— За что?
— За то, что заснул.
Она не ответила, но Тоцци показалось, что она пожала плечами, хотя наверняка он сказать не мог — ее рука была запрокинута за голову.
Ее блузка была застегнута, слаксы натянуты. Откинувшись назад, Тоцци начал застегивать «молнию» на брюках. Сделать это одной рукой оказалось не так просто. Джина протянула руку и помогла ему застегнуть пуговицу на поясе. Он ожидал, что она снова выйдет из себя, но она казалась спокойной. По правде сказать, ей не из-за чего злиться. Конечно, если она чувствовала то же, что и он. А что касается его... Может, все дело было в наручниках, или подействовала мысль о том, что, вероятно, он занимается сексом в последний раз в жизни, или же сыграло роль волнение оттого, что в любую минуту мог вернуться Беллз, но эти минуты вместе с Джиной Дефреско были невероятными. Он и раньше испытывал блаженство от близости с женщинами, но на этот раз он побывал в раю.
Очень плохо, что он ей по-настоящему не нравится. Все могло бы быть еще лучше.
Засунув края рубашки в брюки, он протянул руку к ней и убрал пряди волос за ухо, чтобы лучше видеть ее лицо.
— Сделай мне одолжение, — сказала Джина. Ее голос был хриплым и тихим.
— Конечно.
— Не говори, что любишь меня.
— Почему?
— Не говори, и все.
— Почему?
— Потому, что я не хочу этого слышать.
— А если это действительно так?
— Тебе это только кажется. Поэтому лучше молчи.
Тоцци перебирал пальцами ее волосы.
— Знаешь, с тобой не соскучишься.
— Перестань. Ты сейчас разгорячен, потому и хочешь это сказать, но я не хочу этого слышать.
— Почему же?
— Потому что это ничего не значит. После постели мужчины всегда влюблены. Как собаки. Когда накормишь собаку, она такая хорошая. А все-остальное время писает на ковер. (Тоцци выпустил ее волосы.) Я ничего не имею против тебя лично, Майк. Ты такой, какой есть. Этого не исправишь.
Он стиснул зубы. Она разрушала то, что было самым невероятным сексуальным ощущением в его жизни. И делала это нарочно. Не может просто наслаждаться тем, что есть. Нет, ей надо все растоптать. Не может просто заткнуться и, по крайней мере, дать емувозможность поверить в то, что в последние минуты жизни он наконец нашел любовь. Или начало того, что могло стать любовью. Или...
Дерьмо. Он становится таким же чокнутым, как она.
Джина подняла голову и приподнялась на локте.
— Как ты думаешь, что случилось с Беллзом? — Теперь уже она говорила громко, и это разозлило Тоцци. Очевидно, сексуальная интермедия закончена.
Тоцци поднес запястье к свету.
— Когда он ушел? Около двух часов назад?
— Сколько времени нужно, чтобы купить клейкую ленту? — Ее слова прозвучали так, будто ей не терпелось перейти к этой части программы. Секс уже был, настало время насилия.
Может, Беллз и в самом деле превратился в летучую мышь, подумал Тоцци.
— Возможно, он ждет, когда взойдет луна.
— Беллз ничего никогда не ждет. Ты ведь слышал. — Голос ее звучал сердито и возмущенно, будто она говорила сама с собой. — Этот ублюдок делает только то, что он хочет и когда хочет. И только так.
Интересно, она в этом убедилась на собственном опыте? — подумал Тоцци. Ему до смерти хотелось знать, что же связывало ее с Беллзом, но он был уверен, что, если спросит ее об этом, не получит вразумительного ответа. По правде сказать, в этот момент он не был уверен, что так уж хочет это знать. Золотая цепочка со свадебным кольцом вокруг ее шеи тускло поблескивала в зеленоватом свете. У Тоцци было такое чувство, что правда об их отношениях может ему не понравиться. Он сжал кулак и в раздражении дернул за цепь.
— Может, перестанешь это делать? Ты мне руку из сустава выдернешь. Это ничего не изменит.
Тоцци уставился на цепь. Она блестела ярче, чем свадебная цепочка. Интересно, какой величины тут зазор? Двадцать дюймов? Тридцать? Трудно сказать. Его глаза скользнули к талии Джины.
— Давай-ка попробуем кое-что сделать. — Он начал протаскивать пальто через петлю, образованную цепью. — Посмотрим, сможешь ли ты пролезть через цепь.
— Что?
— Вот смотри. — Он целиком протащил пальто, так что оно оказалось с его стороны. — Попробуй пролезть в эту петлю. Тогда мы сможем выбраться отсюда.
— Не знаю, о чем ты говоришь.
Прекрасно знает. Просто хочет его позлить.
Тоцци заговорил с ней как с пятилетним ребенком:
— Видишь эту цепь, большую цепь вокруг батареи? Она образует петлю между трубой и цепочкой наручников. Попытайся протиснуться через эту петлю.
— Почему бы тебе самому не протиснуться через нее?
Тоцци начал терять терпение. Просто ослица какая-то.
— Я слишком большой. Не пролезу. А ты можешь пролезть. Какая у тебя талия, двадцать восемь дюймов?
