Платформа, на которой они прятались, стояла вместе с другими в ожидании, пока откроется въезд в туннель. Каждый год в ночь перед Днем благодарения один из путей в туннеле Линкольна отводили специально для того, чтобы перевезти платформы для праздника. Тоцци поднял голову и увидел, что платформы растянулись от места сбора платы за проезд через туннель до самого Хобокена. По всему пути стояли зеваки, как во время настоящего парада, и это его беспокоило. Беллз может легко затеряться в толпе — если он все еще здесь. Он искоса взглянул на Джину и подумал, не подойти ли к кабине тягача, к которому прицеплена их платформа, и не попросить ли водителя о помощи, но оставил эту мысль. Джина снова начнет сходить с ума.
После того как они выбрались из помещения склада, ее охватил панический ужас. Глядя на то, что с ней творится, как она плачет, икает и колотит все вокруг, он думал, у нее будет сердечный приступ. Она не переставая твердила, что все в сговоре с Беллзом, что никому нельзя доверять. Единственное, чего она хотела, — это спрятаться, спрятаться от Беллза. У Тоцци были другие планы, но трудно действовать самостоятельно, когда к твоей руке прикована брыкающаяся, вырывающаяся невменяемая весом в сто с чем-то фунтов. Поэтому он решил, что, поскольку теперь они в относительной безопасности и она успокоилась, он подождет, пока они попадут в Манхэттен, а там уже обратится за помощью.
Джина свернулась в клубок на боку, в ее глазах блестели слезы, но она не плакала, просто лежала в положении зародыша, уставившись на свою босую ногу. Очевидно, нога совсем замерзла. Правда, в общем, она не должна бы мерзнуть, так как укрыта теплым пальто. Тоцци злился, что с ней так чертовски трудно, но не мог сердиться долго, потому что очень переживал за нее.
Нахмурившись, он посмотрел на стоящего на доске для серфинга динозавра, нависшего у них над головой.
— Знаешь, не стоит нам просто сидеть здесь и ждать. Это глупо.
— Нет, не глупо, — пробормотала она.
— Нет, именно глупо. Нужно было вернуться ко мне домой. Даже если бы мы не смогли попасть внутрь, мы подождали бы там.
— Откуда ты знаешь, что Беллзу неизвестно, где ты живешь?
— По легенде я живу дальше, на побережье.
Она повернулась и посмотрела на него:
— Ты не знаешь Беллза. Он ничего не упускает из виду. Он вполне мог проследить за тобой. Он мог бы следить за тобой целый месяц, если не был в тебе уверен. Ты не знаешь, на что он способен.
Тоцци не сразу задал свой вопрос:
— А ты откуда так много о нем знаешь?
С минуту она молчала.
— Мы встречались.
Теперь уже замолчал он.
— Слушай, только не надо так на меня смотреть. Это было еще в школе.
— О... — Тоцци хотелось забрать у нее свое пальто. Пусть замерзает. Но, вместо того чтобы сделать это, он ухватился за черный ноготь из папье-маше на ноге динозавра и отодрал от него кусок. Так, значит, еще в школе?
— Слушай, прекрати. — Она оторвала его руку от ноги динозавра. — Не ломай.
Тоцци зло посмотрел на нее. Ему смертельно хотелось узнать все, но он не собирался спрашивать. Он смотрел, как на холоде его дыхание превращается в пар, и обдумывал услышанное. Дерьмо. Он должензнать.
— Ты спишь с ним?
— С кем? С Беллзом?
— Да, с Беллзом.
— Тебе-то какое дело?
— Просто любопытно.
— Абсолютно не твое собачье дело.
Тоцци уставился на месяц.
— Ты совершенно права. Это меня не касается. — Но знать он все-таки хотел.
Она приподнялась на локте.
— Ты что думал, до тебя я хранила невинность? Так, что ли? Ты разочарован?
— Не смеши меня.
— Тогда какое тебе дело?
— Забудь об этом. Мне нет никакого дела. — Тощий посмотрел на луну. Не хочет он ничего знать. Она его совершенно разочаровала.
— Тебе очень даже есть дело, иначе ты бы не спрашивал. Хорошо, я скажу тебе. Мне все равно. Ничего в этом особенного нет. Да, я спала с Беллзом. Вот.
Тоцци пожал плечами. Он не собирается ни о чем спрашивать. Не собирается.
— Очень давно, — добавила она. — Когда мы учились в школе.
Внутри у Тоцци все кипело. Интересно, это все в школе и кончилось? Когда это было в последний раз? «Джина, это я. Позвони мне».
—Это не была любовь или что-то в этом роде, — продолжала Джина. — Просто так случилось.
Чушь собачья.
Он кашлянул в кулак.
— Зачем ты мне все это рассказываешь? Я не хочу знать, что там у вас было.
— Я тебе рассказываю, потому что на самом деле ты хочешьзнать. И это не то, что ты хотел услышать. Теперь ты считаешь меня потаскухой, потому что я спала с ним.
— Я этого не говорил.
— Нет. Но ты так думаешь.
— Откуда ты знаешь, что я думаю?
— Ты считаешь, что об этом так трудно догадаться?
