— Где ты? — спросил я.
— Стою в телефонной будке, — сказала она.
— Какой еще будке?
— В телефонной будке, ты знаешь.
Я не знал, что говорить. У меня накопилось так много вопросов.
— Я только хочу спросить, — сказала она. — Ты помнишь, как в первый раз поцеловал меня?
— Да.
— А как в первый раз поцеловал мою грудь?
— Да, правую.
— Нет, левую. Ты вечно путаешь.
— Это была правая.
— Левая. Я еще чувствую прикосновения твоих губ на левой груди. Поэтому я знаю это наверняка. Я еще чувствую, Роберт.
— Где ты? — спросил я.
Она молчала.
— Чувствую, как ты стягиваешь с меня бюстгальтер, — наконец сказала она. — Чувствую, как ты, склонившись, целуешь мою грудь. Я глажу тебя по волосам, а ты целуешь мою грудь. Я чувствую это каждой клеточкой. Ты целуешь мою левую грудь.
— Где ты, милая?
Она не ответила.
— Скажи, где ты, милая.
— Я просто хотела тебе сказать, — продолжала она. — Чтобы ты знал.
— Где ты?
Она пожелала мне спокойной ночи и повесила трубку.
Я встал с постели и быстро оделся. Спустился на лифте и прошел по пустому первому этажу. Снаружи шел дождь. И от дождя ночь становилась темной. Я побежал к телефонной будке у автовокзала. Обычно она звонила мне оттуда. Это была старомодная будка. На телефон падал свет. Воздух казался отработанным, как будто в нем витали молекулы прошлых разговоров.
Взяв машину, я начал разъезжать по округе. Остановился перед домом в Эррафлоте. У входа горела лампа. Больше света не было. Я поехал дальше. На улицах никого. Единственным признаком жизни были вспышки фар, да и те тут же поглощал черный асфальт.
Меня разбудил гудок рефрижератора, чем-то напомнивший мелодию из передачи «Вокруг Норвегии». Я встал и отдернул занавески. Одда была похожа на передержанную фотографию. Вокруг рефрижератора собрались дети. Судя по количеству народа на площади, была суббота.
Я снова плюхнулся в постель. Мне показалось, будто вся жизнь утекла сквозь пальцы, и это уже не мой город. Из соседней комнаты послышался смех. Потом — треск. И снова — смех. Я не знал, что делать. Мне хотелось быть частью чего-то большого. Жаль, что Франк тогда не пристрелил меня. Лучше бы меня пристрелили.
Я взял с ночного столика газеты. Но сил читать их не было. Везде писали про убийство, и нигде — про пропажу Ирен. В «ВГ» была статья, в которой Педерсен говорил, как его сын любил водить рефрижератор. А о «Рональдо» написали только маленький абзац. Девятилетний мальчик. Имя неизвестно. Личность не опознана. Мне вдруг стало интересно, о чем думал «Рональдо», пока падал во фьорд? Какой была его последняя мысль? Думал ли он обо мне? Или об отце, который прилетит на самолете и спасет его?
На мобильник позвонила мама. Спросила, получил ли я сообщение. Я ответил, что не получал.
— Ты с Франком не говорил? — спросила она.
— Нет, — ответил я.
— Я всегда это знала, — сказала мама. — Все в итоге выправляется, Роберт.
— Что ты знала?
Мама рассказала, что утром звонила Ирен. Она вернулась в Одду. Сказала, что ей понадобилось побыть одной. Просто побыть одной несколько дней.
— Бывает, — подытожила мама.
— Бывает, — согласился я.
— Не поверишь, но у меня тоже были мысли о том, чтобы побыть одной.
— А что Франк?
— Просто счастлив, что она вернулась. Знаешь, твой брат ведь джентльмен.
— Да ну?
Она помолчала, потом спросила:
— Так вы больше не друзья?
— Друзья.
— Ты не рад, Роберт.
— Да рад, рад.
— А по голосу не скажешь.
— Я очень рад, что она вернулась.
Мама сказала, что день сегодня чудесный. Солнце светит, на дворе лето, и Ирен вернулась. Маме даже удалось разыскать отца. С утра он пошел покупать газеты и пропал. Но, к счастью, позвонили из таверны «Синдерелла». Он был там.
— Отец дошел аж дотуда? — спросил я.
— Да, я говорила с ним по телефону, и он сказал, чтобы ты заехал за ним и отвез домой.
— Зачем?
— Он только сказал, чтобы ты за ним заехал.
— Хорошо, мама.
— А потом пообедаем у нас в саду. У нас ведь праздник.
Я положил трубку и начал одеваться. Ни рубашка, ни штаны на мне не сидели, хоть это и была моя собственная одежда. Руки и ноги не слушались.
