиция, вы сказали, совершенно удовлетворена. А вы — нет. Почему?
Я признался, что у меня остаются сильные сомнения. И подозрения. Я не стал ей говорить, что подозреваю в убийстве девушку, некогда бывшую ее лучшей подругой, и потому навесил это на Карраса. Впрочем, особенно распространяться не стал. Сказал только, что он может пролить свет на некоторые загадочные обстоятельства, а потому я намерен с ним сегодня встретиться.
Ее, как и меня, удивило, что Каррас решился ради Миллера высунуться из своей норки, тем более, что это и вправду было рискованно. И попросила рассказать все по порядку. Хотя рассказывать особенно было нечего, я исполнил се просьбу, упомянув про наш вчерашний разговор, про его намерение приехать и про тот отель, где я посоветовал ему остановиться. Ей все равно не верилось.
— Да вы не понимаете! — сказала она. — Каррас — мокрица. Самая настоящая мокрица. Такой поступок абсолютно не в его вкусе. И если он действительно помогал Маре грабить Карла, зачем ему в этом теперь признаваться? Да и кто бы на его месте признался? А уж он — особенно.
Крыть было нечем: я сам об этом задумывался. Каррас поразительно напоминал вставшего на задние лапки хорька, и характера был, наверно, соответствующего. Мысль о том, что позвонил он мне не просто так, не от угрызений совести, а с каким-то далеким прицелом, не давала мне покоя с самого утра.
— Не ходите к нему, — подлила масла в огонь моя гостья. — Вспомните, сколько всего на вас уже свалилось. Этой вонючке доверять нельзя. Он такой мерзкий!.. Такое ничтожество, такой подонок!.. И так смотрит на тебя, что мурашки бегут, а уж рот раскроет... У-ух!.. Понимаю, все это глупо звучит... Но, Джек, правда, не ходите к нему!.. Я — серьезно...
Стремительно обогнув стол, она оказалась рядом и обняла меня, продолжая что-то лепетать сквозь слезы. Из лепета ее я понял: ей небезразлично, если со мной стрясется какая-нибудь беда, и что она сама понимает, как это глупо, а потом губы ее продолжали двигаться, но уже беззвучно. Зубки прикоснулись к мочке моего уха и к шее, а язык тут же унял бы боль — если бы мне было больно. Дыхание ее было горячим, влажным и действовало на меня, как хорошее тонизирующее средство.
Я крепко прижал Джин к себе и чуть не застонал от боли в спине, шее, боку, запястье. Но не выпустил ее, а обнял еще крепче, обхватил ладонями, словно в этой женщине воплотились все десять моих бывших подруг, и бросившая меня жена, и все прочие мои неудачные романы, — воплотились и вернулись ко мне, давая мне последний шанс все наладить, все переиграть, все поправить. Потом, не выпуская Джин, я поднялся со стула, минуту мы стояли, прильнув друг к другу, а потом вдруг оказались на полу и забарахтались наподобие персонажей картин, которые за двадцать пять центов крутят на 42-й улице.
Отталкивая меня одной рукой и крепко держа другой, она прошептала:
— Поедем ко мне... Это тут рядом... — Ее суровый взгляд на глазах становился нежным и мягким. — Пожалуйста... Здесь я не хочу. Там будет лучше.
В голосе ее я услышал обещание и, одновременно, — намек на то, что влажный от пота пол моего офиса далеко не так хорош, как ее кровать. Разумеется, внутренний голос напомнил мне, что, когда порыв страсти минет, она увидит во мне парня, которому «вынь да положь» безо всяких «если», «но» и прочего. Да, мне хотелось ее — но не на час. Давно уже никто всерьез не тревожился за меня, не боялся: я и забыл, как это бывает.
Я поморщился, но кивнул, а желанию своему, от которого так пульсировала в висках кровь, сказал, что мне с покалеченной спиной, боком и запястьем лучше все-таки будет на кровати, чем на жестком полу. Мы с Джин поднялись на ноги, удерживаясь, чтобы не вцепиться друг в друга вновь и не начать все сначала. При этом мы, точно подростки, улыбались с сожалением. Я схватил рубашку, темные очки и повел Джин к двери, напоминая самому себе овчарку, что водворяет отбившуюся от стада овечку на место. Потом, перескакивая через две-три ступеньки, мы вылетели на улицу и с довольно бессмысленным хохотом оказались на Юнион-сквер.