Тоцци хотелось оторвать динозавру ногу.
— Он не был убийцей, когда мы учились в школе, — сказала Джина. — По крайней мере, я так думала. Я хочу сказать, что до прошлого лета вообще не знала, что он входит в организацию. Пойми меня правильно. Я знала, что он не ангел, но думала, что он — мелкая сошка, как мой брат.
Тоцци не ответил.
Она продолжала говорить:
— Конечно, когда практически вся семья связана с мафией, с кем еще может общаться ребенок? Нас в семье учили, что доверять можно только итальянцам, да и то преимущественно сицилийцам. Мой отец даже слесаря не позвал бы, если его фамилия не оканчивается на гласную. Надо было слышать, какой поднялся шум, когда в седьмом классе я спросила, можно ли мне пойти в кино с Брайаном О'Бойлом. Можно было подумать, что я захотела обрить голову наголо и вступить в секту кришнаитов или что-нибудь в этом роде. Я всегда старалась не слушать эту чепуху, но это не так-то легко, когда живешь в такой прилипчивой итальянской семье. Если делаешь не то, чего от тебя ждут, они кричат, рыдают, дуются, предрекают, что ты окажешься в аду, до тех пор, пока не образумишься и не сделаешь, как они хотят.
Это Тоцци было понятно. Он сам вырос в такой среде. Когда он женился на девушке из семьи, принадлежащей к англиканской епископальной церкви с острова Родос, его семья вела себя как на похоронах. Мать весь день дулась, а отец жаловался, что на столе нет макарон. Что это за свадьба, на которой нет хотя бы маленького испеченного зити?
Ревность, сжавшая все внутри, начала отпускать Тоцци, и он повернулся лицом к Джине. Тут он заметил тусклое свечение золотого свадебного кольца на цепочке вокруг ее шеи, и внутри у него опять все сжалось.
— Могу я тебя кое о чем спросить? — Он старался, чтобы в его голосе не звучали осуждающие нотки.
— О чем?
— Это кольцо. Оно свадебное?
Джина помолчала. В свете фонарей было видно, что ее глаза за стеклами очков увлажнились. Тоцци не мог понять, плачет она или нет.
— Не обращай внимания, — сказал он. — Это не мое дело. Извини. Забудь об этом.
Она глубоко вздохнула.
— Это кольцо Марджи.
— Марджи?
— Да, Марджи. Жены Беллза.
Тоцци вспомнил искореженную машину во дворе позади Колокольни.
— А как оно у тебя оказалась?
Какое-то время она молчала.
— Марджи и я были лучшими подругами. Еще с пятого класса. — Она крутила кольцо в пальцах, опустив глаза.
Она не ответила на его вопрос, но Тоцци решил не настаивать. Он чувствовал, что затронул больную тему. Если она захочет, то сама расскажет.
— Я так понимаю, ты знала, что Марджи погибла таким образом.
Она кивнула:
— Да... в общем, так. Когда она исчезла, в конце лета, я сразу догадалась, что Беллз с ней что-то сделал. Я хочу сказать, я не знала, но в глубине души догадывалась.
— Почему?
Неожиданно затарахтел мотор тягача, и все остальные тягачи тоже ожили — вот-вот тронутся в путь. Тоцци смотрел на Джину, он хотел, чтобы она продолжила свой рассказ. Беллза подозревали в совершении нескольких убийств, но для обвинения не было достаточных доказательств. ФБР ничего не было известно о его жене.
Джина пожала плечами, потирая кольцо в пальцах:
— У Марджи и Беллза были проблемы.
Тоцци подождал, не объяснит ли она свои слова, но она молчала.
— Серьезные проблемы?
— Да. Для них серьезные. Марджи никак не могла забеременеть.
Тоцци кивнул:
— Это бывает.
Джина покачала головой:
— Ты не понимаешь. Это бывает с другими людьми, но не с Беллзом. Он хотел детей. Очень.
— А усыновить кого-нибудь они не могли?
— Беллз? Никогда. Ему нужны были его собственныедети, егоплоть и кровь.
— Понимаю. — Тоцци и сам думал о приемных детях то же самое.
Тягач начал двигаться. Караван направлялся в Нью-Йорк. Тоцци повернул к фонарю руку, чтобы разглядеть циферблат. Только что наступила полночь.
Джина снова замолчала.
— Так что же произошло между Беллзом и Марджи?
— Беллз считал, что решение проблемы — побольше секса. Чтобы увеличить шансы. Марджи говорила мне, что это было ужасно. Каждое утро, каждый вечер, как поденная работа. Она говорила, что чувствует себя проституткой — трам, бам, мерси, мадам. Она хотела сходить к врачу, выяснить, почему не может забеременеть, но Беллз и слышать об этом не желал. Понимаешь, она совершила большую ошибку: высказала предположение, что дело, возможно, в его сперме, а не в ней. И тогда он стал приносить домой разные травы и витамины, лекарства и прочее дерьмо. Ее от этого уже тошнило. Она говорила, что чувствует себя, как Миа Ферроу в «Ребенке Розмари». Говорила, что в один прекрасный день он заявится домой с шаманом. Он совсем спятил.
