На следующее утро в отделение ворвался яростно брызжущий пеной старый Уоллес с половиной адвокатского сословия Сан—Франциско. Пат, однако, не уступил, и девушка уплатила штраф. Старый Уоллес потом едва не набросился на Пата в коридоре с кулаками. Пат усмехнулся сонно в лицо императору кофе и процедил сквозь зубы:
— Ты лучше отцепись от меня… а то я перестану пить твой кофе.
Слова ирландца попали во все газеты страны и даже в одну из пьес на Бродвее.
Однако Пат не удовольствовался сим ответным ударом. Спустя три дня он поехал с Элти Уоллес в Аламеду и там вступил с ней в брак. Это я видел собственными глазами. Так сложилось, что я прибыл на одном пароме с ними, вот они и поволокли меня с собой, — им нужен был свидетель.
Старый Уоллес немедленно лишил свою дочь наследства, но кроме него самого, этот факт никого не огорчил. Пат продолжал обходить свой участок, но теперь, когда он прославился, его достоинства были оценены довольно скоро. Его выдвинули в полицейские сыщики.
Старый Уоллес перед смертью смягчился и оставил Элти свои миллионы.
Пат взял выходной на полдня, чтобы пойти на похороны тестя, а вечером вернулся на работу и в ту же ночь задержал автомобиль с бандитами. От службы Пат не отказался. Не знаю, что его жена делала с деньгами, но Пат даже не начал курить сигары получше — а следовало бы. Теперь молодые жили в резиденции Уоллесов, и временами, если утро было дождливым, парня привозил к ратуше изысканный старомодный автомобиль, но в остальном Редди совсем не изменился.
Вот каким был большой светловолосый ирландец, который сидел сейчас по другую сторону письменного стола и окуривал меня, потягивая нечто, имеющее форму сигары.
Наконец он вынул сей сигарообразный предмет изо рта и начал говорить сквозь клубы дыма.
— Миссис Коррелл, которая, как ты говоришь, связана с дочками Бэнброка… месяца два назад на нее напали и ограбили. Восемьсот долларов. Ты в курсе?
Я не был в курсе.
— У нее забрали что–нибудь, кроме наличных? — поинтересовался я.
— Нет.
— Ты в это веришь?
Он усмехнулся.
— Именно, — кивнул он. — Мы не схватили пташку, которая тут поработала.
С женщинами, которые теряют наличные, никогда не знаешь, что тут — ограбление или приобретение.
Он втянул в легкие немного отравы из своей сигарообразной штуки и добавил:
— Но не исключено, что нападение и в самом деле произошло. Что теперь ты намерен делать?
— Сходим в агентство, посмотрим, не появилось ли что–нибудь новенькое.
Потом я хотел еще раз поговорить с миссис Бэнброк: может, она что–нибудь расскажет нам о миссис Коррелл.
В агентстве я получил отчеты по оставшимся в списке лицам. Никто не знал, где находятся девушки, Мы с Редди отправились в дом Бэнброков в Си—Клиф.
Бэнброк позвонил жене и рассказал ей о смерти миссис Коррелл. Нам она сказала, что понятия не имеет, каковы причины самоубийства. И представить не может, что между самоубийством и исчезновением ее падчериц существует какая–то связь.
— Когда я последний раз видела миссис Коррелл — две или даже три недели назад, — она выглядела, как всегда, довольной и счастливой, — сказала миссис Бэнброк. — Она действительно была капризна по своей натуре, но не до такой степени, чтобы совершить подобное.
— Не было ли у нее неприятностей с мужем?
— Нет. Насколько я знаю, они были счастливы, хотя… Она оборвала фразу. В ее глазах мелькнули сомнение, озабоченность.
— Хотя? — повторил я.
— Если теперь я вам не скажу, вы подумаете, что я что–то скрываю, — сказала она, покраснев, с усмешкой, в которой было больше нервов, чем веселья. — Я всегда немного ревновала к Ирме. Она и мой муж… ну, все думали, что они поженятся. Это было перед нашим браком. Я никогда не выдавала своих чувств, здесь, наверное, просто мнительность, но я всегда подозревала, что Ирма вышла замуж за Стюарта скорей из духа противоречия, нежели по другой какой–то причине… и что она по–прежнему любит Альфреда… моего мужа.
— Был ли какой–нибудь определенный повод, чтобы так полагать?
— Нет, откуда! Я никогда по–настоящему не верила… (Так, неясное чувство. Скорее всего, просто моя подозрительность…
Приближался вечер, когда мы с Патом вышли из дома Бэнброков. После того, как мы разбежались, я зашел к Старику — директору филиала агентства в Сан—Франциско, моему шефу, и попросил его, чтобы он дал задание кому–нибудь из агентов изучить прошлое Ирмы Коррелл.