Ввалились в машину, пронеслись по городу, припарковались, вылезли у ее дома — все минут за пятнадцать. Еще две — и мы были у дверей квартиры. Когда она отперла и открыла дверь, в лицо нам ударила волна спертого горячего воздуха.
— Ах ты, Боже мои! — воскликнула Джин. — Я и забыла, что, пока жила у Барбары, все окна были закрыты!
Задержав дыхание, мы вошли в прихожую. Помахав ладонью перед носом, она сказала:
— Так. Ванная — слева, за кухней. Иди, пусти душ, — пальчики пробежали по моей груди и запутались в волосах, — и жди меня.
— Ага, — ухмыльнулся я. — А ты куда?
— А я включу кондиционер.
— Хочешь остудить свой пыл?
— Наоборот. Не хочу, чтобы он угас от духоты.
Она подтолкнула меня, и я, смеясь, повиновался. Мне не часто приходилось бывать в таких бело-розовых, обставленных, как картинка, квартирах. По стенам висели афиши выставок живописи — манхэттенских и парижских. Из глубины донесся мягкий гул кондиционера, прозвучавший как приказ пошевеливаться, что я и сделал. Но у самой ванной я снова притормозил — и довольно резко. Это был еще один рекламный плакат. Моделью для изображенной там девушки послужила Джин Уорд.
Мне сейчас же вспомнились злобные слова Байлера насчет того, что она позировала «для рекламы блядских трусиков». В центре плаката стоял один из тех тонкогубых, чуть надутых молодых людей, которые еще год-два назад предлагали нам все — от автомобилей до облигаций. Несмотря на приличную мускулатуру, выглядел он порядочной размазней. Усмешка его выражала не превосходство, а только презрение.
Перед ним на коленях в одних только чулочках и почему-то только в одной туфле на высоком каблуке, стояла Джин. Она обнимала его бедра, просунув пальцы под резинку трусов и собираясь впиться ему в пах. Предполагаемый маршрут был прочерчен отпечатками накрашенных губ. Впрочем, молодой человек ничего, казалось, не замечал. Между прочим, оттенок помады был именно тот, каким пользовалась мисс Уорд в жизни.
Внезапно у меня за спиной зазвучала музыка. Чайковский. Эту мелодию очень любят вставлять в диснеевские мультяшки. Я очнулся, оторвался от созерцания плаката и зашагал в ванную. Там до отказа раскрутил кран с горячей водой, скинул с себя одежду, бросив ее поверх башмаков. Потом добавил холодной воды, сделал хлещущий поток воды не таким обжигающим и стал под него. Вода словно выжигала из меня боль, исцеляла раны. При этом я старался не замочить гипс, и мне это удалось.
Так я отмокал довольно долго — настолько хорошо, что я даже не заметил, долго ли отсутствовала Джин. Но вот в дверь постучали — довольно робко.
— Мне местечка не найдется?
Я распахнул дверь настежь:
— Найдется.
Она вошла, и сердце у меня заколотилось. Мисс Уорд была выдержана в бледно-розовых тонах, которые в сочетании с черным производили ошеломительный эффект. Волосы она убрала на одну сторону, кудрявые завитки обрамляли лоб и щеку, вздрагивая при малейшем движении. Она была красивей, чем на своих рекламных плакатах, красивей, чем я себе представлял. Я потянулся к ней и втащил ее под душ, одновременно успев закрыть дверь.
Тут я заметил, что глаза Джин не отрываются от кровоподтека у меня на плече. Красиво, наверно, я выглядел — синяки, ссадины, покрытые запекшейся кровью, содранная кожа... Тут я вспомнил, что и у нее на плече имелся очень впечатляющий кровоподтек. Вот почему она не сняла с себя пеньюар.