— Двадцать шесть. — Ее голос звучал оскорбленно.
— Прекрасно. Пойдет как по маслу.
— Ну а бедра? Они... больше.
— Не настолько больше. У тебя отличные бедра.
— Слушай, у меня большая попа, и я отлично это знаю, так что не надо мне заливать. Забудь об этом. Я не пролезу.
Тоцци закатил глаза. Теперь ему еще придется стать психотерапевтом.
— Джина, у тебя совершенно нормальные бёдра. Ты очень пропорционально сложена. Попытайся это сделать. Ты пролезешь. Попытайся.
— Ты это просто так говоришь.
— Нет, не просто так. У тебя очень красивое тело.
— Нет, не красивое. У меня маленькие сиськи и задница как у слона.
Тоцци закрыл глаза и сосчитал до десяти.
— Джина, ты хочешьумереть?
— Конечно нет.
— Тогда сделай что-нибудь, чтобы спастись. Постарайся протиснуться через петлю. У тебя получится.
— Раньше ты не говорил «протиснуться». Видишь, ты и сам считаешь, что у меня большая задница. Врун.
— Джина, я сейчас свихнусь. Ты только попробуй.
Наморщив лоб, она посмотрела на цепь у себя над головой.
— Батарея горячая. Я обожгусь.
— Не настолько горячая.
— Что, если вернется Беллз? Он с ума сойдет, если увидит, что мы хотели убежать.
— Джина, он и так собирается нас убить. Что еще он может с нами сделать?
Она снова посмотрела на цепь. Больше придумать было нечего.
— Я слишком большущая, — пробормотала она. — Ничего не выйдет.
— Попробуй.
— Петля слишком маленькая.
— Сними штаны.
— Что?
— Спусти штаны. На тебе шелковые трусики. Если застрянешь, шелк поможет тебе проскользнуть.
— Они не шелковые. Это полиэстр.
— Все равно. Они скользкие. — Тоцци терял терпение.
Она снова взглянула на цепь.
— Хорошо. Но ты увидишь. Я не пролезу.
— Попробуй, — прошептал он.
Она сжала руки вместе и начала извиваться и ерзать, пытаясь проскользнуть сквозь петлю. Тоцци рукой придерживал ее за бедро, направляя ее движения.
— Не толкайся, — сказала она.
Она протиснула в петлю плечи и извивалась до тех пор, пока цепь не оказалась у нее на талии. Эта часть прошла успешнее, чем предполагал Тоцци. Должно быть, она права относительно своей груди. Джина продолжала извиваться, но продвижение замедлилось.
— Видишь? Я говорила, что не пролезу.
Тоцци потянулся к пуговице на ее брюках, но она отбросила его руку.
— Я сама. — Теперь она будет разыгрывать из себя скромницу.
Она расстегнула пуговицу и «молнию». Тоцци спустил брюки до коленей.
— Труба горячая, — пожаловалась она.
Тоцци потрогал трубу. Горячая, но не так уж.
— Давай побыстрее, тогда не обожжешься.
— Да, будто тебе не все равно.
— Ты хочешь умереть, как Марджи?
Она бросила на него сердитый взгляд.
— Не говори о Марджи. — Опустив руки, она стала толкать цепь вниз, будто пытаясь выбраться из тесного пояса.
— Умница, — подбодрил ее Тоцци. — Раз плечи пролезли, пролезут и бедра.
— Кто это сказал?
— Так говорят, когда рождаются детишки.
— Не смей говорить о новорожденных.
Эта неожиданная вспышка гнева изумила Тоцци. Что он теперь-то сделал не так? Ну, ее он спрашивать не станет. Не сейчас. Она почти пролезла.
— Ты почти у цели, — прошептал он. — Давай лезь дальше.
Она напряглась, издавая пыхтящие звуки. Похоже, одно бедро пролезло.
— Я застряла, — сказала она. — Я застряла. Мне больно!
— Не паникуй. Продолжай двигаться. Ты почти пролезла.
— Но цепь врезается в меня.
— Двигайся.
— Но...
Бряк!
Они оба услышали этот звук и замерли. Лифт.
— Это он, — прошептала Джина.
— Шевелись. Быстрее.
Бряк!
— О,черт! — Ее лицо окаменело.
Внутри у Тоцци все сжалось.
8.13 вечера
Гиббонс старался не смотреть на Лоррейн, но это было нелегко сделать. Все было слишком странно. Он поморщился от усиливающейся зубной боли и сделал еще один глоток виски. Посмотрел на стакан Лоррейн, стоящий на стойке бара. Она тоже пила виски, что совсем на нее не похоже. Но странным было не это. Самое странное заключалось в том, что он сидит тут, в этой забегаловке, пьет виски со своей женой, преподавательницей истории Принстонского университета, которая обычно пьет только белое вино, и к тому же очень немного, и она разговаривает с исполнительницей стриптиза, молоденькой девчонкой за стойкой бара, в туфлях на высоких каблуках и в трусиках от бикини, а больше на ней ничего нет. Еще более странной была тема их беседы: они говорили о каком-то типе по имени Бетиус, средневековом философе.