В киоске я просмотрел газеты. Про Ирен — ничего. И про убийство, кажется, тоже ничего нового. Я поехал по западной стороне. Сёрфьорд блестел словно зеркало. Фольгефонна была похожа на молодую барышню. Горные хутора клубились хлорофиллом. Скоро пойдут клубника и вишня. Как будто туристам на заказ.
Я не понимал, что же случилось с Ирен. Почему она пропала? И почему вернулась? Я, наверное, никогда не получу ответ. Разве что такой: в маленьких городках порой накапливается столько дряни, что ничего не поймешь.
В Моге пришлось резко затормозить. На дороге лежала мертвая собака. В нее тыкал палкой раздетый до пояса пенсионер. Я решил не наблюдать эту сцену. Объехал собаку и нажал на газ.
Таверна «Синдерелла» находилась радом с центром «Но». Больше всего это придорожное заведение походило на летний домик с правом продажи спиртного. Я остановил машину рядом с ним. Отца я заметил раньше, чем он меня. Он сидел за столиком на свежем воздухе, а перед ним стояло пиво и лежала стопка газет. На отце были черные очки в стиле Элвиса — они ему не шли. На светлой рубашке темнели пятна пота.
Я сел и закурил.
— Ты сюда пешком добрался? — спросил я.
— Мне захотелось пить, — ответил он.
Мы сидели и смотрели на Сёрфьорд. На пристани внизу рыбачили загорелые мальчишки. На улице шумели машины. Кто-то спешил отдыхать, кто-то торопился с отдыха. За нашими спинами гудели голоса других посетителей. Они смотрели острые моменты чемпионата мира. Их крутили под заводную музыку. Я увидел, как Рональдо, обманув трех защитников, забивает гол.
— Поехали домой? — спросил я.
Отец сразу же встал. Когда мы спускались по лестнице, я заметил, как он постарел. Силы покидали его, как будто он выдохся на длинной дистанции, на которую не стоило бежать.
Он сел в машину, настроил под себя сиденье и, почувствовав неприятный запах, открыл окно. Всю дорогу до Одды он смотрел прямо перед собой. Ждет, что я заговорю первым, подумалось мне.
Я молчал.
— Нашел дыру в заборе? — спросил отец.
— Нет, — ответил я.
Снова молчание.
— Я газеты забыл в таверне, — сказал отец.
— Разве ты их не прочитал?
Он не ответил. Я ждал.
— Я прочитал там про одного мексиканца, — сказал он. — Который перебежал из США обратно в Мексику. Так разочаровался в Штатах, что потянуло домой.
— И?
— И его пристрелили. Как домой вернулся, они его и пристрелили.
— Кто «они»?
— Соседи.
— За что?
— Думали, у него полно денег.
— А у него их не было?
— Бедняком ушел, бедняком и вернулся.
Когда мы выехали из Эйтрхеймского тоннеля, я включил радио. Оно долго трещало, пока я не настроил его на местную волну. Диктор сказал, что «Фьорд-центр» устраивает «дикие дни» и что вечером будет радиолото. Я подумал, что этот город похож на игрушку. Пластмассовый конструктор, который рассыпается на детали. Как будто так и задумано.
Проезжая по мосту Йоллобрю, я увидел Опо. Такой большой река еще никогда не была. Отец рассказал, что вчера вечером тут спасли Дина Мартини. Он никак не хотел уходить от берега, но полиция оттащила.
Перед домом во дворе стоял кабриолет Ирен. Я поставил свою «вольво» рядом. Отец молча вышел и скрылся в саду. Я зашел в дом. В гостиной играло радио. На кухне пела мама. С веранды было видно, как дети прыгают в струях садовой поливалки. Внизу, на газоне, стоял мой братец. В черных очках, шортах и расстегнутой рубашке. Да уж, потолстел он изрядно.
Выходя с веранды, я столкнулся с Ирен. Она поднималась по лестнице из сада, босиком, в белом летнем платье. Она остановилась передо мной, сняла солнечные очки и улыбнулась. Я встретился с ней взглядом, но ничего не сказал. Мы стояли и молчали. Вокруг меня смыкалась жара. Голова работала медленно.
— Пойду помогать твоей маме на кухне, — сказала она и прошмыгнула мимо.
Я снова почувствовал запах ее духов. Больше ничего. Только слабый запах духов. Я стоял на солнце. Подумал, что улыбнулась она так же, как и в тот новогодний вечер, когда мы с Франком оба пригласили ее на танец. «Извини, я выбрала его».
В тени яблони был накрыт стол. На синей клетчатой скатерти мама расставила семь белых тарелок. Я представил себе будущие дни. Субботние вечера. Воскресные утра. Недели. Месяца. Разговоры, смех. Как будет светить солнце. Как будет лить дождь.
Братец заметил меня. Он смотрел в мою сторону, продолжая поливать детей из шланга. Дети вопили от радости и кричали:
— Иди сюда, дядя Роберт!