Я просмотрел утренние газеты, — те, что появляются чуть ли не сразу после захода солнца, — прежде чем пойти спать. Они подняли немалый шум вокруг нашего дела. Поместили все факты, кроме тех, которые касались Ирмы Коррелл, плюс фотографии и богатейший набор обычных в таких случаях домыслов и всяческого вздора.
На следующее утро я подался на поиски тех приятелей девушек, с которыми еще не разговаривал. Кое–кого из них нашел, но ничего стоящего узнать не удалось. Около полудня я позвонил в агентство, чтобы выяснить, не появилось ли что–нибудь новенькое. Появилось.
— Был недавно телефонный звонок из конторы шерифа в Мартинесе, — сказал Старик. — Один виноградарь–итальянец из Кноб—Вэлли нашел два дня назад обгоревшую фотографию, на которой он, после того, как познакомился с сегодняшними утренними газетами, опознал Рут Бэнброк. Поедешь туда? Помощник шерифа ждет тебя с тем итальянцем в полицейском отделении в Кноб—Вэлли.
— Еду.
На пристани я использовал оставшиеся до отплытия парома четыре минуты на то, чтобы попытаться дозвониться до Пата. Безрезультатно.
Кноб—Вэлли — городишко с неполной тысячей жителей, грязный и унылый. Меня доставил туда местный поезд Сан—Франциско–Сакраменто сразу же после полудня.
Я немного знал тамошнего шерифа — Тома Орта. У него я застал ожидавших меня людей. Орт представил нас друг другу. Помощник шерифа, Эбнер Пейджет, неповоротливый тип лет сорока с небольшим обвислым подбородком, худым лицом и блеклыми умными глазами, мне сразу понравился. Итальянца звали Джио Кереджино — низкорослый брюнет с пышной шевелюрой, крепкими желтыми зубами, которые он демонстрировал в вечной усмешке, обитавшей под черными усами, и кроткими карими глазами.
Пейджет показал мне фотографию. Обгоревший кусочек бумаги величиной с монету в полдоллара, вероятно, часть снимка, которую не уничтожил огонь. Рут Бэнброк — никаких сомнений. Необычно возбужденное, как у людей, чем–то одурманенных, и глаза больше, чем на всех других фотографиях, но ее, несомненно ее лицо.
— Говорит, — пояснил Пейджет сухо, указывая движением головы на итальянца, — что нашел это позавчера. Ветер швырнул снимок ему прямо под ноги, когда он шел неподалеку от своей усадьбы. Он поднял фотографию и, сам не зная почему, сунул ее в карман.
Эбнер замолчал, задумчиво глядя на Кереджино. Тот энергично закивал головой.
— Так или иначе, — продолжал помощник шерифа, — он приехал сегодня утром в город и увидел снимки в газетах из Фриско. Тогда пришел сюда и рассказал обо всем Тому, а мы с Томом решили, что лучше всего будет позвонить в твое агентство, так как в газетах написали, что вы ведете дело.
Я взглянул на итальянца. Пейджет, читая мои мысли, пояснил:
— Кереджино живет на холмах. Там у него виноградники. В наших краях он несколько лет, и я еще не слышал, чтобы он кого–нибудь убил.
— Вы помните, где нашли снимок?
Улыбка под усами стала еще шире, а голова совершила движение вверх и вниз.
— Пожалуй, помню.
— Едем туда, — предложил я Пейджету.
— Ладно. Едешь с нами, Том?
Шериф ответил, что он не может: неотложные дела в городе. Пейджет, Кереджино и я уселись в пропыленный форд помощника шефа.
Ехали около часа по дороге, вьющейся по склону Моунт—Диабло. Потом, соответственно указаниям итальянца, свернули с шоссе на пыльную и разбитую дорогу. По ней проехали еще милю.
— Где–то здесь, — сказал Кереджино.
Пейджет затормозил. Мы вылезли из машины. Полянка. Деревья и кусты отступили от дороги метров на семь, образовав в лесу небольшую площадку.
— Примерно здесь, — заявил итальянец. — Сдается мне, что здесь, возле пня. Наверняка, между тем и этим поворотом…
Пейджет был сельским жителем. Я — нет. Поэтому я ждал, чтобы он начал действовать.
Стоя между мной и итальянцем, Эбнер Пейджет неторопливо разглядывал поляну. Потом его блеклые глаза оживились. Он обошел форд и направился к дальнему краю поляны. Я и Кереджино шли следом.
Там, где начинались кусты, костистый помощник шерифа остановился, чтобы присмотреться к чему–то. На земле виднелись следы покрышек. Какой–то автомобиль сворачивал сюда.
Пейджет пошел дальше в глубь леса. Итальянец едва не наступал ему на пятки. Я оказался замыкающим. Пейджет шел по чьим–то следам. Я никаких следов не видел: то ли они с итальянцем стирали их, то ли не такой уж из меня индеец. Так мы шли некоторое время.
